Одесса без покушать - не Одесса...

И поговорить - тоже...

Окна нараспашку с ночи, потому что ночи такие же, как лето — томные, со звуками цикад и запахом акации, разбавленным запахами одесской кухни. 

Одесская кухня начинает свой нелегкий труд в шесть утра и заканчивает за полночь.

На этой кухне решаются мировые и местные проблемы. 

Обсуждается все — от того, как сыграл «Черноморец», до Суэцкого кризиса, и что брать с собой ТУДА, и что пропустят, и что это таки будет стоить. 

Как пахнет одесская кухня, так это, скажу я вам, — отдельная тема. 

О, эти запахи юга, неповторимые и такие родные. 

Где еще так будет пахнуть семечковое масло, как в Одессе. 

Если вы скажете, что это подсолнечное масло, то вы не из Одессы. 

Как пахнут синенькие, запеченные на чугунной сковородке, и лук, пожаренный на настоящем гусином сале, заготовленном на зиму. 

Боже, какие шкварки мажутся на этот кусок ржаного хлеба, и кто тогда знал за магазинную колбасу.

А тазик с салатом из помидоров, огурцов и всего того, чем богат Привоз, заправленный тем самым маслом. 

Молодая картошечка, политая им же и просыпанная свежим укропчиком, а к ней  — свежие котлетки из парной телятинки, потому как холодильники были редкостью, что удивительно, и все закупалось на Привозе или на Новом базаре ежедневно. И потому было наисвежайшее. 

А штрудель, приготовленный из ничего, а это ничто было — из грецкого ореха, сушеного абрикоса, сливы и теста, замешанного на молоке и масле. 

Эту песню можно продолжать бесконечно, но и тогда она не будет завершенной, потому как Одесса без покушать — не Одесса.

[550x367]

Роза Аркадьевна, крашеная блондинка неопределенных лет в сотню с гаком кило веса, в десять вечера жарит на примусе котлеты. 

— Розочка, — спрашивает моя бабушка, — а что вы так поздно жарите?

— Екатерина Абрамовна, а вдруг завтра война, и я — голодная?

А как говорят на этой кухне! А что за язык у этих хозяек, чтоб они были здоровы! 

С балкона второго этажа дома напротив тетя Аделя кричит моей бабушке:

— Катя, шо ты там ложишь до синеньких, шо мой Ленчик уже третий день не ест дома?

— Ой, Аделя, я тебя умоляю, ты же знаешь эту Цилю Островскую, что с угол Торговой и Канатной, ну — ту, от которой хромой Лейзер сразу после войны ушел к Мане Волобуевой, которая стоит у кино и торгует газировкой. 

— Ну?

— Ну, так вот она сказала, штоб синенькие имели густой вкус, так их надо чуть полить уксусом. 

— Хто?

— Тю, так Маня же и сказала. 

— Шоб она подавилась, твоя Маня!

— Аделя, а что имеешь к Мане?

— Я?

— Нет, я. 

— У меня таки уксус закончился, а Ленчик скоро придет, и шо я ему скажу? Шо у тети Кати синенькие вкуснее, чем у родной матери, по причине уксуса?

— Аделя, я тебе уксус налью, но ты помнишь, что ты еще не отдала мне два кило сахара, а Яше не вернула десять рублей за ту пару кур, что он взял для тебя в субботу на базаре. 

— Катерина Абрамовна, вы еще вспомните, шо мой Наумчик, царствие ему небесное, кушал у вас компот в 39-м и чуть не подавился, или так не было?

— Аделя Израилевна, позволю себе заметить, что вы подлый человек и настоящая хайка, чтоб у вас рот замолчал. 

[550x315]

Все, ссора навеки, и война объявлена по всем правилам дипломатического этикета. 

Воюющие стороны разошлись в стороны для начала военных действий. 

С балкона начинает работать тяжелая артиллерия. 

— Люди, посмотрите на это нахальство!

— Мине имеют вспомнить за пару паршивых курей, которые сдохли до того, как их взял в руки этот резник — Сюля. 

— Это мине вспоминают за сахар, когда у прошлом годе ее муж две недели просидел у моего телевизора за так, и я ему не мешала поесть, когда эта подлюка, его жена, уехала в Хмельник на свой родон. 

Первый этаж не остается в долгу, и минометный обстрел пытается подавить огонь противника. 

— Что, чтоб мой Яшенька — и хавал то, что твои поганые руки готовили, да он лучше подавится, но не будет есть с твоих рук. 

— И вообще, я ему заготовила так, что можно было год, не то что две недели прокормить всю мишпуху. 

[550x367]

Война бы продолжалась еще долго, но на горизонте появляется тетя Фаня, которую не любил весь переулок за то, что после войны ей досталась самая лучшая комната в коммуналке всего с тремя соседями. 

Ко всему еще тетя Фаня была туга на ухо, чрезвычайно скупа, сварлива не в меру, и ее муж, старый Зисер, вернулся с войны инвалидом, что позволило ему добиться единственной на весь переулок инвалидной мотоколяски, которой не завидовал только слепой, да и ко всему ее квартира через коридор примыкала к нашей. 

— Катя, — совершенно миролюбиво обращается тетя Аделя к моей бабушке. 

— Что, Аделя?

— Катя, ты шо не видишь, кто это там идет?

— Или! — восклицает моя бабушка. 

За войну все забыли, потому как приближается общий враг. 

— Фаня Моисеевна! — обращается бабушка к идущей соседке. 

Та делает вид, что ее не слышит, потому что знает, что ничего хорошего от беседы не выйдет. 

— Фаня! — уже на повышенных тонах звенит голос бабы Кати. 

— Ну! — это тетя Фаня пытается противостоять возможной атаке. 

— Что — ну? Вы не на Привозе, где биндюжники с подводами, и я имею спросить, когда вы будете выносить ваше смиття, а не сувать весь ваш дрек в мое ведро?

— Катерина Абрамовна, мне на вас стыдно смотреть за ваше хамство. Чтоб мой геройский муж так был здоров, как мне надо кидать свое смиття до вашего мусора. 

— Вы что, хотите сказать, что я это выдумала? Аделя, ты слышала за эту подлую ложь? Это такое хамство, такая нахальства, что я вас умоляю. 

Тетя Аделя поддерживает родственницу, с которой пять минут тому назад готова была воевать не на жизнь, а на смерть:

— Катя, шо ты с нее хочешь, она же ущербная, ее Зисер за ней устал жить, шо удивительно. 

Тетя Фаня все же прорывается сквозь строй шпицрутенов и скрывается в коридоре, ведущем в ее хоромы, а родственницы продолжают смачно обсуждать торжество справедливости. 

— Ой, Аделечка, — вдруг спохватывается баба Катя, — мой Янкель скоро с работы, а у мене еще примус не запален. Сейчас Алик тебе уксусу занесет. 

Войны как не бывало, потому что был найден общий враг и ему был нанесен полный разгром. 

Это все Одесса пятидесятых-шестидесятых годов…

[540x312]

А одесский Привоз, так это вообще тема для целой повести, которая ждет своего Бабеля или Жванецкого. 

— Женщина, чем вы кормите ваших кур?
— А шо?
— Хотела бы тоже так похудеть. 

— Дамочка, что вы щупаете этот огурец? Идите домой и щупайте своего мужа, а огурец надо есть, а не щупать. 

— Женщина, почем ваши бычки?
— Вы имеете спросить или вы имеете купить?
— Я таки прицениваюсь.
— А вы купляйте и потом будете прицениваться. 
— А шо вы мене указываете, как мне жить?
— Ой, я ей уже слова не могу сказать, чтобы она хай не подняла. 

— Сколько стоит эта лошадь? 
— Но это курица, мадам. 
— Я смотрю на цену.

— Пшенка, пшенка, горячая пшенка! — несется с угла. Так у нас называют вареную кукурузу. 
— Мадам, ваша пшенка свежая?
— Или!
— Так еще урожая не было. 
— А вам пшенка нужна или урожай? Женщина, не задерживайте народ из очереди. 
— Где вы видите очередь ?
— Скоро будет, если вы будете мне голову за урожай морочить. 

[450x255]

А поездка на знаменитый курорт Куяльник, где на лимане мы с ног до головы обмазывались грязью, засыхавшей черной коркой на жарком южном солнце, а потом шли смывать ее в одесский аналог Мертвого моря, за которое тогда никто не слышал. 

Туда ходили автобусы Львовского автозавода ЛАЗ, с двигателем, расположенным сзади, и с узенькими дверцами-гармошками, отрывающимися наполовину. 

Автобус в Одессе берут штурмом, даже если народу немного, но на Куяльник автобус всегда был набит битком. 

Водитель трамбовал народ, периодически тормозя, и таким образом освобождал места для следующей остановки. 

И вот в таком автобусе с заднего сидения раздается истошный женский вопль. 

— Мужчина, шо вы на меня легли?

Автобус замер в предвкушении интриги. 

— Шоб я на вас лег? Так шоб вы мене доплатили, так я б на вас не лег. 

Потом еще минут десять весь автобус трясло от хохота, и водитель не мог ехать. 

[550x401]

А какие кассиры ездили в тех автобусах!

Их почему-то называли кондукторами, хотя это совершенно другая специальность. 

Обычно это были дородные дамы бальзаковского возраста, с подвешенной на безразмерном животе сумкой и рядом рулончиков с билетами на разные тарифы, расположенными на бюсте, потому как назвать грудью эти вершины будет неправильно. 

— Проходим, граждане, приготавливаем мелочь, передаем с передней двери, пока всех не обилечу, автобус будет стоять как вкопанный, чтоб он был здоров. 

— Мужчина, что вы мне суете? Где вы это взяли? Я понимаю, что это пятьдесят рублей, но если вы такой богатый, то ловите такси, а не лохов в автобусе. 

— Посмотрите на его. У меня дневная выручка меньше, чем он протягивает, так я шо, должна из своих докладывать, чтобы ему разменять?

— Хухем, он думает, что я его повезу за так. Семен, останови, и пусть он идет и меняет, а мы поедем потихоньку.

— Эй ты, шлимазл, не отворачивайся и дай тете денег, я тебя запомнила, шо ты не любишь расставаться с деньгами, а я не люблю возить задаром. 

— Мужчина, шо вы стоите, как памятник Дюку, проходите не задерживаясь. 
— Я не могу. 
— Люди, посмотрите на него. Он не может, как будто это и так не видно — странно было бы, если бы он смог. 

— Не стой, придурок, и не смотри на меня так — автобус не тронется, пока ты не сдвинешься с открытой двери. 

— Женщина с чемоданом, вы его себе на голову поставьте, а не в проходе — людям некуда стоять. 

Тщедушный мужичок спрашивает ее, куда автобус едет и какой это номер.
— Тю, а может, он не туда?
— Так куда?
— А куда вам надо?
— Мне на дачу Ковалевского. 
— Я знаю? Поговорите с шофером. Он приличный человек, и может, он вам поможет. 
— Чо, неужели довезет?
— Щас, идиот! Он может остановиться, шобы ты успел выйти, потому что автобус в другую сторону. 

[550x481]

Где она, моя Одесса, город моего детства и юности?

Где этот неповторимый одесский говор, с его неподражаемым юмором, с его такой необъяснимой харизмой и колоритом?

Той Одессы уже нет и не будет. 

Одессу, о которой было сложено так много песен, уже не вернуть. 

Она растворилась на безбрежных просторах Москвы, Израиля, США и других привлекательных мест. 

Эмиграция 70-90-х унесла большую часть тех, кто внес такую огромную лепту в то, что Одесса стала такой, какой я ее запомнил. 

Нет, я не говорю за греков, русских, татар, украинцев и многих других славных народов, живших бок о бок и не разделявших друг друга по крови, что они не были причастны к тому, что из себя представляла та Одесса. 

Или!

Как принято у нас говорить, но я так думаю, что наша доля не самая малая. 

Как пел мой знаменитый земляк Лазарь Вайсбейн, со слезами на глазах. 

Есть город, который я вижу во сне...

Я его вижу во сне очень часто. 

[350x263]

Словарик к статье:

Хмельник — курорт в Украине, знаменитый своими радоновыми ваннами.
Хухем — умник.
Шлимазл — неудачник. 
Дача Ковалевского — район Большого Фонтана.

[600x400]
 

http://imhoclub.lv/ru/material/1989