Это цитата сообщения Русанова Оригинальное сообщение
День угощения Домового
Велесечи (Кудесы - день угощения Домового)
Художник Черников Владимир
Кудесы – день угощения домового. Домовой – запечник, прибаутник, сверчковый заступник. Название праздника – кудесы (бубны) – указывает на то, что наши предки общались с домовым или же просто веселились, услаждая слух музыкой:
Художник Шумакова Елена
Дедушка-суседушка!
Кушай кашу, да избу храни нашу!
или
Хозяин-батюшка, прими нашу кашу!
И ешь пироги – наш дом береги!
Если дедушка-суседушка на кудесы останется без гостинцев, то из доброго хранителя домашнего очага, он превратится в достаточно лютого духа. После ужина оставляют за печкой горшочек каши, обложенный горячими углями, чтобы каша не остыла до полночи, когда домовой придет ужинать.
[показать]
В сей день почитается как сам Велес, так и его воинство. Рассказывается о происхождении велесичей, небесных воинов Велеса. Обычно велесичей почитают детьми Велеса, Сварожичами, которые подчинились Велесу – главе небесных воинств.
Но есть среди них и те, которые сошли с небес на Землю и поселились между людьми: это древние богатыри: волотоманы, асилки, духи пращуров, а также духи лесов, полей, вод и гор. Те из них, кто попал в лес – стали лешими, кто в воду – водяными, кто в поле – полевыми, а кто в дом – домовыми.
[показать]
Домовой – дух добрый. Обычно он – рачительный хозяин, помогающий дружной семье. Иногда вредничает, шалит, если ему что не по нраву. Он пугает тех, кто не заботится о домашнем хозяйстве и скоте.
Художник Выгалов Александр
Домовой
 [305x209]Плач домовых Художник Виктор Корольков |
Говорят, домовой и до сих пор живет в каждой деревенской избе, да не каждому об этом известно. Зовут его дедушкою, хозяином, суседкою, доможилом, бесом-хороможителем, но это все он - хранитель домашнего очага, незримый помощник хозяев. Конечно, он может и во сне щекотать, и греметь по ночам посудою, или за печкой постукивать, но делает это больше от озорства. Главное же дело его - досмотр за хозяйством. Домовой видит всякую мелочь, неустанно заботится и хлопочет, чтобы все было в порядке и наготове: подсобит работящему, поправит его промах; ему приятен приплод домашних животных и птицы; он не терпит излишних расходов и сердится на них - словом, домовой склонен к труду, бережлив и расчетлив. Если домовому жилье по душе, то он служит этой семье, словно в кабалу к ней пошел. За эту верность в иных местах его так и называют: доможил. |
Зато ленивым и нерадивым он охотно помогает запускать хозяйство, мучает людей до того, что давит по ночам чуть не до смерти или сбрасывает с постелей. Впрочем, помириться с рассерженным домовым не трудно: стоит только подложить под печку нюхательного табаку, до которого он большой охотник, или сделать любой подарочек: разноцветный лоскут, горбушку хлеба...
Если хозяева своего суседку любят, если живут с ним в ладу, то нипочем не захотят с ним расстаться, даже переезжая в новый дом: поскребут под порогом, соберут мусор в совок - и посыплют его в новой избе, не приметив, как с этим мусором перебирается на новое место жительства «хозяин». Только надо не забывать принести ему на новоселье горшок каши и со всем возможным уважением сказать: «Дедушка домовой, выходи домой. Иди к нам жить!» Кого домовой всерьез не любит, это пьяниц и простоволосых женщин: по его старинным воззрениям, каждая замужняя женщина должна непременно носить платок. А какая рачительная хозяйка ему понравится, о той он денно и нощно печется: во сне наплетет ей на голове несчетно маленьких косичек. Ей хлопотно, поди расчеши потом, а ему радость - приукрасил свою любимицу. Оттого еще зовется он лизун.
Редкий человек может похвалиться, что видал домового. Для этого нужно надеть на себя в Пасхальную ночь лошадиный хомут, покрыться бороной, зубьями на себя, и сидеть между лошадьми целую ночь. Если повезет, то увидишь старичка - маленького, словно обрубочек, всего покрытого седенькой шерстью (даже ладошки у него волосатые), сивого от древности и пыли. Иной раз, чтобы отвести от себя любопытный взор, он примет облик хозяина дома - ну как вылитый! Вообще домовой любит носить хозяйскую одежду, но всегда успевает положить ее на место, как только понадобятся вещи человеку. Порою домовой до того не терпит, когда за ним подсматривают, что по его указке лошади начинают бить задом по бороне и могут до смерти забить нескромного и любопытного. Гораздо проще домового не увидеть, а услышать: его плач и глухие сдержанные стоны, его мягкий и ласковый, а иногда глухой голос. Иной раз ночью в образе серой, дымчатой кошки навалится на грудь и давит: это он. Тому, кто, проснувшись, поспешит спросить его: «К добру или к худу?» - он ответит человеческим голосом, но тихо, словно ветер листьями прошелестит. Часто гладит он сонных своею мягкой лапою, и тогда не требуется никаких вопросов - и так ясно, что это к добру. Если слышится плач домового, даже в самой избе, - быть покойнику. Когда умирает кто-то из домочадцев, он воет ночью, выражая тем свою непритворную печаль. Смерть самого хозяина предрекает домовой тем, что, садясь за его работу, прикрывает голову его шапкою.
Перед чумою, пожаром и войною домовые выходят из села и воют на выгонах. Если идет большая нежданная беда, дедушка извещает о ее приближении, веля собакам рыть среди двора ямы и выть на всю деревню... Если у трубы на крыше заиграет в заслонку - будет суд из-за какого-нибудь дела и обиды. Обмочит кого-то домовой ночью - заболеет тот человек. Подергает женщину за волосы - остерегайся жена, не вступай в спор с мужем, не то побьет. Загремит домовой в поставце посудой - поосторожнее обращайся с огнем, не урони искру.
К радости суседка скачет, песни мурлычет, смеется; иногда, поигрывая на гребешке, предупреждает о скорой свадьбе. Особым расположением всякого домового почему-то пользуются куры. Поэтому 14 ноября в его честь устраивают курячьи именины - пекут пироги с курятиной, а корочки бросают в домашний очаг, жертвуя его хранителю - домовому.
Алексей Ремизов. Плач домовых
Однажды маленький Чуйко проснулся от того, что послышался ему чей-то тоненький плач. Вскинул голову - нет, тихо в избе, даже младшая сестренка крепко спит. И родители спят. И дед с бабкою. Кто же плачет?
Сунул Чуйко голову под подушку - нет, все равно не уснуть: плач мешает. Разливается он уже на много голосов, да с приговором, с причетом! А может, это на дворе кто-то плачет? Калика перехожий милости просит?
Не выдержал Чуйко, сполз с печки и осторожно, крадучись, выбрался на крылечко.
Пусто во дворе, в небе луна светит. А плач доносится из-за околицы.
Ступил Чуйко босыми ногами в росистую траву и, поеживаясь да подпрыгивая, ринулся со двора. Добежал до околицы - да так и обмер.
Луна высоко поднялась, светло стало, почти как днем, и в этом свете увидал Чуйко каких-то низеньких человечков, которые стояли вдоль околицы и горько плакали на разные голоса. Кто-то из них был похож на крепенького мужичка, кто-то казался старше Чуйкова прадеда. Но все они были одеты по-крестьянски, в рубахи да лапотки. Утирая слезы кулаками, глядели они на небо, и когда Чуйко поднял глаза, он так и обмер, потому что увидал...
Увидел он огромного, в полнеба высотой, всадника на белом коне. Лицо всадника было искажено мученической мукою, потому что его пронзила стрела. Он понукал усталого коня, пытаясь уйти от погони, но она близилась с каждым мгновением, и вот уже Чуйко увидел меховые шапки степняков, разглядел их низкорослых, мохноногих и резвых коней, увидел длинные копья в руках ордынцев. А еще он узнал умирающего всадника. Это был Воля, его отец!
Закричал Чуйко и грянулся оземь без памяти. Рано утром нашла его матушка, которая встала подоить корову да хватилась сына. Кое-как привели мальчишку в сознание. Сначала он только плакал, ни слова сказать не мог, но выпил парного молочка, поуспокоился - и поведал о ночном видении. К тому времени вокруг полдеревни собралось, и взрослые, выслушав его, молча переглянулись. Они сразу поняли, что видел Чуйко домовых, слышал их причитания. Известно - если домовой плачет ночью, это всегда предвещает беду, а может быть, и смерть хозяина. Что же вещует плач всех деревенских домовушек? И что заставило их, домоседов-доможилов, покинуть свои избы и выйти к околице, рыдать там, словно на пепелище? Уж не грозит ли беда всей деревне?
- Парнишка видел степняков - не их ли надобно опасаться? - сказал Воля, Чуйков отец.
- Сон это и бредни глупые, - зевнул пастух Мушка. - Гоните коровушек в стадо, полно время терять.
- Глупец тот, кто не чтит старых примет и не внемлет разумным советам, - сурово ответил Воля. - Если уж духи жилищ наших возрыдали - не миновать беды. Изготовимся к обороне, односельчане, чтоб не встретить врага с разинутым ртом.
Многие его охотно послушались, многие ворчали и строптивились, однако в конце концов все взялись оружие чистить и боевой припас готовить. На ночь вдоль всей околицы караулы встали... и что же? Напали-таки степняки на деревню!
Только ждали они найти сонных, безоружных людей, а наткнулись на стрелы да копья, да рогатины. Завязался тяжелый бой, длился он целые сутки. Ушли степняки с большим уроном, ну а село удалось отстоять. Воля был ранен стрелою в плечо, но не до смерти.
Терпя боль, улыбнулся Воля перепуганному сыну:
- Это все пустое. Нет на свете воина, кто хоть раз не был ранен. Но когда бы не услышал ты плач домовых, все могло быть куда хуже!
Художник А. Маскаев
Домовой
Домовой ходил по пустой квартире, заглядывал в комнаты и вздыхал. Чесал седую бороду, подолгу задумчиво сидел на полу, сжимая что-то в руке, и вспоминал. Он вспоминал людей, которые здесь жили, их смех и слезы. Эта квартира сдавалась, и Домовой привык к частой смене жильцов, и раньше всегда радовался дням, когда одни жильцы уже съехали, а новые еще не заселились. Но теперь это было в прошлом и в одиночестве ему было тоскливо. Он вздыхал и вспоминал Художника.
Домовой любил стоять за его спиной и смотреть на холст. Ему нравилось то, что там появлялось, море ли с багрово-алым закатом, ваза ли с цветами у открытого окна с развевающейся легкой и прозрачной занавеской. Они творили вместе. Он и Художник. Художник кистью, а Домовой своей радостью или грустью.
Домовой часто прятал у Художника тюбики с краской, а Художник ругал нечистую силу, кряхтя и что-то шепча себе под нос, ходил по квартире в ее поисках. А Домовой ходил за ним, заглядывал вместе с Художником под кровать, под стол, смотрел в шкафу, на кухне и ванной комнате, так же качал головой и шевелил губами, перечисляя места, где еще не смотрел. И также как Художник, когда поиски начинались по третьему кругу, с маской непонятной безысходности разводил в стороны руки, замирая так на мгновение, и потом так же звонко хлопал себя по ногам. Так повторялось каждый день, и Домовой радостно потирал ладошки, в предвкушении любимого момента. Как и много другое - это стало своего рода ритуалом.
Не найдя краску Художник брал из холодильника неизменную бутылку минералки, кусок колбасы, резал хлеб, садился и задумчиво ел. А Домовой, тихонечко посмеиваясь в бороду шаркая тапочками, шел к холсту, доставал из кармашка тюбик и клал его на место. Садился рядом в ожидании Художника. Когда тот возвращался, Домовой заглядывал ему в глаза, пытаясь понять, не сердится ли Художник. Но Художник всякий раз молча смотрел на найденный тюбик, покусывая губу, потом садился в свое любимое кресло и закуривал трубку. Домовой и сам хотел рисовать, но не умел, и когда он смотрел на Художника, то представлял себя на его месте. Это он, Домовой, стоит сейчас там, у холста. Он смешивает краски, смешивает их, а потом аккуратными мазками наносит их на холст. Это он творит. И Домовой вздыхал.
Ночью он открывал кран с водой, садился на краешек ванны, глядя, как льется вода. Потом подставлял ладошки, сложенные в пригоршни и блаженно улыбаясь, плескал ее себе в лицо. Расчесывал бороду, протирал тапочки, мыл руки, ведь он очень любил чистоту. А потом замирал в ожидании. Через несколько минут просыпался Художник, и, шлепая босыми ногами по полу, что-то бормоча и сонно покачиваясь, шел в ванную и закрывал кран. Домовой выходил из ванной и прятался за дверью, он никогда не заходил туда, если там был Художник, ведь он был воспитанным Домовым. Он терпеливо ждал и как только Художник выходил, убегал на кухню, наступая по дороге на скрипящую половицу. Художник вздрагивал, сонно морщился в темноту, вздыхал, шарил по стене в поисках выключателя и зажигал свет. Жмурился, проходил на кухню, чесал затылок, что-то шептал и, зевая, отправлялся спать. Домовой крался за Художником на цыпочках, стараясь не шуметь, обходил скрипучую половицу, и провожал его. Махал на прощанье ручкой и шел на кухню, проверять порядок и чистоту. По дороге он смотрел картины, расставленные вдоль стен, останавливался перед ними, принимая позы Художника, чесал так же затылок и так же что-то шептал, а затем из кухни доносился звон посуды и скрип двери.
Сначала Художник пугался, ходил по дому в поисках постороннего и каждую ночь, таращась в темноту, ждал, а когда все-таки засыпал, то вскакивал в холодном поту от этих странных звуков. Потом привык и уже не переживал. Но все равно, каждую ночь ходил закрывать кран в ванной. И это уже вошло в привычку. Так они и жили.
Художник писал картины, ходил в магазин и выносил мусор. Иногда у него заканчивались деньги, и Художник хандрил.
И тогда приходили люди. Домовой не любил их. Они уносили с собой их картины. Но Художник радостно потирал руки и тогда по квартире распространялся запах жареной картошки и Домовой радостно смотрел, как Художник режет соленые огурчики и звонко хрустит ими.
И тогда приходили гости, они пели веселые песни, и шутили. Это очень нравилось Домовому. Домовой смеялся вместе с ними над их шутками, подпевал тоненьким голоском. А когда все уходили, он вместе с Художником провожал их до двери, махал на прощанье, звал приходить снова.
Но и свое дело он не забывал, он продолжал прятать краски, шуршал, скрипел, звенел, вообщем, делал все то, что положено порядочному Домовому. Он не хотел пугать Художника, просто так он выражал свою радость и веселье, тоску и грусть, или просто напоминал о своем присутствии. Но иногда и он шалил. Спускал в туалете воду, ронял на пол ложки или вилки, прятал вещи, ухал и даже клал в свой кармашек бритву Художника. Значит, не все было чисто в квартире, значит, Художник не моет посуду, не подметает пол, не поет песен. И Художнику становилось стыдно. Тогда он убирал квартиру, пел, мыл и Домовой успокаивался.
А иногда отключали свет, и они вместе сидели со свечой. Тогда Домовой вспоминал другие времена и вздыхал. И Художник тоже вспоминал, грустил, наливал в стакан горькой, пил и писал стихи. А Домовой сидел рядом. Читал то, что написал Художник, слушал грустные рассказы Художника о своей несчастной любви, о дружбе и предательстве, смахивал ручонкой слезы со щек, вытирал кончиком бороды глаза и часто уходил грустить на крышу, повторяя запомнившие строки. А когда приходил, то Художник ходил комнате и громко декламировал одно из любимых своих стихов. Домовой ходил вместе с ним и вторил ему тихо и грустно:
О чем молчать? Не о печали
О том, что вечер глух и нем
О том, что горько не кричали
О том, что не было измен.
О том, что годы пролетели,
Посеребрила седина,
Что одиноко светит месяц.
Так будет завтра и всегда.
Что от веселья и обиды
Нет уже разницы большой…
О чем кричать своим молчаньем?
О чем молчать своей душой?
В конце стихотворенья Художник обычно прижимал молитвенно руки к груди. Домовой делал так же. Художник наливал еще и еще, что-то опять писал, потом засыпал. В такие ночи Домовой не шумел. Он сидел, смотрел на пламя свечи и жалел. Жалел себя, Художника и всех, всех, всех.
А наутро все начиналось снова, Художник, как всегда искал краску, иногда подмигивая своему отражению в зеркале, Домовой ходил за ним, потом возвращал ее на место и вставал за спину Художника, чтобы лучше видеть.
Порой на Художника находило. И тогда Домовой прятался на кухне. А Художник сыпал проклятьями, швырял все, что попадало ему под руку, ломал кисти. Значит, работа не ладилась. В такие минуты Домовой не хотел видеть Художника и радовался, что это бывало очень редко. Когда гнев утихал, Художник мурлыкал какую-нибудь песенку, Домовой облегченно вздыхал и возвращался на свое место за его спиной. Иногда Художник разговаривал вслух и Домовой отвечал ему, представляя, что Художник разговаривает с ним. И Домовой чувствовал себя самым счастливым Домовым на свете. И тогда от радости он с новой силой принимался стучать в окна и скрипеть половицей, звенеть чашками и плескаться водой. И Художник, смеясь, говорил, что вот, мол, опять, Домовой расшалился. А Домовой был этому страшно рад. Он раздувался от гордости, гладил свою бороду, а, иногда не сдерживаясь, подпрыгивал и хлопал в ладоши.
Так сменились зима, весна, лето и осень. Им было хорошо вместе. И однажды Художник сказал, глядя в окно, что он не верит в сказки, но вот в Домового верит и, что нарисует его, а для этого тому надо встать перед мольбертом. Домовой замер, не в силах поверить словам Художника, потом захлопал в ладоши, и принялся танцевать, смеясь и кружась по комнате. Художник тоже улыбался и открывал тюбики краски. Потом Домовой встал перед ним и замер. И Художник рисовал.
Он рисовал комнату, холст, себя, рисующего, даже дерево за окном. Домовой терпеливо ждал. А Художник довольно улыбался, так он делал всегда, если ему нравилась его работа. А потом быстро подписался в углу картины, так он тоже делал всегда, а значит, работа закончена. И Художник отправился мыть руки, а Домовой не в силах бороться с искушением, бросился к холсту и замер. Он смотрел на рисунок и не видел там себя. Он подошел ближе, там было все как надо: и комната, и Художник с кистью в руках у мольберта, а около него на полу валялись тряпочки, разноцветные от красок, штора и окно. И даже дерево за окном. Все было как в действительности, только не было на рисунке его- Домового.
Он стоял и смотрел, потом понурил голову и медленно побрел на кухню, не понимая, почему его Художник обманул. По дороге он открыл в ванной кран, грустно заскрипел половицей, громко вздохнул и разбил чашку. От обиды. Об пол. Так он ни когда не делал. Пришел Художник, покачал головой, собрал осколки, налил минералки и сел за стол. А Домовой уже опять стоял у холста и смотрел. Он был очень расстроен и старался сдерживать слезы. Он не сердился на Художника и не желал ему зла. И даже надеялся, что Художник, когда-нибудь позовет его с собой. Потом пришел Художник, неся с собой чашку, из которой поднимался пар. Он встал рядом с Домовым и сказал, глядя на рисунок, что очень не плохо получилось, и улыбнулся. Домовой кивнул и вздохнул, а Художник сказал громко, что рисунок закончен, и Домовой может посмотреть на себя. Только чтобы увидеть себя, надо очень хорошо присмотреться. Домовой присмотрелся, но ни чего нового не увидел и ушел расстраиваться на крышу. И просидел там целый день. А когда вернулся, Художника не было. Совсем. И его картин и красок, и разноцветного от красок рабочего халата, и потертых джинсов и кистей, и его любимой чашки...
Домовой бросился в ванную: нет бритвы и зубной щетки, полотенец и белья!.. Домовой сел на краешек ванны и заплакал. Уехал. Как все. Он открыл кран, медленно шаркая тапочками, поплелся на кухню, два раза скрипнул половицей и посмотрел на стол. На столе стояла одинокая бутылка минералки. Он вынул из кармашка тюбик краски. Крепко прижав его к груди, пошел в спальню и там, на полу, увидел тот самый холст, на котором его рисовал Художник. Домовой встал на колени и нежно погладил его. И вдруг улыбнулся – на рисунке был он – Домовой! Вот он стоит за спиной у Художника, вот он прячет краску в свой кармашек, вот он гладит свою бороду. А в углу рисунка вместо подписи было написано «На память. Не скучай!». Домовой улыбнулся и сел рядом с рисунком. Теперь он так проводил все свое время. Он сидел на полу у холста, сжимая в руке заветную краску. Вздыхал, гладя рисунок, и вспоминал. Вспоминал Художника. Всматривался в картину. Все было в ней. Он, Художник и вся жизнь. И Домовой тихо декламировал в пустоту, представляя, что рядом сидит Художник, и вторит ему тихо и грустно:
О чем молчать? Не о печали!.........