Хасид реб Бецалель, ученик ребе Цемах-Цедека, как-то раз остановился на ночлег в еврейском постоялом дворе. Хозяин двора услышав, что его гость едет из Любавичей, долго расспрашивал о жизни ребе, о последних книгах, о том, что говорят хасиды. Реб Бецалелю он понравился, была в нем какая-то беззащитная откровенность, уместная, скорее, ребенку, чем седовласому мужчине. Говорили долго, и под самый конец беседы хозяин постоялого двора предложил:
– У меня работает пастушок, молоденький паренек, лет шестнадцати. Целый день он проводит в поле с овцами, под вечер возвращается домой, ужинает и сразу заваливается на печку. Уж как я ни пробовал его растормошить, уговаривал пойти со мной в синагогу, поучить мишну-другую, псалмы почитать, да все бесполезно. Может, он хоть вас послушает, а?
Реб Бецалель согласился, и хозяин подвел его к печке, на которой развалился подросток и ел сушеный горох.
– Какое благословение ты произнес перед едой? – спросил реб Бецалель.
– А какое твое дело? – ответил пастушок.
– Когда ты вернулся с поля, – продолжил реб Бецалель, – ты не забыл омыть руки из ритуальной кружки?
– Ищи дурака, – произнес пастушок, отправляя в рот жменю горошин.
Реб Бецалель продолжил расспросы, надеясь пронять собеседника, но в ответ слышал только грубости. Увидев, что разговор не получается, он пожелал хозяину спокойной ночи и отправился спать.
Спал он плохо. Ему снился огромный пастушок, который грозил его выпороть.
«За что?» – удивлялся реб Бецалель.
«Какое твое дело!» – смеялся пастушок и со свистом взмахивал гигантским кнутом.
В следующий раз реб Бецалель оказался на этом постоялом дворе только через год. Хозяин узнал его, и они снова засиделись, обсуждая новости из Любавичей.
– Как поживает наш пастушок? – спросил в конце беседы реб Бецалель и по тому, как переменился в лице собеседник, понял, что затронул важную тему.
– Я обязан рассказать вам, – начал он дрожащим голосом. – Это самая удивительная история из тех, что произошли со мной за всю жизнь.
Некоторое время тому назад я решил проверить работу пастушка. Не то чтобы у меня были к нему претензии – он делал свое дело без сучка и задоринки. Но, сами понимаете, хозяйский глаз – это хозяйский глаз.
Я знал, где он пасет овец, вышел пораньше и схоронился между кустами. Пастушок пригнал стадо, очень ловко и умело распределил овец по лугу, а сам уселся возле кустов и стал читать псалмы. Что вам сказать, уважаемый реб Бецалель, никогда я не слышал такого чтения. Святость струилась из каждого слова, из каждого звука. Я осторожно глянул сквозь ветки кустарника и увидел, что лицо пастушка пылает, словно факел, глаза горят, а сам он дрожит, точно осина под ветром.
И понял я, что этот юноша вовсе не тот, кем старается казаться, и что, судя по всему, он один из скрытых праведников.
В величайшем страхе и почтении я стал потихоньку выбираться из кустов. Сухая ветка под ногой треснула, пастушок прервал чтение и обернулся в мою сторону. Я замер, он подождал несколько секунд и снова принялся за чтение.
Тогда я был уверен, что он меня не разглядел сквозь толщу кустарника, но сегодня от этой уверенности не осталось и следа. И вот почему.
Вечером, когда пастушок вернулся с поля, я не стал подходить и заговаривать, а попросил жену накормить его самой лучшей едой. Начиная с того вечера, пастушок стал получать наиболее вкусные блюда, приготовленные на постоялом дворе. Это была ошибка, он понял, что его тайна раскрыта.
Несколько дней все продолжалось по-прежнему: утром пастушок выгонял овец на пастбище, возвращался вечером, вкусно обедал и заваливался на печь. Но в субботу нас ожидал сюрприз: вечером, когда мы сидели за праздничным столом, раздался громкий стук в дверь. На пороге стоял урядник, а за ним целый отряд – десять жандармов.
«Где пастух, что живет на твоем дворе?» – грозно спросил урядник.
Пастушок быстро соскочил с печи и подошел к полицейскому:
«Я здесь, господин».
«Специальным распоряжением городского судьи этот юноша срочно мобилизуется в армию его императорского величества, – провозгласил урядник. – Немедленно собрать вещи и следовать за мной».
«Но, ваше благородие, – бросился я между юношей и урядником, – сегодня суббота, святой для нас день. Прошу вас, подождите до следующего вечера!»
«Жид просит подождать, – осклабился урядник. – Никаких задержек! Я отменяю ваш святой день. Пять минут на сборы – ать, два!»
Пастушок без малейшего волнения пошел собираться. Он вел с себя совершенно спокойно, словно его по два раза в неделю сопровождал отряд жандармов. Они увели юношу, куда, зачем – никто толком не понял. Для чего понадобилась такая срочность, неужели царская армия не могла продержаться без помощи пастушка до исхода субботы?
В воскресенье с утра я поехал в город, прямиком к главе еврейской общины. Рассказал, как жестоко и безжалостно забрили одинокого ребенка, и попросил содействия. Вместе мы отправились в полицейский участок.
«Урядник и десять жандармов? – развел руками дежурный. – У нас во всем городке числится на службе пять жандармов. Да и кто станет посылать за каким-то пастушком целый отряд во главе с урядником. Вы, господа евреи, небось фаршированный рыбы объелись, вот вам и пригрезилась небывальщина».
Глава общины с подозрением посмотрел на меня:
«Тебе эта история не приснилась?»
Из участка мы отправились к судье узнать про специальное постановление. Секретарь никак не мог взять в толк, о чем идет речь.
«Судья не выносит никаких постановлений о мобилизации. И вообще, его уже три дня нет в городе».
«Ты что, дурака решил из меня сделать?» – рассердился глава общины, в сердцах махнул на меня рукой и ушел. Он не поверил моему рассказу и до сих пор не желает слушать никаких объяснений.
— Вот такая странная история приключилась на нашем дворе, – завершил свой рассказ хозяин. – И вот что удивительно – словно что-то вспомнив, добавил он. – Иногда все это выпадет из моей памяти, будто и не жил в моем доме пастушок и никогда я не слышал, как он читает псалмы на поле в тени кустарника. Точно туман какой-то заволакивает разум. Вы не можете объяснить, реб Бецалель, что со мной происходит?
–Э-хе-хе, – тяжело вздохнул реб Бецалель. – Когда дело доходит до чего-то настоящего, мы становимся глухими и слепыми и не в состоянии разглядеть чудеса, происходящие прямо у нас под носом.