Почему Кремль повернулся в сторону Берлина
20 августа 2019
Сталин на XVIII съезде ВКП(б)
Лето 1939 года было на исходе. Жара в Европе постепенно спадала. Но все ближе ощущалось дыхание войны. Тревожные недели, предшествовавшие началу Второй мировой, трудно сравнить с каким-либо другим межвоенным периодом (1918–1939) по исключительной напряженности и насыщенности дипломатической борьбы, ее сложности, противоречивости и запутанности. Это было время надежд и иллюзий, ожиданий и разочарований, нарушения обязательств. Европа, а по большому счету мир вплотную подошел к войне.
Москва обрекалась на полную изоляцию и одиночество перед лицом нацистской Германии, опиравшейся если не на активную, то на пассивную поддержку проникнутых мюнхенским духом правительств Европы.
В последние годы в нашей стране рассекречено большое количество документов, проливающих свет на предысторию Второй мировой войны. В снятие покрова секретности с тайн внесли вклад МИД и Служба внешней разведки России.
Рассекреченные материалы проливают дополнительный свет на тайную и явную борьбу за господство над Европой, которая велась между Англией и Францией – с одной стороны и Германией с Италией – с другой. Анализ этих документов дает основания полагать: антисоветизм был лишь предлогом для внешнеполитических планов и комбинаций на доске европейской большой политики, ибо ко второй половине тридцатых годов идея коммунистической экспансии себя исчерпала.
По мнению ряда отечественных и зарубежных историков, Вторая мировая война началась еще за восемь лет до нападения гитлеровской Германии на Польшу. То есть в 1931-м – с вторжения японской императорской армии в Маньчжурию под предлогом спасения Азии от коммунистической опасности. Двумя годами позже Гитлер покончил с Германской республикой под таким же предлогом.
В 1935-м Италия захватила Абиссинию, спасая ее от «большевизма и варварства». Годом позже Гитлер ремилитаризовал прирейнскую зону. Германия и Япония подписали антикоминтерновский пакт, а немецкие и итальянские части воевали в Испании на стороне путчистов генерала Франко – опять же ради избавления от коммунистической опасности.
“ Сбылась мечта об антисоветском «Священном союзе», которую «демократическая» Европа лелеяла с 1918 года ”
В 1937 году к антикоминтерновскому пакту присоединилась Италия. Япония нанесла новый удар в Китае, захватив Бейпин (Пекин), Тяньцзин и Шанхай. Еще через год Германия аннексировала Австрию. Сформировавшаяся ось Берлин – Рим – Токио предназначалась ни больше ни меньше как «для спасения мира от коммунизма». Суть этой политики четко отражена в официальном издании Госдепартамента США «Война и Мир. Внешняя политика Соединенных Штатов»: «Начало и конец рокового десятилетия (1931–1941) ознаменовались актами агрессии со стороны Японской империи. Все десятилетие прошло под знаком неуклонного стремления к мировому господству со стороны Японии, Германии и Италии».
Германия, Япония и Италия, взявшие курс на внешнюю экспансию, двинулись покорять и порабощать народы Европы и Азии. Перед международным сообществом встал выбор: объединение усилий против нацистской, фашистской и японской угрозы и предотвращение большой войны либо самоизоляция и политика умиротворения агрессоров.
К сожалению, реакционеры разных стран выступили против идеи коллективной безопасности, считая ее «коммунистической пропагандой». Они рассчитывали отвести от себя нависшую военную угрозу, повернув на Советский Союз. Фактически сторонники политики умиротворения плясали под дудку нацистской Германии. А точнее, выстраивали внешнеполитический шаг под ритмы немецких военных маршей, которые уже вовсю гремели в Берлине по партитурам с пометкой fortissimo («очень громко»).
Один из главных закоперщиков курса умиротворения – британский премьер-министр Невилл Чемберлен пугал Европу тем, что политика коллективной безопасности расколет ее на два вооруженных лагеря. На что тогда же, в феврале 1938 года нацистская газета «Нахтаусгабе» (Die Nachtausgabe) среагировала следующим образом: «Английский премьер так же, как и мы сами, считает коллективную безопасность абсурдом». Уинстон Черчилль, которому не откажешь в логике и политическом чутье, резонно возразил на это: «Нам говорят, что нельзя раскалывать Европу на два вооруженных лагеря. Значит, должен быть только один вооруженный лагерь – лагерь диктатора. А за его оградой уныло бродящее скопище народов размышляет, кому из них суждено быть первой жертвой. И какая участь эту жертву ждет – порабощение или только эксплуатация».
В сентябре 1938 года политика умиротворения достигла апогея. Правительства нацистской Германии, фашистской Италии, Англии и Франции подписали так называемое Мюнхенское соглашение. Чешские Судеты стали частью Третьего рейха. Перед гитлеровскими полчищами заманчиво маячили ворота на восток.
Из рассекреченных дипломатических документов впоследствии стало известно, что при заключении договоренностей в Мюнхене правящие круги Великобритании и Франции придавали особое значение их антисоветской нацеленности. Официальный Лондон и Париж втайне полагали, что экспансионистские устремления Германии удастся повернуть против СССР. Они втайне рассчитывали, что после оккупации Чехословакии Гитлер еще дальше пойдет на восток.
Мюнхенский сговор оставил Россию без союзников. Франко-советский пакт, краеугольный камень коллективной безопасности в Европе, был похоронен. Сбылась мечта об антисоветском «Священном союзе», которую «демократическая» Европа лелеяла еще с 1918 года. «Мюнхенское соглашение, – писал известный американский журналист Уолтер Дюранти в своей книге «Кремль и народ», – для Советского Союза явилось оскорблением, какого он не испытывал со времен Брест-Литовска».
А что же Москва? Ее внешняя политика при надвигавшейся военной угрозе была ясной и четкой: многостороннее сотрудничество с целью создания коллективной системы безопасности. Берлин же в своих внешнеполитических маневрах делал ставку только на двусторонние соглашения, ибо такие легче нарушить и разделаться с потенциальными и реальными противниками поодиночке. В этом было принципиальное отличие советской и германской позиций, на что историки в наши дни не всегда обращают должное внимание.
В 1939 году в соответствии с упомянутой советской позицией проходили консультации, а затем и военные переговоры СССР с Англией и Францией о совместном отражении назревавшей германской агрессии. Это последний, но реальный шанс предотвратить ее. Уинстон Черчилль рассматривал англо-советское сближение как «вопрос жизни и смерти». Но этого не хотели понимать Невилл Чемберлен и Эдуард Даладье, стоявшие у штурвала государственного курса Лондона и Парижа. Они послали в Россию самого заурядного сотрудника Министерства иностранных дел.
Этот третьестепенный чиновник Уильям Стрэнг, посланный Чемберленом в Москву, оставался единственным представителем Англии, уполномоченным вести непосредственные консультации с советским правительством. Абсурдность ситуации была настолько очевидной, что Чемберлен, дабы сохранить лицо, послал на переговоры в Москву английскую военную миссию. Будто в насмешку, она убыла из Лондона на старой посудине, едва делавшей 13 узлов. При всем желании трудно было найти другое транспортное средство с такой черепашьей скоростью при важности предстоящих переговоров.
Когда 11 августа 1939 года миссия прибыла в советскую Россию, то оказалось, что у нее, как и у Стрэнга, нет каких-либо полномочий для подписания соглашений с Москвой. Проволочки и нерешительность вели к затягиванию, а фактически к срыву переговоров. Они окончательно зашли в тупик из-за отказа Польши пропустить советские войска через свою территорию навстречу германским армиям в случае агрессии.
А ведь в апреле 1939 года опросы общественного мнения в Англии показали, что 87 процентов жителей Туманного Альбиона настроены в пользу союза с СССР против нацистской Германии. Однако голоса масс и политиков, выступавших за альянс Лондона и Москвы перед лицом назревавшей агрессии Третьего рейха, не были услышаны.
Вот как охарактеризовал дилемму, стоявшую тогда перед Советским Союзом, бывший посол США в СССР Джозеф Э. Дэвис. 18 июля 1941 года в письме к советнику президента Рузвельта Гарри Гопкинсу он отмечал: «С 1936 года все мои связи и наблюдения позволяют мне утверждать, что кроме президента Соединенных Штатов, ни одно правительство яснее советского не видело угрозы со стороны Гитлера делу мира, не видело необходимости коллективной безопасности и союзов между неагрессивными государствами».
Всю весну 1939 года Советы, продолжает Дэвис, добивались четкого и определенного соглашения, которое предусматривало бы единство действий и координацию военных планов, рассчитанных на то, чтобы остановить Гитлера. Но Москва, делает вывод дипломат, окончательно и с полным основанием убедилась, что с Парижем и Лондоном прямое, эффективное и практически осуществимое соглашение невозможно. Оставалось одно: договариваться с Берлином.
Недели, предшествовавшие Второй мировой войне, трудно сравнить с каким-либо другим межвоенным периодом (1918–1939) по исключительной напряженности и насыщенности дипломатической борьбы, ее сложности, противоречивости и запутанности. Это было время надежд и иллюзий, ожиданий и разочарований, нарушения обязательств. Европа, а по большому счету мир вплотную подошел к войне.
15 марта Чехословакия прекратила существование как самостоятельное государство. Танковые дивизии нацистов вошли в Прагу. Оружейные заводы «Шкода» и 23 других предприятия, то есть военная промышленность, втрое мощнее итальянской, перешли в собственность Гитлера. Профашистский генерал Ян Сыровы, командовавший когда-то войсками интервентов в советской Сибири, передал германскому командованию арсеналы, военные склады, тысячу самолетов и первоклассное военное снаряжение чехословацкой армии.
20 марта Литва сдала Германии Мемель, свой единственный порт на Балтийском море. 7 апреля, в Страстную пятницу, войска Муссолини пересекли Адриатику и вторглись в Албанию. Через пять дней итальянский король Виктор Эммануил принял эту страну под свою корону.
Еще до нацистского вторжения в Чехословакию Сталин предостерег английских и французских умиротворителей: антисоветская политика навлечет несчастье на них самих. 10 марта 1939 года с трибуны XVIII съезда ВКП(б) советский вождь провидчески предрек: «Необъявленная война, которую державы оси под прикрытием антикоминтерновского пакта уже ведут в Европе и Азии, направлена не только против советской России, но также – и даже в первую очередь – против интересов Англии, Франции и Соединенных Штатов. Войну ведут государства-агрессоры, всячески ущемляя интересы неагрессивных государств, прежде всего Англии, Франции, США. Последние пятятся назад и отступают, делая агрессорам уступку за уступкой». Характеризуя сложившуюся международную обстановку, советский лидер четко расставил точки над i: происходит открытый передел мира и сфер влияния за счет интересов неагрессивных государств. Но при этом без каких-либо попыток отпора и даже при некотором попустительстве со стороны последних.
Реакционные политики западных демократий, в частности Англии и Франции, продолжал Сталин, отказались от курса коллективной безопасности. Вместо этого им все еще продолжала сниться антисоветская коалиция, замаскированная дипломатическими терминами: «умиротворение», «невмешательство». Но эта политика, считал советский вождь, была обречена.
«Я далек от того, – отмечал Сталин, – чтобы морализировать по поводу политики невмешательства, говорить об измене, о предательстве и т. п. Наивно читать мораль людям, не признающим человеческой морали. Политика есть политика, как говорят старые, прожженные буржуазные дипломаты. Необходимо, однако, заметить, что большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может окончиться для них серьезным провалом».
Как должна была поступить Москва, по сути оказавшись в изоляции перед лицом возраставшей угрозы? Не потому ли, оставшись в одиночестве, Кремль вынужден был повернуться в сторону Германии и заключить с ней договор о ненападении? Он вошел в историю как пакт Молотова – Риббентропа. В сложившихся условиях это был единственный способ обезопасить страну – Красная армия, проводившая перевооружение, еще не была готова к большой войне.
Ряд современных исследователей в целом не оправдывают временное сближение СССР и Германии. Однако вряд ли будет логично критиковать тогдашние внешнеполитические шаги Советского Союза на международной арене без учета времени и обстановки. Разве корректно осуждать Москву, закрывая глаза на аналогичные действия Лондона, Вашингтона, Берлина? Подобный подход, который имеет, к сожалению, достаточно сторонников как в России, так и за рубежом, – не что иное, как приверженность принципам двойных стандартов.
Более того, секретные протоколы пакта Молотова – Риббентропа стали козырной картой в руках инициаторов пересмотра причин и итогов Второй мировой войны. При этом в Западной Европе и восточнее ее злонамеренно замалчивают причины, по которым Советский Союз вынужден был заключить с Германией пакт о ненападении и подписать те самые протоколы. Время показало: пакт был своевременный, нужный и в тех условиях вполне законный. А с позиций политической стратегии выбор Москвы был логичен и реалистичен.
Между тем в Москве не могли не осознавать: несмотря на достигнутые договоренности, нападение Германии остается опаснейшей угрозой для страны. Поэтому Советский Союз стремился – пусть и не всегда наилучшими методами в той сложнейшей ситуации – выиграть больше времени для укрепления обороноспособности.
Таким образом, несмотря на определенные просчеты, предвоенная внешняя политика Кремля в целом была нацелена на создание системы коллективной безопасности для предотвращения фашистской агрессии. Это очень важно знать именно сегодня, когда предпринимаются попытки фальсификации истории Второй мировой войны, составной частью которой стала Великая Отечественная. Главный же урок событий 1939 года таков: необходимость единства сил, противостоящих угрозам агрессии. Ведь эти угрозы не исчезли и в наши дни.
Владимир Рощупкин,
кандидат политических наук
Опубликовано в выпуске № 32 (795) за 20 августа 2019 года
https://vpk-news.ru/articles/52028?utm_referrer=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com