Дни в больнице тянулись мучительно, каждая секунда будто замирала стрелкой на циферблате, перед тем как сделать движение вперед. И снова - тягучее ожидание легкого дрожания секундной стрелки перед очередным прыжком.
Эррол постепенно приходил в себя, сознание все реже покидало его. Несмотря на то, что сотрясение мозга и было достаточно сильным, на поправку Гриффин шел относительно быстро. Хотя ему самому каждая минута на больничной койке казалась вечностью. Трижды в день медсестры приносили ему еду, оказавшуюся на удивление терпимой для больничной кухни. Поначалу он порывался есть сам, но после строгого указания доктора, Эррол терпел кормление с ложечки. Это было бы даже с какой-то стороны очаровательно, если бы не было так позорно: он, 27-летний мужчина - и не может даже сам взять ложку в руки.
В те часы, когда его оставляли одного, он думал, как теперь сложится его жизнь, ведь его голос был его "хлебом". Колоритные интонации его голоса знал практически каждый: ведущий популярной передачи на радио, озвучивание иностранных фильмов, закадровый голос телепередач. Ему всегда говорили, что он - неподражаем и незаменим. В конце концов, Эррол понял, что единственный его дар - это голос и умение управлять им, зачаровывать слушателя тембром и мелодичностью. Теперь он - нем.
Единственное обстоятельство, которое облегчало его душевные терзания, состояло в том, что никто не знал его настоящего имени. У него было несколько псевдонимов, но все знали, что это - один и тот же человек: такой голос не подделать. Потому в больнице никто не мог заподозрить, что за пациент скрывается под именем Эррол Гриффин. Рядовой парень, свалившийся с холма. Странно, что еще не поползли слухи о том, что "золотой голос" радио замолк, его передачи не выходят в вечернее эфирное время, даты выхода на экраны фильмов, которые он озвучивал - оттягиваются. Видимо, еще не успели сопоставить факты - не так уж и много времени прошло. Но что будет дальше?
Именно этот вопрос тревожил Эррола более всего. Отсутствие голоса в его сознании приравнивалось к отсутствию самого себя. Он регулярно виделся с доктором Томпсоном, каждый раз пытался издать из себя хоть какие-то звуки, на что док морщился и грозился засунуть пациенту кляп в рот. Он неоднократно повторял свой приговор: голос уже не вернется, придется смириться. Где это видано, чтобы палач отрубал голову несколько раз, да, что там - при каждой встрече рубил с плеча? И притом доктор умудрялся весело болтать о новой жизни, о том, что все могло быть и хуже - и так далее. Он и не подозревал, что худшего наказания для Эррола судьба придумать не могла. Он в один миг лишился всего того, над чем работал годами. То, чему он себя посвятил, уже никогда не будет его отдушиной. Просто останется в памяти. Неужели?
Эррол никак не мог отогнать от себя дурные мысли. Он ничему толком не обучался, ему это было не нужно: он жил за счет своего дара. И в один миг он стал никем. В минуты самого дикого отчаяния он сожалел, что не утратил зрение и обе руки разом вместо голоса - даже такая потеря была бы ему по силам.
Через пару недель, как и обещал доктор, мелкие повреждения на руках зажили и Эррол был в состоянии есть самостоятельно. "Хоть это я могу делать сам!" - думал он, глядя на столовые приборы. Ему разрешалось ходить по коридору, держась за специальный поручень, вживленный в стену. Головокружения все реже мешали Эрролу, хотя боли не унимались. Смотря на отчаянные попытки Эррола заговорить, доктор Томпсон сжалился и обещал позвать врача-фониатора, но только если пациент перестанет пытаться выдавить из себя звуки. Только так удалось усмирить Эррола: он ждал встречи с доктором, который, возможно, вернет ему его голос.
С этой мыслью Эррол засыпал спокойно каждую ночь в течение недели. Ровно до того дня, на который была назначена встреча.