Это цитата сообщения Томаовсянка Оригинальное сообщение
К дню рождения Ивана Алексеевича Бунина
22 октября 1870 года родился один из четырех русских лауреатов Нобелевской премии по литературе Иван Бунин, высказывания и афоризмы которого до сих пор пересказываются как легенды.
Женщина прекрасная должна занимать вторую ступень; первая принадлежит женщине милой. Сия-то делается владычицей нашего сердца: прежде нежели мы отдадим о ней отчет сами себе, сердце наше делается невольником любви навеки.
Есть женские души, которые вечно томятся какой-то печальной жаждой любви и которые от этого самого никогда и никого не любят.
Тщеславие выбирает, истинная любовь не выбирает.
Женщину мы обожаем за то, что она владычествует над нашей мечтой идеальной.
Любовь вносит идеальное отношение и свет в будничную прозу жизни, расшевеливает благородные инстинкты души и не дает загрубеть в узком материализме и грубо-животном эгоизме.
Блаженные часы проходят, и необходимо хоть как-нибудь и хоть что-нибудь сохранить, то есть противопоставить смерти, отцветанию шиповника.
Все ритм и бег. Бесцельное стремленье!
Но страшен миг, когда стремленья нет.
Какая радость - существовать! Только видеть, хотя бы видеть лишь один этот дым и этот свет. Если бы у меня не было рук и ног и я бы только мог сидеть на лавочке и смотреть на заходящее солнце, то я был бы счастлив этим. Одно нужно только - видеть и дышать. Ничто не дает такого наслаждения, как краски...
Венец каждой человеческой жизни есть память о ней, - высшее, что обещают человеку над его гробом, это память вечную. И нет той души, которая не томилась бы втайне мечтою об этом венце.
Из творчества своих современников Бунин больше всего любил и ценил Льва Толстого, хотя в разные периоды своей жизни относился к нему неодинаково. В 1993-1994 Бунин испытал огромное влияние нравственно-религиозных идей Толстого, посещал колонии толстовцев на Украине, пытался, в целях опрощения, заняться бондарным ремеслом. В июле 1893 Бунин посылает Льву Толстову вместе с письмом оттиск своего рассказа "Деревенский эскиз" ("Танька"). Письмо содержит удивительное свидетельство искренней любви Бунина к Толстому: "Не удивляйтесь, что получите при этом письме брошюрку [...] Посылаю её Вам, как человеку, каждое слово которого мне дорого, произведения которого раскрывали во мне всю душу, пробуждали во мне страстную жажду творчества".
Между 4 и 8 января 1894 Бунин побывал у Льва Толстого в Москве, в Хамовническом доме. Встреча была краткой, но осталась навсегда в памяти Бунина. Значительно позже он опишет её в своих воспоминания. Во время этой встречи Толстого отговорил Бунина опрощаться до конца, заметив, что нельзя насиловать себя и "во всякой жизни можно быть хорошим человеком". Эту же мысль он повторил и в письме к Бунину от 23 февраля 1894: "Не думайте тоже о форме жизни, иной, более желательной: все безразличны. Лучше только та, в которой требуется наибольшее напряжение духовной любовной силы". Бунинское увлечение толстовством было кратковременным, но исключительная любовь к Толстому - человеку, худолжнику, мыслителю - сохранилась на всю жизнь. "Для меня был богом Лев Николаевич Толстой", - признался он в одном из своих интервью.
На протяжении 1900 года Бунин несколько раз встречался с Львом Толстым в Москве: он бывал у него "на дому", в редакции "Посредник" и в последний раз они виделись на одной из московских улиц в декабрьский холодный день. Смерть писателя для Бунина стала потрясением. "В невыразимой скорби, - писал он в телеграмме Софье Андреевне, - благоговейно целую Вашу руку и ту священную землю, что приемлет прах погибшего".
Лев Толстой стал для Бунина одной из главных тем жизни. Находясь в эмиграции, испытывая колоссальную тоску по Родине, Бунин в течение нескольких лет работал над книгой "Освобождение Толстого". Она вышла в Париже в 1937 и на сегодня является одним из лучших сочинений, посвященных творцу великих романов. Лев Толстой предстаёт в книге "полубогом", сравниваемым разве лишь с библейскими пророками. Величие духа, огненная, полная любви и страданий душа, художественная мощь - всё это, считал Бунин, воплотилось не только в произведениях писателя, но в его жизненном подвиге. В молодости Толстой хотел быть самым богатым, самым великим, самым счастливым... Но пройдут годы, и он откажется от богатства, будет тяготиться славой, обратиться с просьбой к окружающим похоронить его в простом гробу, без речей, памятников, надписей, похоронить на том месте, где он в детстве искал "зелёную палочку" - символ братства и счастья на земле. Дух освободился от зависимости плоти, приблизившись к Божественной любви и Вечному состраданию.
Говорят, в молодости Бунин не раз высказывал желание переписать "Анну Каренину", сократив местами роман. Но с годами это желание исчезло. Более того, с годами возрастало восхищение мастерством Толстого-художника. Перед смертью Бунин наизусть читает сцену встречи Анны с Вронским на вокзале во время метели. Читает и плачет, потрясенный исполинской силой толстовского гения.
Толстой, видимо, был знаком с творчеством молодого Бунина. Ему нравились бунинское стихотворение "Не видно птиц. Покорно чахнет...", рассказ "Счастье".
Приводим несколько небольших фрагментов из "Освобождения Толстого":
"В том-то и дело, что никому, может быть, во всей всемирной литературе не дано было чувствовать с такой остротой всякую плоть мира прежде всего потому, что никому не дано было такой мере и другое: такая острота чувства обреченности, тленности всей плоти мира, - острота, с которой он был рождён и прожил всю жизнь. Chair a canon, "мясо", обреченное в военное время пушкам, а во все времена и века - смерти! Умирающему князю Андрею стало "уже близким, почти понятным и ощущаемым то грозное, вечное, неведомое, далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни". Всю свою жизнь ощущал и Толстой.
Холодна ты, смерть, но я был твоим господином, - пел Хаджи-Мурат свою любимую песню. - Моё тело возьмёт земля, мою душу примет небо.
Толстой "господином" смерти не был, весь свой век ужасался ей, не принимал её. [...] Скотскую человеческую плоть, раз уже лишённую, это "мясо", уготованное грязной смерти, он всегда ненавидел. Другое дело - плоть звериная, "оленья", "сильное женское тело". Но и от того "оленьего", что было в нём самом, содрогался он, оленем, Хаджи-Муратом, Ерошкой всё же не рождённый, отмеченный ещё в утробе матери страшным знаком - всю жизнь ощущать это "грозное, вечное. Неведомое", - содрогался с молодости, и чем дальше, тем всё чаще и больше, чтобы в последние свои годы уже чуть не непрестанно молить Бога: "Отец, избавь меня от этой жизни! Отец, покори, изгони, уничтожь мою поганую плоть! Помоги, Отец!" - то есть : дай мне до конца победить смерть, властную над плотью, до конца изжить свою материальность - до конца "освободиться", слиться с Тобой!"
" ... чрезмерность страданий его совести зависела больше всего от его одержимости чувством "Единства Жизни"... [...] Как философ, как моралист, как вероучитель, он для большинства всё ещё остаётся прежде всего бунтарём, анархистом, невером. Для этого большинства философия его туманна и невразумительна, моральная проповедь или возбуждает улыбку ("прекрасные", но нежизненные бредни), или возмущение ("бунтарь, для которого нет ничего святого", а вероучение, столь же невразумительное, как и философия, есть смесь кощунства и атеизма".
"Совершенный, монахи, не живет в довольстве. Совершенный, о монахи, есть святой Высочайший Будда. Отверзите уши ваши: освобождение от смерти найдено".
И вот и Толстой говорит об "освобождении":
- Мало того, что пространство и время и причина суть формы мышления и что сущность жизни вне этих форм, но вся жизнь наша есть (все) большее и большее подчинение себя этим формам и потом опять освобождение от них...
В этих словах, еще никем никогда не отмеченных, главное указание к пониманию его всего. Астапово - завершение "освобождения", которым была вся его жизнь, невзирая на всю великую силу "подчинения".
Помню, с каким восторгом сказал он однажды словами Пифагора Самосского: "Нет у тебя, человек, ничего, кроме души!" Знаю, как часто повторял Марка Аврелия: "Высшее назначение наше - готовиться к смерти". Так он и сам писал: "Постоянно готовишься умирать. Учишься получше умирать".
"Я - Антонин, но я и человек; для Антонина град и отечество - Рим, для человека - мир".
Для Толстого не осталось в годы его высшей мудрости".
Ремизов В. Б
Иван Алексеевич Бунин - Освобождение Толстого
[показать] «До сих пор помню тот день, тот час, — пишет Бунин в «Освобождении Толстого», — когда ударил мне в глаза крупный шрифт газетной телеграммы: «Астапово, 7 ноября. В 6 часов 5 минут утра Лев Николаевич Толстой тихо скончался». Газетный лист был в траурной раме. Посреди его чернел всему миру известный портрет старого мужика в мешковатой блузе с горестно-сумрачными глазами и большой косой бородой…
Я вскоре возвратился в Москву. Там только и было разговору, что о нём. Те, что были на его похоронах, рассказывали, «какое это было удивительно грандиозное зрелище, истинно народное, несмотря на все меры, предпринятые правительством, дабы помешать ему быть таким», как везли тело со станции Астапово на Козлову Засеку, как в сопровождении огромной толпы, на руках несли гроб по полям к Ясной Поляне, и я рад был, что ничего этого не видел собственными глазами: хоронили его «благодарные крестьяне», хоронила «студенческая молодежь» и «вся русская передовая интеллигенция» — люди, чуждые ему всячески, восхищавшиеся только его обличениями церкви и правительства и на похоронах испытывавшие в глубине душ даже счастье: тот экстаз театральности, что всегда охватывает «передовую» толпу на всяких «гражданских» похоронах, в которых всегда есть некоторый революционный вызов и это радостное сознание, что вот настал такой миг; когда никакая полиция не смеет ничего тебе сделать, когда чем больше этой полиции, принужденной терпеть «огромный общественный подъём», тем лучше…»
Жестокие слова Бунина во многом справедливы. Толстой был слишком известным человеком в России, чтобы к его идеям и к самому факту смерти большинство современников отнеслось глубоко. Всякий «выдергивал» из Толстого что-то для собственной «концепции», не давая себе труда осмыслить толстовский путь — путь который можно воспринимать и как трагедию, и как — по мысли Бунина — освобождение. Впрочем, современникам всегда в этом отношении сложнее, чем потомкам, поэтому судить «студенческую молодежь» и «всю русскую передовую интеллигенцию» было бы неразумно.
Настанет день — исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку –
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно
И море ровной синевой
Манить в простор пустынный свой.
От Оли Ампель
Иван Бунин
ВЕЧЕР
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним... Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне...
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.
14.VIII.09