Утро действительно начиналось слишком рано. Глаза щипало от пыли, в облаках которой приходилось работать. Периодически кто-то закашливался, иной раз до рвоты. К счастью, немецкие скоты не трогали нас, пока мы занимались работой, они лишь наблюдали издали, как мы копаем, перегружаем, дробим, таскаем, дышим этой дрянной пылью и грязью, стараемся держаться на ослабших ногах. Я не был уверен, но шел, вроде бы, третий день нашего прибывания здесь. Ничего особенно примечательного пока не происходило, режим дня был железным - подъем, зарядка в сочетании с мерзким питьем, работа-работа-работа, подобие обеда, работа-работа-работа. Иногда после рабочего дня нам выдавали хлеб на ужин, но чаще всего мы просто сваливались в кровати и засыпали, лишенные сил. Тех, кто не работал или заболевал, уводили. За эти дни таких было двое - пожилой мужчина-еврей, вывихнувший ногу, и почти еще ребенок, который с трудом мог участвовать в работах, так как слишком ослабел. Ни один из них не вернулся.
- Кайл, держи, - раздался мне в ухо голос Кенни, который вместе с мешком сунул мне в руку завалявшийся кусочек хлеба.
Я недовольно нахмурился и покосился в сторону наших охранников, но Кенни умел выбрать момент - те как раз решили перекусить и доставали свой разнообразный провиант. Все их внимание было приковано к жратве, так что я быстро засунул подарок Кенни в рот и стал постепенно рассасывать его. Хлеб был до одурения черствый, но зато без всякой плесени, каким-то чудом Кенни умудрялся прятать такие небольшие кусочки и периодически делился ими со мной. В тот первый день он был неосторожным и попался, но я подозреваю, что он сделал это специально, чтобы посмотреть на реакцию и обозначить границу дозволенного, так сказать. Дело в том, что Кенни постоянно делал что-то неподобающее, и со стороны могло показаться, что он играет с огнем, но он все время выходил сухим из воды, уж не знаю, как ему это удавалось. Максимум, что он получал - удары и пинки, ругань, но нацисты даже не порывались уводить его куда-то или расстреливать. Может дело тут было в том, что он не был евреем - я не знаю. Но я знал, что в его голове зреет какой-то план, поэтому он и выбрал эту рискованную стратегию поведения. Я не был в восторге, а вот немцы через какое-то время были, что могло бы показаться странным, но видимо они дохли от скуки на своих постах, а шальной заключенный был чем-то вроде развлечения. В итоге Кенни ходил весь в синяках и запекшейся крови.
Можно сказать, мы с Кенни подружились с того дня, как он протянул мне руку. Никто особенно не жаждал общаться, да и возможности особенно не было, но Кенни все время был рядом со мной, спал неподалеку и еще он всегда улыбался. Это нехило шокировало первое время, человек, улыбающийся в таких условиях, казался умалишенным. Учитывая общее поведение, так казалось не только мне, но и всем вокруг - нарываться на постоянные побои и неприятности тоже не показатель ума. Но мне было понятно, что глупый человек уже давно погиб бы, делай он здесь такие вещи.
В первую ночь мне приснился Айк. Мне снилось, что я снова шел по коридорам лазарета, где врач обрабатывал мою рану на лбу. Мне нужно было скорее выбраться, потому что по пятам меня преследовали фашисты. И когда я уже подошел к выходу, мое внимание привлек какой-то шум позади. Я оглянулся и увидел, что боковая дверь медленно приоткрылась. Почему-то меня сразу потянуло туда, как будто чьей-то чужой волей, как бывает во сне. Я заторможено прошел в комнату, в центре которой стоял операционный стол. Конечно, на этом столе лежал мой брат. Я с трудом заставлял себя осознать, что это действительно он. У Айка не было рук и ног, только кровавые обрубки, рот прикрывала грязная тряпка, а через грудь и живот было вырезано прямо по бледной коже "ЕВРЕЙ". Из угла комнаты вышел белобрысый врач-фашист, тот самый, и произнес "Прости, я не мог его спасти, было уже слишком поздно, я сделал все, что мог". Мне хотелось броситься на него, но вместо этого я закричал и проснулся. К счастью, тогда было как раз время подъема, моего крика (я не был уверен, кричал я наяву или только во сне) никто не заметил.
После этого сна даже думать про Айка было невыносимо, и я малодушно пытался сосредоточиться на работе, лишь бы не возвращаться к ужасу, который творился в моей голове. У меня не было возможности искать брата - меня бы убили, сделай я шаг в сторону. Оставалось утешать себя тем, что мертвый я Айку точно не смогу помочь.