https://vk.com/@rostovnadonu-14-fevralya-1943-goda-osvobozhdenie-rostova-na-donu
https://topwar.ru/90833-kak-osvobozhdali-vorota-ka...ozhdeniya-rostova-na-donu.html



Рассказы об оккупации и освобождении южного города


«Ростов при немцах напоминал огромный концлагерь»
Л. ГРИГОРЬЯН. По городу были расклеены плакаты, листовки. Самая популярная: «Гитлер — освободитель». Он изображен стоя, подбоченясь, со своей усатой мордой, в форме. Вторая — еврейское лицо карикатурное: выпученные глаза, горбатый нос, лицо наполовину красное, наполовину желтое. И надписи на нем: «Кто виноват, что ты недоедал? Жид! Кто виноват, что ты бедствовал? Жид!» Огромный такой плакат, метрового размера. По качеству рисунки были выполнены очень плохо.

Л. ШАБАЛИНА. Иногда мамка с менки привозила из села семечки. Мы их жарили и продавали. Я сидела с ведерочком на углу Кировского сквера. И вот один раз подходит ко мне немец, запускает руку в ведерко, начинает набивать карманы, а сам приговаривает: «Сталинский чоколад, сталинский чоколад». А по аллейке сквера часто прогуливался генерал, подтянутый, холеный. Он ходил с хлыстом в руках. Увидел эту сцену, подошел и как перетянет этого немца хлыстом. Тот вытянулся перед ним, а потом убежал.
Генерал взял меня за руку и повел через дорогу, а там стояла немецкая часть и полевая кухня. Как раз был обед. Генерал что-то сказал повару и показал на меня. И когда очередь из солдат закончилась, повар показал знаком: неси, мол, миску. И положил черпак каши с тушенкой.
С тех пор я и мои сестры, а иногда и ребята с нашего двора, рассаживались на бордюре с мисками и ждали, когда немцы получат свои порции. И тогда подходили к повару. Если что-то оставалось, он нам давал. Понемногу, но для нас, полуголодных, это была большая поддержка…

Б. САФОНОВ. Самым важным местом в городе стала толкучка, ее называли «менкой», а иногда «обжоркой», там было все: вареное, пареное, жареное. Люди меняли там одежду, вещи, в основном на продукты. Хлеб стоил 250 рублей. Пачка папирос или стакан махорки — 60 рублей, столько же — стакан соли. Литр водки — 1000 рублей. Зарплата на табачной фабрике до войны была 280–310 рублей, хлеб стоил 90 копеек за килограмм — черный, а белый — полтора рубля.

А. КАРАПЕТЯН. Немцы разрешили в городе открыть коммерческие магазины и рестораны.
Один наш сосед, Федя, открыл ресторан на Газетном и Большой Садовой. Немцы приезжали к нам по двор, привозили ему для ресторана шнапс, он у них покупал. Мать готовила для его ресторана пирог «Наполеон». Он давал ей муку, сахарин. Я иногда на своей тачке возил эти пироги к нему в ресторан, 20 марок они стоили или еще сколько-то. Там моя старшая сестра работала посудомойкой.

Л. ГРИГОРЬЯН. Был такой комиссионный магазин «Лянде и Буссэ». Я отнес туда свою коллекцию марок. Ее при мне купил один немецкий офицер. На вырученные деньги, 127 рублей, я купил буханку черного хлеба. И с гордостью принес его бабушке — вот, мол, мой вклад. В том магазине я видел оригиналы рисунков к «Тихому Дону» и к «Луке Мудищиеву» знаменитого теперь Королькова. Это были ватманы, исполненные карандашом, наверное, эскизы.

В. БОНДАРЕНКО. Венгры часто насиловали, румыны обирали. Немцев мы боялись меньше. Они чувствовали свое превосходство и везде это подчеркивали. Но и немцы были, конечно, разные. У нас жил на постое военный врач. Он говорил по-русски, хотя и плохо. Часто приходил вечером домой угрюмый и пил шнапс. Раз он наклюкался так, что мы испугались. А он взял в руки два яблока, с силой ударил одно о другое, так, что они разлетелись вдребезги. И сказал: «Голова Сталина, голова Гитлера — войне капут!»

М. ВДОВИН. Люди жили в основном менкой, и многих спасла рыба. Ее было очень много, и все питались рыбой. За другими продуктами ездили на менку, в Краснодарский край, в Степную, в Кущевку, даже до Тихорецкой добирались. Немцы всему населению выдали карточки: 300 граммов хлеба на человека. Жизнь на центральных улицах напоминала нашу сегодняшнюю: везде стояли коммерческие палатки, лотки, везде частная торговля. Продавали табачные изделия, сахарин, всякую мелочь.
На рубле тогда был изображен шахтер с отбойным молотком, на трешке — красноармеец, на пятерке — боевой летчик. А на червонце, 30, 50 и 100 рублях — Ленин. Эти деньги с советской символикой так и ходили при немцах. Ходили и немецкие марки. Немцы установили курс: 1 марка — 10 рублей. У каждого немца была пачка советских денег. После окончания войны выяснилось, что они привезли много фальшивых банкнот.

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Сценки поведения наших людей были очень любопытны. Был у нас на улице такой тип — Савва. Он ждал прихода немцев и говорил: «Это — культурная нация, они научат нас жить правильно». А воды у нас не было, и ходить за ней была мука — очень уж далеко. Немец дает Савве ведро, говорит: «Иди за водой!» Тот принес. Его еще раз послали и еще. Он с утра до вечера таскал немцам воду. И потом больше не говорил о них ничего хорошего.

А. РАДЧЕНКО. Я немцев очень боялась. После того, что увидела. В соседнем квартале жила девочка, просто красавица! На затылке узлом золотая коса уложена. Стройненькая. До прихода немцев ходила в легком сарафанчике из тонкой материи. Идет, а груди, крупные, упругие, в такт шагам подрагивают. Чего она из Ростова не уехала? Говорили: не хотела бабушку больную бросать. Шла она раз по улице, узелок в руке несла, на голове платок намотан по самые глаза, чтобы внимания к себе не привлекать, да еще и прихрамывала нарочно. Навстречу 5-6 немцев, гогочут, пьяные, наверное. Один на нее пальцем и показал. Окружили они ее, затащили в наш двор. Она кричать, да кто поможет? Немцы ее раздели. Двое за руки держали, двое за ноги — на весу… Сначала она пыталась барахтаться, а потом затихла. Они так и оставили ее во дворе. Оделась она, села. И долго-долго плакала. Я подошла, она даже голову не подняла. Ее потом в Германию на работы угнали.

А. КАРАПЕТЯН. После крупных расстрелов немцы на улицах уже никого не убивали. Старосты составили списки по кварталам: кто у них живет из руководителей предприятий, коммунистов. В одном таком списке была и моя мать. Людей выдавали соседи, система эта по-немецки работала четко. А за несколько дней до ухода из города полицаи собрали всех этих людей по спискам, свезли в тюрьму на Богатяновку. Там было расстреляно около 1500 человек. Мы бегали туда смотреть. Стоял морозец, и кровь буквально парила. Все камеры были забиты трупами. Идешь, а кровь в коридорах чвакает.

Л. ГРИГОРЬЯН. После расстрела в тюрьме по городу стоял ужасный трупный запах. Взломали ворота, и весь город ходил туда искать своих родственников, ведь в каждой семье кто-то пропал. Надевали марлевые повязки и искали своих.

А. КАРАПЕТЯН. Человек ко всему привыкает: к трупам, к крови. Жизнь в оккупации калечит человека. На базаре одному мужику прострелили живот. Он крутился между лавками, кричал: «Помогите, спасите!» Ползал, ползал — пока не умер.
Мама моя уцелела случайно — немцы спешили, не всех по списку собрали. Мы узнали, кто ее сдал: заврайоно, она выдавала всех коммунистов. Но маму потом посадили свои. Сказали: ты коммунистка, должна была заниматься подрывной работой в тылу немцев.

М. ВДОВИН. Когда наши прорвали фронт под Сталинградом и окружили немцев, немцы выгнали румын: это они не смогли сдержать наступление Красной Армии. И эти румыны в декабре потянулись через Ростов. Это было подобно нашествию саранчи. Они по несколько человек врывались в дома и сметали все подряд, тащили подчистую. Но потом люди сориентировались, звали немцев: «Пан, пошли, там румын». Немцы их били нещадно. Они были злы на них за Сталинград.

М. ВДОВИН. С середины января 1943 года со стороны Волги вновь начались бомбежки нашей авиацией по той же схеме: одиночными самолетами всю ночь. Немцы гибли, но наших погибло больше. Мой школьный товарищ, он жил на углу Пушкинской и Доломановского, пережил налет. Бомбы упали на их дом, он был разрушен до основания. А когда все выбрались из подвала и начали разбирать свой скарб, один жилец вытащил кусок стабилизатора от бомбы и говорит: «Это же Васькина бомба!» Он работал на «Ростсельмаше», а Васька был его напарником. Он узнал клеймо на стабилизаторе. Бомбы, которые были изготовлены на эвакуированном «Ростсельмаше», сыпались теперь на Ростов.

М. ВДОВИН. В конце января 43-го наш бомбардировщик сбросил бомбы на Театральную площадь. Пострадало здание Управления железной дороги. Горел театр имени Горького. Пожар был очень сильный. Позже я узнал, что на одного из немецких солдат горящий театр оказал очень сильное впечатление. Этот солдат попал в плен, после войны вернулся в Германию, стал художником. И написал картину «Пожар театра». В 70-е годы он приезжал в Ростов и привез ее в наш город. Она хранится в ростовском Музее краеведения.

А. КАРАПЕТЯН. К февралю 43-го в городе стало особенно голодно. Некоторые немцы уже уматывали, а другие спешили повыгоднее заняться коммерцией. У них всегда было так: война — войной, а бизнес — бизнесом. Те немцы, что сожительствовали с нашими женщинами, через них продавали вещи, продукты. А женщины искали для немцев тех, у кого оставались ценные вещи: золото, в первую очередь. Стоит в квартире мешок белой муки, и туда несут что есть: кто колечко золотое, кто сережки…

Л. ГРИГОРЬЯН. Тетка моя, младшая из сестер отца, вынуждена была бежать с немцами. Она до войны была студенткой. И пошла работать на вокзал уборщицей. Там выяснили, что она знает немецкий язык, она стала переводчицей. «Переводчик» в то время обозначало неизбежные репрессии. Хотя она работала не в гестапо, а всего-навсего на вокзале: объявляла отправление поездов. Но ее бы, безусловно, посадили.

© Журнал «Нация»



https://vk.com/public36039?w=wall-36039_6629596