Это цитата сообщения ГалаМаг Оригинальное сообщение
Спектакль по произведению Ивана Бунина «Неизвестный друг»
Письма замужней женщины, матери четверых детей, живущей на чужбине, придуманному возлюбленному, автору ее любимых книг, «неизвестному другу» — таково содержание малоизвестного шедевра Бунина, написанного в середине 1920-х годов в приморских Альпах
Прекрасная Ксения Раппопорт. Проникновенная Полина Осетинская. Режиссер — Валерий Галендеев, легендарный педагог, ставший законодателем в той важнейшей части театрального искусства, которая связана со словом, превративший монолог в захватывающий, глубокий и пронзительный музыкальный спектакль по рассказу Ивана Бунина. Кусочки тайного мира одинокой души, записанные на открытках — cartes-illustree. «» — одно из самых маленьких произведений Бунина. Маленький рассказ о больших чувствах. Извечная боль человечества — одиночество, обличенная в изящный, возвышенный слог прекрасной эпохи, каким уже не изъясняются в наши дни.
Мы словно заглядываем в самую душу безымянной незнакомки, наблюдаем тайные робкие порывы и тихую боль, выраженные так утонченно и тактично. Рискнуть раскрыться, позвать в пустоту, чтобы услышать в ответ лишь эхо собственного голоса… Или нет? Ирландия. Океан. Край Европы. Край эпохи накануне Первой мировой войны. Письма в Россию, оставленную много лет назад. Письма незнакомому человеку, знаменитому писателю. Это — «Неизвестный друг», рассказ Бунина, будто навеянный историей Чайковского и Фон Мекк — печальной перепиской без единой встречи. «Милостивый государь», «молю Вас», «какое мученье — письма от Вас нет…». Письма замужней женщины, матери четверых детей, живущей на чужбине, придуманному возлюбленному, автору ее любимых книг, «неизвестному другу» — таково содержание малоизвестного шедевра Бунина, написанного в середине 1920-х годов в приморских Альпах. Сейчас так уже не пишут. Бунин в интерпретации Ксении Раппопорт. Чайковский, Рахманинов, Дебюсси — в интерпретации Полины Осетинской. Текст и рояль, возвращение в прекрасную эпоху, где музыка соответствует драматургическому развитию действия
Полина Осетинская и Ксения Раппопорт стали двумя половинами единого образа — музыкальной и драматической половинами спектакля, пролетающего на одном дыхании как мгновение из жизни женщины, придумавшей себе прекрасного незнакомца и замершей в томительном ожидании его ответа. За месяц своей переписки ответа она так и не получит. «С таким печальным и величественным видом лунной ночи у берегов Атлантического океана спешу написать Вам мою горячую благодарность за Вашу последнюю книгу. Эти берега — моя вторая родина, это Ирландия», — с такого романтического отрывка начинает этот спектакль Ксения Раппопорт. резонирует звучащему слову музыкой Рахманинова, Дебюсси, Форе, отражая эпоху, в которую так иронично и чувственно погружает слушателей Ксения Раппопорт. Музыка «договаривает» за драмой, представляя то, что на самом деле творилось на душе у героини. Эти трогательные музыкальные акварели — портреты души замечтавшейся дамы.
В этом удивительном бунинском рассказе у героев нет имен. Это просто письма замужней женщины к знаменитому писателю. Ни на одно из них он не ответил, но она проживает целую жизнь в своем воображении, буквально успевая побывать его музой, его любовницей, его женой, его вдовой. В какой-то момент она доходит до безумия. Но так и не получив никакого ответа, эту переписку прерывает. Возможно, если она не сойдет с ума и выживет, то продолжит ему писать когда-нибудь. А может быть – нет. Об этом уже задумываются зрители это спектакля — спектакля об иллюзии, о любви, об обмане, о самообмане, но прежде всего, об искусстве, о том, что происходит с человеческой душой и сердцем под воздействием искусства. «Под воздействием искусства происходят волшебные вещи — говорит Ксений Раппопорт в своем в преддверии гастролей в Израиле. — Люди могут уйти с работы, собрать рюкзак и уехать на всю жизнь путешествовать, и больше никогда не вернуться. А кто-то начинает жить в воображаемом мире, как моя героиня. Мы видим женщину, которая восприимчива именно к литературе. Она сама пытается писать что-то. Но ей не хватает таланта, хотя она невероятно талантливый слушатель, читатель и музыкант. В этом ее трагедия — одаренность чувствовать и слышать, но невозможность творить самой. Отсюда тоска и желание хоть как-то это компенсировать любовью. Она ведет безответный диалог с самой собой, восполняя недовыраженное, недореализованное».
Известно, что существовал исторический прототип героини «Неизвестного друга» — — Наталья Петровна Эспозито, русская жена итальянского композитора Микеле Эспозито. Она писала Бунину из Ирландии. Некоторые фразы в рассказе взяты из писем. В спектакле нас двое — Полина Осетинская исполняет музыку самых разных эпох и композиторов от Рахманинова до Батагова. А я читаю текст Бунина: письма женщины к писателю, книга которого потрясла ее. Она настойчиво пишет ему. Он ни разу не отвечает, но она проживает целую любовную историю со взлетами и падениями, ревностью, влюбленностью, болезненным разрывом. Мне кажется это вполне современным».
И действительно, рассказ «Неизвестный друг» для Бунина стал воспоминанием о давней переписке с Наталией Петровной Эспозито, десять неопубликованных писем которой за 1901-1903 гг. хранятся в бунинском фонде. Началась эта, быть может, самая романтическая в жизни Бунина переписка неожиданно. В сентябре 1901 года он получил из Ирландии письмо, написанное по-русски. Писала незнакомая женщина, прочитавшая в журнале «Русская мысль» его рассказы. Однако содержание «Неизвестного друга» нельзя свести лишь к воспоминаниям Бунина о его необычной переписке. Отталкиваясь от реального, «невыдуманного», лично им самим пережитого факта, он создал произведение о трагически одиноком человеке, зов которого, «брошенный куда-то вдаль», так и не был услышан. Письмо героини, в отличие от корреспонденции Наталии Эспозито, остается безответным, что придает рассказу трагическое звучание. Возникший внезапно порыв героини угасает, не найдя отзвука. Рассказавший о происхождении многих своих произведений, Бунин промолчал о предыстории «Неизвестного друга». Может быть потому, что тайна исповеди «ирландской незнакомки» была для него столь дорогой и светлой.
На этой carte-illustree<1> с таким печальным и величественным видом лунной ночи у берегов Атлантического океана спешу написать Вам мою горячую благодарность за Вашу последнюю книгу. Эти берега — моя вторая родина, это Ирландия, — видите, из какого далека шлет Вам привет один из Ваших неизвестных друзей. Будьте счастливы, и да сохранит Вас бог.
Вот еще один вид той одинокой страны, куда навеки забросила меня судьба.
Вчера под ужасным дождем, — у нас вечный дождь, — ездила по делам в город, случайно купила Вашу книгу и читала ее не отрываясь на возвратном пути на виллу, где мы живем круглый год из-за моего слабого здоровья. От дождя, от туч почти темно, цветы и зелень в садах были необыкновенно ярки, пустой трамвай шел быстро, кидая фиолетовые вспышки, а я читала и, неизвестно почему, чувствовала себя почти мучительно счастливой. Прощайте, еще раз благодарю Вас. Хочется еще что-то сказать Вам, но что? Не знаю, не умею определить.
Не могу удержаться и опять пишу Вам. Думаю, что Вы получаете таких писем слишком много. Но ведь все это отклики именно тех человеческих душ, для которых и творите Вы. Так зачем же мне молчать? Вы первый вступили в общении со мной, выпустив в свет, то есть и для меня, свою книгу…
И нынче целый день сыплется дождь на наш неестественно зеленый сад, и в комнате у меня сумрачно, и с утра топится камин. Мне хотелось бы сказать Вам многое, но ведь Вы знаете лучше других, как это трудно, почти невозможно — высказывать себя. Я все еще под впечатлением чего-то непонятного и неразрешающегося, но прекрасного, чем я обязана Вам, — объясните, что это такое, это чувство? И что вообще испытывают люди, подвергаясь воздействию искусства? Очарование от человеческой умелости, силы? Возбужденное желание личного счастья, которое всегда, всегда живет в нас и особенно оживает под влиянием чего-нибудь, действующего чувственно, — музыки, стихов, какого-нибудь образного воспоминания, какого-нибудь запаха? Или же это радость ощущения божественной прелести человеческой души, которую открывают нам немногие, подобные Вам, напоминающие, что она все-таки есть, эта божественная прелесть? Вот я что-нибудь читаю, — иногда даже что-нибудь ужасное, — и вдруг говорю: боже, как это прекрасно! Что это значит? Может быть, это значит: как все-таки прекрасна жизнь!
До свиданья, скоро еще напишу Вам. Думаю, что в этом нет никакой неделикатности, что это принято — писать писателям. Кроме того, Вы ведь можете и не читать моих писем… хотя, конечно, мне это будет очень грустно.
Простите, это может прозвучать дурно, но не могу не сказать: я не молода, у меня дочь пятнадцати лет, совсем уже барышня, но я была когда-то не совсем дурна и не слишком резко изменилась с тех… Мне все-таки не хочется, чтобы Вы представляли себе меня не такой, какая я есть.
Я написала Вам в силу потребности разделить с Вами то волнение, которое произвел на меня Ваш талант, действующий как печальная, но возвышенная музыка. За чем это нужно — разделить? Я не знаю, да и Вы не знаете, но мы оба хорошо знаем, что эта потребность человеческого сердца неискоренима, что без этого нет жизни и что в этом какая-то великая тайна. Ведь и Вы пишете только в силу этой потребности и даже более — Вы отдаете ей всего себя всецело.
Я всегда много читала, — и много вела дневников, как все неудовлетворенные жизнью люди, — много читаю и теперь, читала и Вас, но мало, больше знала Вас лишь по имени. И вот эта Ваша новая книга… Как это странно! Чья-то рука где-то и что-то написала, чья-то душа выразила малейшую долю своей сокровенной жизни малейшим намеком, — что может выразить слово, даже такое, как Ваше! — и вот вдруг исчезает пространство, время, разность судеб и положений, и Ваши мысли и чувства становятся моими, нашими общими. Поистине только одна, единая есть душа в мире. И разве не понятен после этого мой порыв написать Вам, что-то высказать, что-то разделить с Вами, на что-то пожаловаться? Разве Ваши произведения не то же самое, что мои письма к Вам? Ведь и Вы что-то и кому-то высказываете, посылаете свои строки кому-то неведомому и куда-то в пространство. Ведь и Вы жалуетесь, чаще всего только жалуетесь, потому что жалоба, иными словами, мольба о сочувствии, наиболее неразлучна с человеком: сколько ее в песнях, молитвах, стихах, любовных излияниях!
Может быть, Вы ответите мне, хотя двумя словами? Ответьте!
Опять пишу Вам ночью, уже в спальне, мучимая непонятным желанием сказать то, что так легко обозвать наивностью, что скажется, во всяком случае, не так, как чувствуется. А хочется мне сказать, в сущности, очень немногое: только то, что мне очень грустно, очень жаль себя — и что я все-таки счастлива этой грустью и тем, что мне жаль себя. Мне грустно думать, что я где-то в чужой стране, на самых западных берегах Европы, на какой-то вилле за городом, среди осенней ночной темноты и тумана с моря, идущего вплоть до Америки. Грустно, что я одна не только в этой уютной и прелестной комнате, но и во всем мире. И всего грустней, что Вы, которого я выдумала и от которого уже чего-то жду, так бесконечно далеко от меня и так мне неведомы и, конечно, что бы я там ни говорила, так чужды мне и так правы в этом…
В сущности, все в мире прелестно, даже вот этот абажур на лампе, и ее золотистый свет, и сверкающее белье на моей уже открытой постели, и мой халат, моя нога в туфле, и моя худая рука в широком рукаве. И всего бесконечно жаль: к чему все? Все проходит, все пройдет, и все тщетно, как и мое вечное ожидание чего-то, заменяющее мне жизнь…
Очень прошу — напишите мне. Конечно, два-три слова, только для того, чтобы я знала, что Вы слышите меня. Простите мою настойчивость.
Это наш город, наш собор. Пустынные скалистые берега моя первая carte-postale<2> к Вам, — дальше, севернее. Но и город, собор — все угрюмо, черно у нас. Гранит, шифер, асфальт и дождь, дождь…
Да, напишите мне кратко, я очень хорошо понимаю, что Вам нечего сказать мне, кроме двух-трех слов, и, поверьте, ничуть не буду в обиде. Но напишите, напишите!
Увы, письма от Вас нет. А прошло уже пятнадцать дней с тех пор, как я написала Вам в первый раз…
Но, может быть, Ваш издатель еще не переслал Вам моих писем? Может быть, Вас отвлекают срочные занятия, светская жизнь? Это очень грустно, но все же лучше, чем думать, что Вы просто пренебрегли моей просьбой. Думать так очень обидно и больно. Вы скажете, что я ire имею никакого права на Ваше внимание и что, следовательно, ни обиде, ни боли не может быть места. Но точно ли не имею я этого права? А может быть, оно уже есть у меня, раз я испытала известные чувства к Вам? Разве был, например, хоть один Ромео, который не требовал взаимности даже и без всяких оснований, или Отелло, который ревновал бы по праву? Оба они говорят: раз я люблю, как можно не любить меня, как можно изменять мне? Это не простое хотение, чтобы меня любили, это гораздо сложнее и больше. Раз и что-нибудь или кого-нибудь люблю, это уже мое, во мне… Впрочем, не умею объяснить Вам этого как следует, знаю только, что так казалось и кажется людям всегда…
Впрочем, как бы там ни было, а ответа от Вас нет, а я опять пишу. Неожиданно выдумала, что Вы мне чем-то близки, — хотя опять-таки выдумала ли? — и сама поверила своей выдумке и упорно стала писать Вам и уже знаю, что чем больше буду писать Вам, тем все необходимее будет для меня делить это, потому что все более будет усиливаться какая-то связь между мною и Вами. Я Вас не представляю себе, совсем не вижу даже Вашего физического облика. Так кому же я пишу? Самой себе? Но все равно. Ведь и я — Вы
Постфактум. Рассказ прочитала на странице автора, пишущего под ником "Кружевная вуаль". Не смогла пройти мимо. Читала? Не помню. Такое не забывается... В моих Избранных произведениях И.А. Бунина (пять книг разных издательств) его, к сожалению, не оказалось. Решила перенести текст на свою страницу. Одновременно узнала, что есть целый спектакль, где читает классика обожаемая актриса - Ксения Раппопорт. Посмотрела. Получила двойное удовольствие.