Это цитата сообщения непослушник Оригинальное сообщение

История одного арестованного фильма.










"Было 18 августа 1990 года.
...Мои товарищи на студии тайком загнали мне копию фильма на кассету.
Я показала фильм узкому кругу друзей. Мой маленький сын смотрел вместе с нами. Страшную сказку о том, как люди ели людей... После просмотра шел, крепче обычного стискивая мою руку в своей руке.
- Ты только не бойся, - сказала я. – Это всё было, но больше уже не будет. Ты, конечно, маленький, но я хочу, чтоб ты знал, в какой стране ты родился. Знал, но не боялся...
- А я не боюсь, мамочка. Потому что я не буду жить в этой стране...
- А где же ты собираешься жить? – удивленно остановилась я, глядя на своего крошечного семилетнего мальчика.
- Не знаю, - пожал он худым плечиком.
- Но у каждого человека должна быть родина... – неуверенно приставила я слово к слову в большой растерянности.
Мальчик развел руки в разные стороны, демонстрируя пустоту в указанном месте и с сожалением сказал: - Значит, у меня не будет родины..."

«Чтоб они, суки, знали...»

Так, просто и бесхитростно, назывался сценарий, написанный по мотивам биографии и «Колымских рассказов» Варлама Шаламова. Из фрагментов разрозненных текстов писателя, которого только-только начали печатать толстые журналы, я сложила некий условный предсмертный монолог-исповедь о страшном опыте писателя. Ту самую попытку биографии, которую сам Шаламов забросил. Его размышление о двух формах бытия Поэта – в реальности и творчестве. О двух видах Колымы – реальной – из снега и льда, на которой двадцать лет проживало его тщедушное тело, и мифологической, величественной, как царство Аида, воспетой им в стихах и прозе во всю мощь его неотмирного дара и духа.
- Замените название, - первое, что строго потребовала сделать редактор накануне худсовета, где решалась судьба финансирования проекта.
Я, которая прежде всегда упорствовала и не меняла ни запятой, на сей раз выбрала согласиться на всё, лишь бы фильм состоялся. «Несколько моих жизней» - нашла я другую строку у ВШ. Второе, что потребовали убрать из сценария, – фигуру А.Солженцына. Сначала потому что он в ту пору был «враг народа», а ближе к окончанию работы над фильмом - потому что друг… У меня ему отводилась небольшая, но достаточно нелицеприятная роль в судьбе Шаламова, и бедные вассалы-редактора боялись промахнуться в желании угодить сюзеррену.
Я убрала все, что просили. Не терять же возможность поведать о Шаламове из-за Солженицына. Не может быть, чтобы злой гений зависти догнал Шаламова еще и после жизни!..
Кто привел на студию режиссера-третьекурсника А.Ерастова, под которого, наконец, выделили деньги, не знаю, но по весне 1990-го мы начали снимать. Все было непросто на каждом этапе, но главное сбылось: блистательный оператор Леонид Зотенко обеспечил выразительную картинку и на экране возникла заснеженная Колыма, которой до той поры никто толком и не видел.
Ассистенты отбирали кадры кинохроники от середины тридцатых, когда началось освоение Колымы, до середины пятидесятых – «великого сдоха» Сталина и времени освобождения Шаламова из колымского плена. Черно-белые кадры передавали скупость, нищету и ужас реального пейзажа Колымы, где Шаламов провел полтора десятка лет, а заснеженные просторы, снятые в цвете с вертолета позволяли воссоздать опоэтизированную Колыму. Ту, которая впечаталась в память поэта. Основная нагрузка ложилась на закадровый комментарий.
По законам тех лет дикторский текст начитывали дежурные дикторы. И сумму гонорара – 50 рублей - помню по сей день. На запись отводилась одна смена – восемь часов аппаратной. Через друзей я вышла на прекрасного актера МХАТа Петра Щербакова. Приехала к нему в дом и честно призналась, что денег за эту работу не заплатят. Слово «Шаламов» он не знал. Согласился просмотреть дикторский текст, который я привезла ему. Дело было вечером, а среди ночи он закончил читать. Позвонил мне и плакал в трубку. Он впервые читал прозу Шаламова… Сказал, что готов на всё. Приехал в Останкино в час назначенный и создал шедевр. Одним голосом и ушибленным сердцем он создал абсолютную иллюзию присутствия Варлама Шаламова.
- Клянусь до самой смерти мстить этим подлым сукам!.. – временами срывался в пафос Щербаков на записи.
- Пафос оставьте Ефремову, - осаждала я его. – Здесь все должно быть глухо и тихо, задушенно-ровно – без пафоса. Вы умрете к концу фильма, понимаете?..
- Показывай, как ты хочешь, – я с голоса возьму! – бравируя профессионализмом, командовал Петр.
- Клянусь до самой смерти... – ровно, монотонно начитывала я ему стихи.
- Клянусь... до самой смерти... мстить... этим... подлым... сукам... – медленно, задыхаясь, приставлял слово к слову Щербаков.
Не обошлось без конфликтов. Мне удалось отстранить от работы режиссера-третьекурсника, добиться увеличения сроков монтажа и восстановить против себя всех, включая монтажера и музредактора. Одна И.Сиротинская осталась на моей баррикаде и целиком была согласна с моим видением истории.
Я монтировала одна днями и ночами, не зная, «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе». И, наконец, сдала картину. В кадре не было ничего особенного: были реальные камни – города и дома, где Шаламов родился-учился-сидел-писал- жил. Вологда, Москва, Колыма, снова – Москва, поселок Решетниково... А за кадром звучал его – шаламовский - текст, сложенный мною из множества его рассказов. Сшитая из лоскутов биография великого страдальца, прозаика и поэта.
18-го августа 1990 года в Останкино собрался худсовет по приему картины.
В просмотровом зале собралось человек 20-25 причастных к производству картины. Объединяла их глухая неприязнь ко мне. Все были старше меня, с большим опытом, и в процессе работы не раз давали мне советы. Я не приняла ни одного. Более того – боролась с их вмешательством в работу на любом этапе. Пояснить это трудно, ибо нужно быть в материале, чтобы понимать уровень претензий участников. Я стояла стеной по каждой мелочи.
Буквально накануне сдачи – в последнюю ночь перед худсоветом – я сошлась в последнем бою с прекрасным музыкальным редактором. Она предлагала постоянно свое видение картины и звукового ряда. Я отклоняла ее предложения. Каждый обрывок музыки, который я требовала уложить, она укладывала, преодолевая протест. Иногда срывалась в крик. Например, я велела озвучить фрагмент фильма Бахианой Вилла Лобоса, где соло звучал голос великой Ольги Басистюк, единственной украинской певицы, удостоенной награды Фестиваля Лобоса.
- Так нельзя! – взорвалась музредактор.
- Почему? – полюбопытствовала я.
- Потому что у вас фильм о мужчине, а здесь звучит женский голос! – прокричала она.
- Это Душа, которая не имеет пола, - сказала я и она поперхнулась протестом.
В последнюю смену, когда сводили все звуковые дорожки в одну закадровую кашу, она неожиданно выбрала подчиниться, с вызовом даже требуя:
- Ну, давайте-давайте, что вы там хотите? Приказывайте!
Ясно было, что она решила дать мне возможность носом запахать в целину...
Я помню, когда уже был уложен голос и наложена музыка, кое-где я велела добавить третьим слоем то посвист ветра, то карканье воронья. Она устала и была вне себя, но молчала...
Ровно через день состоялся рабочий просмотр. Шли на экране картинки... Красивые – белый снег, снятый с вертолета в Вологде и на Колыме... И за кадром – звучали страшные слова Шаламова о том, как уничтожали людей в советских лагерях. Реквиемом по всем убиенным я выбрала «Адажио» Альбинони, дабы ни одной нотой не пересечься с традиционными похоронными маршами памяти усопших генсеков. Под музыку Альбинони открылся белый кадр занесенной снегом похоронной процессии с гробом писателя, и плавно сменился снежной пустыней Колымы...
В просмотровом зале зажегся свет. Все, кто боролся со мной, – плакали. Оператор, монтажеры. Многим не хватило «посадочных» мест и они стояли вдоль стен, хлюпая носами. Это была победа.
- Что ж вы сразу не сказали, ЧТО вы хотите сделать? Мы бы вам не мешали... – с неподдельной искренностью воскликнула редактор, не скрывая растерянности.
- Если б я могла всё это СКАЗАТЬ, я бы не делала кино...
- А что ж такое вялое название? – с едва заметной иронией спросил, поднявшись, неизвестный мне рослый мужчина в темном костюме. – «Несколько моих жизней»... Такого невыразительного названия не может быть, когда вы так... всех ненавидите...
- Сценарий назывался «Чтоб они, суки, знали...» - ответила я. - Меня попросили его снять. Если позволите, я готова вернуться к моему варианту... Титры друзья сделают мне немедленно...
Тишина стояла в зале каменная.
- Не надо, - помедлив, словно поразмыслив, сказал Начальник. - Вы не будете вносить поправки? – как само собой разумеющееся, уточнил он на всякий случай. Как-то уже прозвучало, что картину закроют.
- Конечно нет. Пусть лежит такая, как есть, – сказала я. – Вас не будет, меня не будет, а картина - останется.
Он посмотрел на меня с холодным интересом, как смотрят рыбы на птиц сквозь толщу воды. Я никогда не узнала, кто он. А картину, как и следовало ожидать, положили на «полку». В августе 1990-го, когда все запрещенные ранее фильмы снимали с «полки», это была высшая награда.
Как объяснили мне редактора, о лагерях можно было говорить, как о проклятом прошлом, которое кануло, а у меня в фильме – устами Шаламова – звучала рефреном одна мысль – о том, что «любой расстрел тридцать седьмого может быть повторен».

Варлам Шаламов "Несколько моих жизней" https://www.youtube.com/watch?v=Dd4xj1WBiYs