Где-то на Просторах я однажды нашёл нашёл статью из жанра критики, в которой сопоставлялись два классика русской литературы: Чехов и Достоевский. Как я понял, Антон Павлович предпочитал в своих произведениях придерживаться реалистической линии, его герои типичны для своего времени, обстоятельства тривиальны (в хорошем смысле), мысли и чувства будничны. Тогда закономерная цель творчества Чехова - изобразить натуральную жизнь России XIX века, изобличая, как водится у драматургов, общественные и человеческие пороки. Стилистический подход Фёдора Михайловича противопоставлен чеховскому. Насколько я могу судить, Достоевский не скупится перегибать палку, подливать масла в огонь, давать стране угля, играть по-крупному (и прочие устойчивые выражения, коррелирующие со словом припездеть) с целью настолько красочно создать необходимую атмосферу рассказа, чтобы у читателя начинало бомбить сознание. Характер его героя не столько универсален, устойчив и правдоподобен, наоборот: в человеке должна быть изюминка, искра, червоточинка, делающая его нестандартной личностью. Так у Чехова помещица из "Вишнёвого сада" - типичная распиздяйка, разбазарившая своё состояние, но цепляющаяся за сентиментальные воспоминания детства, готовая остаться без гроша, но с вишней (если я всё правильно понял). В пику ей Раскольников из "Преступления и наказания" - поехавший студент, опустившийся, забросивший учёбу, почти умирающий от голода и уныния, но всё ещё грезящий о справедливом мире, собственной роли в его достижении. Это человек гордый, мне даже показалось, что надменный, однако не лишённый сострадания, несмотря на хладнокровное двойное убийство, но что важнее, Родион имеет цели, идеи, фантазии, желания - он мыслит. Даже в момент полного своего уничтожения, в минуты безвыходного страха разоблачения, почти паранойи он не думает о самоубийстве. Хотя Достоевский с упоением описывает нам фатальный мрак, в котором бытуют персонажи. Это ещё одно отличие ФМ от АП: человек не может изменить среду, где живёт, ему не вырваться, судьба решается только в нём самом, в том смысле, что только смирение позволит Раскольникову обрести счастье.
Итак, Чехов - реалист, мотивирующий читателя совершать правильные поступки, чтобы преодолеть несовершенство мира (так реализм плавно перетекает в идеализм), Достоевский - фэнтезийный фаталист, настаивающий, что внешний мир жесток, убежать от него затруднительно, а значит, следует примириться с привычным порядком вещей: "плохим должно быть хорошо, а хорошим - плохо". Мне ближе Достоевский, так как мне интересна мысль, идея, и то, с каким изяществом автор донесёт её до меня, важнее, чем объективность или правдоподобие. Ври сколько влезет, лишь бы дух захватывало!
Особенно любопытно взглянуть, чем завершаются произведения Достоевского. Возьмём три топовых произведения Фёдора Михайловича: упомянутое уже "ПиН", "Идиот", "Братья Кар". Их последние главы представляют собой вариации на одну тему: ссылка в Сибирь за убийство. Исход "Идиота" особо выделяется. С одной стороны, наступил тотальный пиздец. Рогожин прирезал свою инфернальницу и отправлен поездом на 15 лет каторги, князь полностью лишился ума и как герой более не представляет интереса. Однако есть в этой картине, на мой вкус, что-то гармоничное. Вот Парфён на протяжении всей истории был [300x255]лихорадочным смутьяном, влюблённым в непостоянную особу, с шумом и позором приехавшим выкупать её за сорок тысяч, а потом похитившим из-под венца. Он представляется колоритной фигурой в шубе, курчавым, с маленькими, но огненными глазами, скуластым и с наглой, насмешливой и даже злой усмешкой. Не возникает удивления, когда оказывается, что именно его рука проткнула ножом грудь Настасьи Филипповны. Даже тянет сказать после этого: "Я с самого начала знал, что ему дорога в Сибирь". Достоевский не разочаровал. Мышкина же как бы и жаль. Он был человек искренний, стремившийся говорить всем правду до конца, снисходительный в объяснении всех унизительных нюансов человеческих чувств и при этом таким естественным, что всем нравился. Но согласитесь, он был не от мира сего, и в итоге вернулся туда, откуда начал - в Швейцарию к доктору, уже не способному излечить пациента. И мне не кажется, что здесь есть, о чём сожалеть. На это наводит одно из лучших воспоминаний Льва Николаевича, когда он сидел в кресле и наблюдал солнечный закат, и как будто пришёл в себя от своей болезни, и ощутил спокойное упоение жизнью, любуясь порханием бабочки. В финале он тоже на своём месте.
Концовка "Преступления и наказания" более позитивная. Достоевский приводит нас к моменту, когда Родион Раскольников из изгоя, пребывающего в поселении для преступников, поступательно превращается в счастливого человека. Происходит это благодаря Соне и, конечно, Богу. Он отпускает мысли об униженном величии, смиряется и принимает действительность, что даже 7 лет оставшейся несвободы кажутся ему семью днями. У героя мы видим перспективу.
В конце истории про Дмитрия Карамазова гораздо больше интриги. Он также согласился, что сам виноват в своём несчастье. Буйный нрав, разгульный образ жизни и бездумное сладострастие, как у отца, привели его на судебную скамью. И пусть истинные преступники находятся в тени, Дмитрий понимал проблему в самом начале: "Широк человек, я бы сузил", - и поэтому не противится ссылке. Но дальнейшая его судьба всё же под вопросом: у родных и друзей есть план, как устроить побег и укрыть Карамазова в Америке. На этот раз автор не сообщает нам, как закончилась история, потому что соль не в этом, а в том, как герои... Мне показалось, они остались верны себе. Алексей - почти юродивый, любящий всех и вся, Иван - умный до безумия, Смердяков - слабоумный до припадков, Дмитрий - широкий. Перипетии сюжета только раскрывали характеры, не меняли их сути. Почему? Не пойму. Именно в данном произведении мне труднее всего уловить идею, понять исход. Всё так просто, как сама жизнь, но мерещится второе дно, за которым что-то неясное.
По итогам пересказанных книг мы видим, что лишь в одном случае из трёх главный герой преображается, но везде присутствует принятие неизбежного и воля свыше, и хочется произнести избитую фразу: "Бренно бытие". Очевидно, я нашёл своего автора.