Одно заново выбеленное здание, опрятное и не слишком приставучее для сверхчувтвительных роговиц, ничем особенным не отличалось от остальных зданий этой эпохи. Вообще, дома в этом городе были все разные - индивидуальные, можно сказать. И каждый дом хранил только одного обитателя. Многие из них могли бы вместить и больше народа, но не всем удавалось сделать это, ничем не обидив хозяина. Были внутри люди - солнышки, хоть зданьице свиду и серовато, но оно светилось изнутри несмелым но постоянно ярким светом, который было непросто заметить, только если не пройти мимо, а остановиться и присмотреться. В других жили люди - шизики, каждый со своей неповторимой болезнью, или манией, они думали, что их коричневые здания были ярко оранжевыми или едко розовыми, и никто с ними не спорил. Бесполезно спорить с теми, кто не знал, зачем ему этот спор. Можно долго еще описывать эту страну, но я хотела рассказать про то здание, про которое начала говорить в самом начале.. Здание - одиночка, здание - веселун. В нем жила женщина. Она жила одна. Она отличалась тем, что в ее доме всегда были открыты все окна, в них могли заглядывать все подряд, она меняла свое насторение на их беды, и немного каждый раз опустошалась сама. Кгда силы начали ей сдавать - она закрыла одно окно, потом второе. И в один прекрасный день, не осталось ни одного открытого окна. Люди все так же подходили, она болтала с ними, выслушивала их, но это уже на нее не влияло так сильно, как раньше. Прошло еще время, и она поняла, что может жить с открытыми окнами снова. Ей подсказывало что - то, чтобы это была форточка, но она распахнула окна настежь. Она не хотела дозироваться от мира. И так передышка была слишком большой. Это было прекрасно! Великолепно! Она цвела и пахла каждому дуновению ветерка, даже если иногда он не нес ничего, кроме пыли. Пыль можно вытереть и забыть о ней. Но нельзя забыть легкую нежную прохладу, которую дарит твоей душе ощущение ветра. Она любила ветер. Она любила жизнь. Но она ненавидела тишину и темноту. Никто не знал. Этого и еще того, что ночью, когда становилось темно, она забивалась в дальний угол чулана, нгакрывалась с головой любимым шерстяным пледом, и выла. Именно выла. От тоски. Она тосковала, как тоскуют преданные псы по ушедшим хозяевам. Она тосковала о тех, чьи недокуренные окурки лежали у нее в пепельнице, чьи невытертые отпечатки подошв можно было разглядеть при желании в гостинной, чьи волоски остались у нее в расческе и звуки еще звенели у нее в ушах. Эти люди были замечены и жили в ней, потому что они были родными, незаменимыми, драгоценными. Иногда они к ней приходили, а один в последнее время приучил к своему незримому присутствию сильнее остальных. Привязать к себе человека - недосуг, а вот что делать с его тоской, с его сухими слезами, и немым криком о помощи? Ни я, никто другой не смог бы ответить на этот вопрос. Почему? Потому что она с утра вытрет растекшуюся тушь, запудрит личико свежим румянцем, улыбнется своему отражению в серванте, и еще раз повторит про себя:"Я не хочу ,чтобы меня жалали! Все будет хорошо!", и распахнет снова окна своим гостям, больше всего думая о том, о ком тосковала имено сегодня, да что срывать - и сейчас тоже тоскует. Она станет у окна и поздоровается с первым приветливым человечком, о человечек улыбнется ей и подумает:"Счастливая! Такой приятный дом! И такая веселая! Чего ей тосковать?"...