"Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где-то и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. .... Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. ...

Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. ... Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям - вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
...
Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные стороны своего характера.
...
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
...
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по-своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях.
...
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах ... приводили его в безвыходные волнения и недоуменья.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким-то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать. ... "
Хорошо, что Толстой пишет конкретно о том, как именно изменился Пьер после всех испытаний, после того, как он обрел Бога во внешнем мире и в душе, обрел согласие с самим собой. Ведь это как раз интересный вопрос, что значит не вообще, а вполне конкретно "жить с Богом", и Толстой на примере Пьера отвечает на этот вопрос. На примере другого человека это могло бы выглядеть, я думаю, как-то по-другому. Мне особенно понравилось, как Толстой выразил то, что Пьер, обретя связь с Богом и открыв истинного себя (надеюсь, это не слишком вольная трактовка Толстого), фактически полюбил других людей. Он получает доступ к их душам, и общается с ними бескорыстно, предоставляя им полную свободу, не злоупотребляя их доверием, не привязывая их. Тогда люди готовы раскрыться ему, полюбить его. Еще мне очень понравилось про внутреннего судью, когда у человека появляется внутреннее чувство "правильности" того, что он делает, когда он чувствует, как надо, как должно поступить.