Это цитата сообщения Dmitry_Shvarts Оригинальное сообщение
«У каждого человека есть свой хранитель». Плисецкая и Щедрин
Когда они познакомились в 1955 году, Майя уже была примой Большого театра. Ее зачислили в Большой 1 апреля 1943 года. «Есть в этом что-то дьявольское — быть зачисленной в труппу в день, когда нельзя никому верить», — вспоминала Майя.
В ее жизни было много таких почти событий.
Ее первое успешное выступление на большой сцене состоялось вечером накануне войны — 21 июня 1941.
Родион Щедрин в тот год только поступил в музыкальную школу при Московской консерватории, а в 1943 он из нее сбежал — на фронт. Его отец, известный музыкальный деятель Константин Щедрин, искал его по всей стране. Нашел в Кронштадте.
В старших классах Родион увлекся сочинением музыки — на него большое впечатление произвел Шостакович, друживший с семьей Щедриных.
На 4-м курсе консерватории Родион был принят в Союз композиторов.
Когда подающий большие надежды композитор впервые увидел Майю, ему было двадцать три года. Ей — тридцать.
Родион Щедрин:
- Ну, давайте я расскажу. Впервые я не увидел, а услышал Майю в доме Лили Брик. Многие знают эту историю, но другой я вам не придумаю — надо говорить правду. Так вот, тогда в Москве только появились первые магнитофоны. «Днепр» назывались — огромные коричневые коробки, с бобинами, с пленкой, которая все время путалась, и ее надо было расправлять. Брик стала собирать коллекцию голосов друзей дома. Как-то она мне сказала: "Хотите послушать, как молодая балерина Большого театра поет весь балет «Золушка» Прокофьева?" Ну, меня это заинтересовало — по тем временам этот балет Прокофьева был очень авангарден.
[300x450]Когда включили этот «Днепр», я услышал чистый женский голос — это был голос Майи, — абсолютно точно воспроизводящий музыку балета. Причем не просто воспроизводящий в тех тональностях, в которых написал Прокофьев, что свидетельствовало о том, что у этой девушки абсолютный слух. Она еще изображала некоторые музыкальные инструменты, бой часов. У Прокофьева очень красивый этот бой часов. Я был поражен ее музыкальностью и голосом, все гадал, кто она такая? А Лиля Юрьевна говорит: «Вы еще не знаете главного — эта талантливая особа к тому же рыжеволосая красавица». И стала мне ее очень соблазнительно расписывать.
В конце концов она назвала мне ее, сказала, что это Майя Плисецкая. К сожалению, я балетоманом не был и на сцене ее не видел. Я и позже, став «майеманом», балетоманом не стал.
— А когда вы впервые увидели Майю Михайловну, помните?
— Встретились мы с Майей у Лили Брик, когда я уже написал музыку к фильмам, в том числе и к «Высоте», и смог купить машину «Победа». Поэтому некоторых гостей, которые были в тот вечер в доме Брик, мне пришлось развозить по домам. И я так рассчитал маршрут, что Майю в Щепковский проезд за Большим театром довез последней. Вот так все начиналось. Я ничего не перепутал?
Майя Плисецкая:
- Истинная правда. Все так и было. У Лили всегда были интересные люди, а в тот вечер у нее в гостях был знаменитый французский актер Жерар Филип. Его тоже подвозили на той «Победе». В то время у нас показывали «Огни рампы», и мне очень нравилась музыка из этого фильма. Очень симпатичная и трогательная. Я мечтала сделать на эту музыку балетный номер. И когда Родион уже всех развез по домам и я осталась в машине последней, я спросила: "А не могли бы вы мне с пластинки эту музыку переложить на ноты, чтобы можно было репетировать? " Он взялся и все сделал, что я просила, но, я уже сейчас не помню причину, ничего не состоялось. Он даже обиделся, что зря работал.
Позже Большой театр заказал ему балет «Конек-горбунок». Щедрин тогда только-только окончил консерваторию, совсем молодой человек, и ему заказывают балет! Он был поражен и, конечно, очень доволен. Когда партитуры и клавир были готовы, начались репетиции. Александр Иванович Радунский, который ставил этот балет и сам играл царя, стал его приучать ходить на репетиции, на классы, чтобы он увидел, как балет делается. И один раз он пришел в класс, где занималась я.
Мы все тогда занимались в хитонах, но тут мне привезли из Парижа такой костюм — в которых сейчас все гимнастки выступают. В Москве таких еще не было ни у гимнасток, ни у балетных. И этот костюм, и я в нем произвели на него впечатление. Дальше и он может рассказать.
Щедрин:
- Костюм был, как сейчас говорят, стрейч, в обтяжку. Господь Бог и Майины родители сложили ее совершенно превосходно, поэтому, конечно, этот костюм выделял ее фигуру. Как будто карандашом тонким ее очерчивал. Она была абсолютно неотразима, плюс яркие большие глаза, рыжие волосы, про которые знаменитая балерина Гельцер все время спрашивала: "Чем ты их красишь?" Или как она тебе говорила?
Плисецкая:- Она говорила басом: "Где ты всегда достаешь красный стрептоцид, которым красишь волосы?" Тогда красок для волос не было. Я ей объясняла: «Екатерина Васильевна, я не крашу, это мои, собственные». Но она не верила: "Ты знаешь, кому ты врешь?" На самом деле, правда, никаким красным стрептоцидом я свои волосы не красила.
Щедрин:
- В общем, она меня «захватила в плен». В те дни была премьера «Спартака» в постановке Игоря Моисеева. И Майя мне предложила сходить на спектакль. Потом я ждал ее у служебного входа. Она вышла в какой-то белой накидке и еще не разгримировавшаяся. Я ее посадил в ту самую «Победу», и мы поехали кататься по ночной Москве. Ну, тут уж, конечно...
Плисецкая: (перебивая)
- Ну тут уж получилось так, что навсегда. Он был совершенно одной масти со мной, только посветлей. И, знаете, тоже в веснушках, как я. Когда я в первый раз поехала к нему в Сортавала, какой-то дядька в поезде, увидев встречавшего на перроне Щедрина, толкнул меня и говорит: "Вон ваш брат! " Вот после этой поездки в Сортавала мы уже сорок девять лет вместе.
Щедрин:
- Два слова скажу, что такое Сортавала. До сорокового года это была Финляндия. Там, на самой южной точке Ладожского озера, сохранился охотничий дом маршала и президента Финляндии Маннергейма. Потом этот дом отдали Союзу композиторов и устроили там Дом творчества. Правда, комнаты там были без всяких удобств. Мы их называли «творилки». В Сортавала замечательная рыбалка, много ягод, грибов и комаров. И страшные грозы. Но Майя их не боялась, говорила: «Ничего. Убьет, так обоих сразу». Вот такой у нас был медовый месяц.
В пятьдесят восьмом году мы стараниями Майиной мамы въехали в крошечную двухкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте — напротив гостиницы «Украина». Совсем была крошечная квартира, 28 метров общая площадь. Даже не тренированному человеку можно было с порога прыгнуть прямо на постель. В этом же доме поселилась Лиля Брик. К ней мы и пошли с Майей, когда расписались. Тогда это было просто — мы пришли в загс, и через полчаса нас расписали.
Работница загса, объявившая нас мужем и женой, признала по фамилии, а может, и по внешности, что Майя — балерина, подающая надежды в Большом театре, и попросила билеты. «Ой, — говорит, — хочу посмотреть, я вас живьем не видала».
И сказала напутствие, которое мы запомнили. «Я желаю вам состариться на одной подушке», — сказала нам женщина из загса. Мы эти ее слова до сих пор помним.
Это было 2 октября, начало московской осени, слякотно. Мы вышли из загса — он был в двух шагах от дома, зашли в гастроном «Украина», купили бутылку водки, сыра, колбасы и пошли к Лиле Брик. Такая у нас была свадьба.
[450x375]— У вас много совместных работ — «Кармен-сюита», «Анна Каренина», «Дама с собачкой», «Чайка». Легко ли вам работать вместе?
Плисецкая:
- Этими работами мой муж буквально продлил мне жизнь. Все они, правда, трагические, хотя я очень любила комедию. Но так получилось. О Кармен, например, я мечтала всю жизнь. Очень сильно сердилась на Бизе за то, что он написал оперу. Потому что там каждую нотку можно танцевать. Но я и не думала этим балетом Щедрина мучить. Я написала маленькое либретто. Показала его Шостаковичу. Он сказал: «Мне нравится, надо подумать». Через какое-то время он пригласил нас к себе и сказал: «Я подумал и решил: я писать не буду. Боюсь Бизе». Я обратилась к Хачатуряну. Тоже не получилось.
Совершенно случайно увидела выступление Кубинского балета под руководством Альберто Алонсо. Танцевали они в Лужниках. Это было зимой, холод был такой, что не хотелось идти, но мама мне сказала: «Пойди, потому что интересно». В конце концов пошла — и ахнула. Не помню содержания, музыки, ничего, помню только, что когда увидела, сказала: "Вот, это он, Альберто Алонсо, должен поставить мне Кармен, все равно на какую музыку.
Еле досидела до антракта. Быстро пошла к нему, хотя мы не были знакомы, открыла дверь и без всяких «здравствуйте» говорю: "Альберто, хотите поставить для меня балет?" И он мне ответил: «Это моя мечта».
Он написал либретто сам и приехал в Москву. Начал ставить — и все заело. Ничего не совпадает. Что делать? Кинулись к Щедрину: "Спасай!" Оба почти ревем. Он говорит: «Ну ладно, не плачь, я завтра приду на репетицию и посмотрю, что вы там делаете». Ему понравился Альберто. Он понял, что это не Дон Кихот, что это вообще что-то новое. И сказал: «Ну ладно, я вам оркеструю эти вещи, которые выбрали из Бизе». И сделал это за девятнадцать дней.
Так вообще не бывает, но у него бывает. За девятнадцать дней он создал шедевр, который идет триста шестьдесят пять дней в году. Каждый день от своего издателя он получает сведения, где исполняется это произведение. Нет страны, нет дня, чтобы где-то не играли «Кармен-сюиту». Ее на льду танцуют, ее исполняют симфонические оркестры, балеты, в ресторанах играют. Вот такой шлягер гениальный получился.
[450x539]А что касается следующих наших работ, то это уже было просто во спасение.
«Анну Каренину» Родион написал, чтобы я могла в театре еще танцевать. Меня со сцены выживали. Я всегда сильно мешала. С первого дня, едва пришла в театр, хотя мне еще только семнадцать было. Так что «Анна Каренина» — это уже было во спасение. Причем никаких хореографов не пускали в Большой, тем более хороших. Тогда я сказала, что все буду делать сама. Я стала себе репетитором, хореографом.
У «Чайки» тоже была предыстория. Я очень хотела поставить «Идиота». Имела неосторожность сказать об этом в театре. На следующее утро наш «Советский артист», маленькая газета Большого театра, написал: «„Идиота“ ставит Григорович, и уже первый акт написан». Щедрин сказал, чтобы я объявила, что он напишет для меня балет. Но я молчала. Вскоре начались наши гастроли в Германии. Была огромная пресс-конференция. Человек сто. И труппа, и пресса, и какие-то дипломаты. И у меня спросили: "А что вы будете делать дальше?" Я сказала: «„Чайку“, чеховскую». Деваться главному было некуда. Вот так приходилось выходить из положения. И Щедрин написал «Чайку». По своему любимому Чехову. Вот так рождались наши балеты.
— Где вы сейчас проводите больше времени — в России или в Германии?
Щедрин:
- Мы живем на три дома. В Москве у нас квартира на Тверской, где мы живем с шестьдесят третьего года. В Мюнхене мы снимаем квартиру в центре города. В 1976 году меня избрали в Баварскую академию искусств. Когда в Баварии отмечали мой юбилей, то президент академии, который меня приветствовал, сказал, что я был третьим композитором из России, ставшим членом этой академии. Первым был Стравинский, затем — Шостакович, третьим — я, что мне было в высшей степени приятно. Кроме того, у нас дом в Литве, уже двадцать пять лет. У Майи Михайловны корни из Литвы, ее мать родилась в Вильнюсе, и литовцы очень горды, что Майины истоки идут оттуда. В прошлом году Майе там вручили орден Святой Барбары, а его дают только одной женщине в год. В Литве очень хорошо работается, там все успеваешь — в отличие от Москвы. Дом у нас на озере. Летом купаемся. А рыбалка, конечно, круглый год.
Плисецкая:
- Я обожаю, когда он приносит с рыбалки рыбу. Жаль, сама не умею ловить.
Щедрин:
- Ну, зимой, положим, с балетными ногами стоять на льду и ловить рыбу и не следует. Зато Майя Михайловна ездит на все мои фестивали. И я, конечно, не выпускаю ее одну, когда у нее какая-то интересная поездка.
Плисецкая:
- Тем не менее в последний раз я была в Японии одна. Хотя, когда есть возможность отведать японскую кухню, стараемся ее не упускать — мы оба ее любим. Я тридцать семь раз была в Японии, а он — одиннадцать.
[450x402]Щедрин:
- Отстал. За Майей Михайловной не угонишься.
Плисецкая:
- Дело в том, что я люблю все, что любит он. Мне нравится все, что он говорит. Все, что делает. А рецепты? Какие могут быть рецепты...
Щедрин:
- Я думаю, люди любой профессии могут быть вместе. Дело не в профессии, а в соответствии характеров, ментальности и, наверное, каких-то молекулярных строений. У Майи есть теория, что у каждого человека есть свой хранитель.
Плисецкая:
- Этот хранитель все время дает советы, как лучше поступить, просто мы их не всегда слышим.
Копирайт: Gala Биография 2007