Это цитата сообщения
Dmitry_Shvarts Оригинальное сообщение Oн вывел "Оттепель", озаглавив этим эпохальным словом свой послесталинский роман.
[показать]
Кто-то из наиболее знающих и осведомленных сказал, что Илья Эренбург – самый забытый из всех самых знаменитых советских писателей. Это не так. Точнее, почти что не так. Эренбурга забыли, но не совсем. Наши современники его, конечно, не читают, но кое-кто еще помнит, что Илья Эренбург ввел в обиход название знаменитой эпохи в истории нашей страны: В 1954 году далеко за просторы литературного творчества он вывел "Оттепель", озаглавив этим эпохальным словом свой послесталинский роман.
За тридцать два года до этого увидел свет его роман "ХХ", в своем полном названии "Необычайные приключения Хулио Хуренито и его учеников…". Звали героя более длинно: Хулио-Мария-Диего-Пабло-Анхелина Хуренита. Роман имел грандиозный успех, поскольку, с одной стороны, прочитывались в нем авантюрные приключения главного героя, а с другой, ничего не прочитывалось общего с наскучившей читателю литературной традицией. Это был так называемый "случай откровенного модернизма". Его крупнейший знаток, Виктор Шкловский, сумел проникнуть в суть творчества автора "ХХ": "В нем хорошо то, что он не продолжает традиций великой русской литературы и предпочитает писать "плохие вещи". Он не только газетный работник, умеющий собрать в роман чужие мысли, но и почти художник, чувствующий противоречие старой гуманной культуры и нового мира, который строится сейчас машиной".
Удалось предсказать Эренбургу в том же романе и нечто большее, чем строительство нового мира с помощью машины.
|
Краткое название – "ХХ" – говорит о том, что в произведении "зашифрованы" точные предвидения. Это, можно сказать, неслыханные ранее прогнозы на весь ХХ век, опубликованные почти открытым текстом. |
Сошлось все: Вторая мировая война и атомная бомба, Ялтинская конференция и гибель миллионов в нацистских газовых печах, Хиросима и крах пролетарской революции, закончившийся распадом СССР и продолжающимся распадом того, что от него осталось. Как это удалось Эренбургу, подвергнуто глубокому анализу, но не выяснено до конца. Признано только, что он был замечательным публицистом, выдающимся журналистом, прошедшим Испанскую войну и создавшим автобиографическую прозу, оказавшись на Великой отечественной войне. Потом он создал и другой шедевр автобиографической прозы – "Люди, годы, жизнь", написав в нем такое, что в полном объеме никто в СССР не решался напечатать полностью даже в "оттепель", и ходила эта вещь по рукам в машинописных списках "Самиздата".
Политикой он занялся в юном возрасте:
"Чехов, будучи еще Антошей Чехонте, говорил, что медицина – его законная жена, а литература – любовница; медицине он долго учился, получил диплом, практиковал. А я, когда мне не было и шестнадцати лет, занялся политикой". На самом деле, по меткому замечанию Бенедикта Сарнова, он был "двоеженцем", ибо никак невозможно было избавиться от "раздвоенности" всего его творчества. Странно звучала и его партийная кличка – Илья Лохматый. Не раз он пробовал отойти от своего партийного прошлого, но окончательно этого сделать не смог, мечтая втайне от себя, чтобы от этого Ильи остались одни "лохмотья". Иносказательно тяжкий процесс "отхода от главного дела партии" представлен в рассказе "Ускомчел". Герой рассказа гибнет, как и вся "коммунистическая утопия":
"Огромные, стеклянные дома, бетонные городища, пружинистые люди, скакуны в квадратных рубахах, смешались с игуменьями, с кельями, с подворотнями, с было полнотелой, любодеянной, кровавой суетой. Люди мигом насиживали просторные квадратики, и становились они уютными, жаркими, смрадными, как монашьи норы…" Нельзя не согласиться, что нам, ныне живущим, все это описание что-то напоминает, словно нет девяностолетней дистанции между нами и текстом небольшого "антиутопического" рассказа.
Он служил корреспондентом "Известий" в Париже и там написал роман "Второй день" с библейским эпиграфом "Да будет твердь среди воды. И стало так. И был вечер, и было утро, день второй". Из-за того, что написал ниже эпиграфа, роман в СССР печатать отказывались категорически, и Эренбург, по его признанию, "решился на отчаянный поступок: напечатал в Париже несколько сот нумерованных экземпляров и послал книги в Москву – членам Политбюро, редакторам газет и журналов, писателям". Второй из этих экземпляров предназначался И.В. Сталину. Он и решил судьбу книги, в которой был и такой абзац: "По привычке в душной темноте бараков строители еще обнимали женщин. Женщины беременели, рожали и кормили грудью. Но среди грохота экскаваторов, кранов и лебедок не было слышно ни поцелуев, ни воплей рожениц, ни детского смеха". И столь же предельно честен и выразителен весь роман. Исаак Бабель, читавший его в рукописи, сказал: "Ну, если напечатают, это будет чудо…" Оно и случилось. В первом томе мемуаров "Люди, годы, жизнь" Эренбург о природе этого чуда выразился весьма недвусмысленно: "В тридцатые – сороковые годы судьба книги зависела от случайности, от мнения одного человека. Это было лотереей, и мне повезло – несколько месяцев спустя я получил длинную телеграмму от издательства: высылают договор, поздравляют, благодарят".
Начало Великой отечественной войны он предсказал с точность до одного дня. В. Каверин вспоминал: "Первого июня 1941 года мы вместе поехали навестить Ю.Н.Тынянова в Детское Село, и на вопрос Юрия Николаевича: "Как вы думаете, когда начнется война?" - Эренбург ответил: "Через три недели". Ему принадлежит и введение в оборот слова "фриц" и заслуженное первенство во всей антигитлеровской пропаганде. В этом он превзошел Сталина, который из-за внезапности нападения на СССР так растерялся, что спрятался на десять дней на ближней даче, и только на одиннадцатый день выступил с нехарактерным для него обращением к народу: "Братья и сестры!" Перу Эренбурга, кроме десятков других, принадлежит и статья "Оправдание ненависти", в которой он объяснил, почему "Волкодав - прав, а людоед – нет". Позже А.И.Солженицын дословно применил эти слова в романе "В круге первом".
|
В 1953 году, несмотря на мощное давление, Эренбург не подписал гнуснейшего письма о депортации евреев на Дальний Восток. |
"…Подписали будто бы все – и Ойстрах, и Дунаевский, и Ботвинник, и Левитан, и Рейзен, и Ландау, и Маршак, и Гроссман, - сказано в документальном очерке Б.Н.Сарнова "Сталин и Эренбург". -
Говорили, что даже самый главный еврей Советского Союза – Лазарь Моисеевич Каганович – и тот поставил под этим письмом свою подпись. И только Эренбург – единственный из всех! – категорически отказался его подписать". И это его документально подтвержденное упорство затормозило публикацию кошмарного обращения в газете "Правда", и, по выражению Б.Н.Сарнова, "Смерть, уже занесшая свою косу над головами миллионов людей, отступила"…
В том же году, 27 января, как раз в день рождения Эренбурга, в торжественной обстановке в Свердловском зале Кремля ему была вручена Сталинская премия мира, присуждавшаяся раньше только иностранцам. Почему? Более поздние исследования показали, что это был всего лишь один из эпизодов давно разработанного, а теперь претворявшегося в жизнь чудовищного сценария, превосходившего по масштабам "всесоюзные чистки" 1937 года. Смерть Хозяина остановила жестокое развитие событий. Но то, что она так близка, 27 января 1953 года никто не знал. Потому-то отчаянно смело прозвучали на том помпезном вручении слова Эренбурга:
"На этом торжестве в белом парадном зале Кремля я хочу вспомнить тех сторонников мира, которых преследуют, мучают, травят, я хочу сказать про ночь тюрем, про допросы, суды – про мужество многих и многих…" Однако даже этот мужественный поступок, по дьявольскому замыслу Хозяину, являлся частью все того же сценария. Чтоб ему ни дна, ни покрышки!
***
Последнее вырвалось из-за осознания кошмарной несправедливости происходившего тогда и проявившегося сегодня. Эренбурга и всего, что связано с его жизнью, мало кто знает и мало кто хочет знать даже в день его 125-летия.
Он писал стихи и романы, рассказы и очерки, статьи и заметки. Их в СССР читали миллионы людей, сегодня знают немногие, но есть надежда, что круг читателей вновь расширится поколения приблизительно через два. По популярности он был сравним с самим Сталиным. Известно и то, что Гитлер после взятия Москвы первым делом собирался повесить именно Эренбурга. Москву Гитлер не взял, и всю войну Эренбург получал сотни писем с фронта, в одном из которых сказано так: "Хотя я тебя не видел, но знаю, что душа у тебя хорошая. Русская. Хорошая у тебя душа. Пиши, если можешь".
Он был человеком, о нравственных основах которого сказать что-либо дурное не может никто. Да, он балансировал на краю пропасти, но ведь без такого "рискованного балансирования" выжить в те годы было вряд ли возможно. Его могли убить на Испанской войне, в осажденном гитлеровцами Париже, арестовать после знаменитого Антифашистского конгресса, на котором он отвечал за работу советской делегации и на котором не он, а Пастернак "сказал что-то не то". Он и в 1938-м был на волосок от гибели, и в 1949-м во время компании борьбы с космополитизмом, и раньше, в 1945-м, из-за статьи в "Правде", написанной под диктовку Иосифа Виссарионовича.
О личной жизни Ильи Эренбурга почти ничего не известно, и это к лучшему, ибо в противном случае и этот замечательный человек стал бы достоянием тупых домыслов и развесистых публикаций. Впрочем, домыслов о его жизни и без того хватит на несколько толстых томов.
У него была одна дочь, Ирина. Она называла отца "Илья". Муж ее погиб на фронте в 1941-м, замуж она больше не вышла. В 1937-м отец приехал из Мадрида в Москву. В лифте увидел объявление: "Запрещается спускать книги в уборную. Виновные будут наказаны". Он спросил: "Что это значит?", и она, когда вошли в комнату, сказала: "Ты что, ничего не знаешь?.." Это было время, когда "ночные звонки вызывали одну только ассоциацию". Сейчас мы живем в другое время, но отголоски того объявления и тех звонков слышны весьма явственно.
Эренбург умер в 1967-м, уже при Брежневе. В 60-х при Хрущеве сделал все, что мог, для того, чтобы вызволить из забвения гениального Мандельштама. О его трагической гибели сказал: "Кому мог помешать этот поэт с хилым телом и с той музыкой стиха, которая заселяет ночи?".
|
Для оформления наследства дочери писателя потребовалось метрика. Бумага где-то затерялась, и женщина-нотариус сказала: "Вашей метрикой будут мемуары вашего отца". |
Через двадцать два года на вопросы небольшой анкеты, присланной ей немецким журналом в 1995 году, Ирина ответила так, как, отважусь предположить, ответил бы Илья Григорьевич Эренбург:
- Ваши любимые литературные герои?
- Дон Кихот.
- Ваши любимые женские образы в поэзии?
- Татьяна в "Евгении Онегине" Пушкина.
- Какие черты Вы цените больше всего у мужчины?
- Преданность и честность.
- Какие черты Вы цените больше всего у женщины?
- Те же, что у мужчины, плюс откровенность.
- Ваша благодеятельность?
- Верность.
- Что вы цените больше всего у Ваших друзей?
- Верность.
- Ваши герои современности?
- Сахаров и все, кто борется против фашизма.
- Что Вы ненавидите больше всего?
- Трусость.
- Какие исторические личности Вы ненавидите больше всего?
- Гитлера, Сталина, Муссолини.
Владимир Вестер