До меня внезапно дошло, что уже июль. То есть еще немного, и я доживу до зимы.
Навальный тут говорил свое "последнее слово". Такое ощущение, что он уже с сигаретой и петлей на шее. Вообще творится какая-то чушь и антиутопия, лучше было бы об этом в книге читать, а не становиться участником событий, массовкой.
Что происходит вообще? http://www.snob.ru/profile/26524/blog/62101 Забыли, как общаться на родном языке. Как из того рассказа, который всегда казался анекдотом. Про человека, который потерял знаки препинания. Потерял запятую и перестал говорить сложные предложения. Потерял знак вопроса и перестал всему удивляться. Потерял восклицательный и перестал возражать. И так дошел до точки.
В этот момент Ночная Сова должен спросить: "Что же стало с американской мечтой?!"
А Комедиант должен повернуться вполоборота и усмехнуться: "Обернись! Она стала реальностью!"
У нас какой-то дивный новый мир 1984 года. От нумеров нам достались только прекрасные выборы.
Книжки мы не жжем, но особо и не читаем. О том же писали уже и Толстая, и Стругацкие. Книги - вообще больное место.
Людей и питомцев заменяют пока еще не электроовцы, но вполне себе планшеты. Мы уже не тянемся к звездам, Лем был прав. "Даже Галактика больше не манит меня, как не манят нас путешествия, из которых некуда возвратиться".
-- Общество, в которое вы возвратились, стабилизировалось. Оно живет
спокойно. Понимаете? Романтика раннего периода космонавтики кончилась. Это
напоминает историю Колумба. Его путешествие было чем-то необычным, но кто
интересовался капитанами парусников спустя двести лет? О вашем возвращении
поместили две строчки в реале.
-- Доктор, но это ведь не имеет никакого значения, -- сказал я. Его
сочувствие начинало меня раздражать еще больше, чем равнодушие других. Но
это-го я не мог ему сказать.
-- Имеет, Брегг, хотя вы не хотите согласиться с этим. Если бы на вашем
месте был кто-нибудь дру-гой, я бы помолчал, но вы имеете право знать
правду. Вы одиноки. Человек не может жить одиноко. Ваши интересы, все то, о
чем вы вернулись, -- это островок в море безразличия. Сомневаюсь, многие ли
захотят слушать то, что вы могли бы рассказать. Я бы захотел, но мне
восемьдесят девять лет...
Ох, что делается.