"На пастбищах травянистых Он укладывает меня, на воды тихие приводит меня.
Душу мою оживляет, ведет меня путями справедливости ради имени Своего.
Даже если иду долиной тьмы – не устрашусь зла, ибо Ты со мной"

"Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою;
благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших"

Где-то далеко.

... в городе, где ветер пропах солью, а ясное небо похоже на долгую тихую головную боль...

... в городе, оставшемся лишь в памяти географических координат и в памяти моей...

... в городе, в котором я впервые только узнал о существовании...

(боли, добра, жизни, Б-га, себя, любви, смерти, ненависти - всего)

... в городе, который я составляю лишь из любивших меня...

В этом городе стоят многочисленные дома Единосущного, - Отца моего.

В городе моего детства много минаретов. Их длинные, тонкие горла исторгают пять раз за сутки долгие, высокие ноты. Муэдзинов я не видел ни разу. Когда-то, в детстве, мне рассказали о том, что на том месте, где длиннобородый старик в белой чалме должен стоять с поднятыми руками, повернув к лицу открытые ладони, - на это самом месте нет никого, кроме старого бабинного магнитофона, на который и записаны все эти непонятные мне гортанные песнопения. Я не верил.

Но и старика в белых одеждах никогда не видел.

Город моей юности разделен на две части высокой каменной прохладной стеной, увитой стеблями плюща и тенями кипарисов и олив. За стеной - плавящийся асфальт и высокие дома, памятники Натаван, Низами и Насими, стеклянные витрины и громкие торговцы. Внутренняя часть носит название Старый Город. Мостовые его мощены тяжелым булыжником, маленькие балкончики открыты настежь, не боясь шума улиц, редкие деревца корявы и узловаты. Все это великолепие называют еще (во рту вкус кутабов, обильно посыпанных сумахом, гогалов и пахлавы) - ...

Дворец Ширваншахов.

Здесь мой прадед, архитектор, строил Сабунчинский вокзал, а бабушка моя, археолог, исколесившая весь Союз, знававшая Тура Хейердала (он прибудет в Город проездом, через несколько лет после ее ухода, в год моего рождения - и поедет исследовать рисунки Гобустана), коллекционировала монеты с прозеленью, эпохи Сасанидов, и под ее наблюдением проводились раскопки на территории Старого Города. Эти раскопки явили миру потрясающей красоты подземные бани - каменный полукруглый купол выступает из земли на высоту моего теперешнего роста и сквозь его узорчатые окна, прорубленные в камне, куда-то глубоко вниз, в прохладную тьму уходят солнечные лучи. Сколько не вглядывались мы, любопытствующие мальчишки, в эти окна - дна так и не увидали. Рядом располагается мертвый храм огнепоклонников, зороастрийцев, давно превратившийся в реликвию, местный памятник архитектуры. Жутковато видеть эти холодные плиты, столетиями, по-моему, не раскалявшимися от жертвенного огня... Во дворе храма, сквозь камни пробивается зеленая трава и пыль поднимается лишь от шагов редких туристов и любопытных прохожих. На крышах храмовых зданий местные жители сушат ковры под палящим солнцем. Этот Огонь еще жив.

В щедром городе моем, что не скупится ни на улыбки, ни на слезы, ни на солнечные лучи, ни на радиацию (завышенный фон слегка, рассказывали, что Город всерьез рассматривали альтернативой Москве в подготовке к Олимпийским. Прилетали японцы, замерили фон и не стали даже сходить с самолета - сразу улетели, такая вот городская легенда...), полно места и тепла всем. Даже мне, когда я вернулся в него блудным сыном, отчаянно желая уехать и не надеясь вырваться, Город подарил мне часть тепла, удивил и отпустил. Я увидел здание синагоги, монолитное и похожее на бруствер с косыми стенами - строгость и молчание исходят от нее, и мне грустно знать, что я не видел ее раньше. Знаю лишь, что возможно именно здесь один из моих лучших друзей приглашал меня отпраздновать его бармицву - а я не смог прийти.

А тот храм (вернее Собор Рождества пресвятой Богородицы), который значит для меня так много, что перехватывает дыхание, когда я собираюсь поведать о деревянных полах, запахе свечей и ладана, наглых нищих у входа, тонких голосах хористов и басах священнослужителей и, особенно - о великолепии его икон, заставлявших меня благоговеть, старом полуслепом дьячке, плачущем и благословляющем меня... Двор Храма сильно изменился - говорили, что некий мусульманин обещал пожертвовать многое, если выздоровеет его единственный близкий человек от неизлечимой болезни. Помогла вода из Храма. А просящий исполнил свое обещание.

Я мог стоять в Храме часами, читая про себя Отче наш и Кондак Пресвятой Богородице. Кажется, я помнил и знал тогда, что такое благодать...

С чего начался этот текст...

В Городе стоит Кирха, немецкая католическая церковь. Сколько помню себя - здесь давались классические концерты. Голос органа я услышал впервые именно здесь - и не смог устоять, отдав ему свое сердце. Это готическое здание с острым шпилем приходится родней и тому дому, в котором я вырос - их строили пленные немцы. До переходного возраста у меня был тонкий голос и мне посчастливилось петь здесь. Именно здесь, в то время, когда я ещё не был крещён, я пел в немецком хоре рождественские гимны. Вот этот - помню до сих пор...

Stille Nacht, heilige Nacht!
Alles schläft, einsam wacht
Nur das traute hochheilige Paar,
Holder Knabe mit lockigem Haar,
Schlaf in himmlischer Ruh,
Schlaf in himmlischer Ruh.

--------------------------------------------------- линия отрыва ---------------------------------------------------

С Рождеством!