(воспоминания очевидицы и участницы,мамы жены моего друга Александра Надеждина,Холодовской Л.И.)
" Декабрь 1941 года, зима была на редкость холодная. Блокада уже взяла в тиски голода жителей Ленинграда.
Я тогда работала библиотекарем в эвакогоспитале № 2764, который располагался в те дни на Васильевском острове, в ДК им. Кирова. Мне приходилось ежедневно ходить пешком в типографию «На страже Родины», которая располагалась на улице Правды 16. Там я получала газеты для госпиталя. Забота о духовно–политической пище для раненых и обслуживающего персонала лежала на моих плечах. Надо сказать, что с «этим делом», в те суровые времена, было очень строго.
Вот, в один из дней, пробираясь от типографии в сторону госпиталя, я увидела трамвай № 25, ходивший тогда по всему Невскому проспекту. Несказанно обрадовалась, даже посчитала, что мне сильно повезло, бросилась к идущему трамваю, уцепилась за поручень и повисла на руках. Пачка газет не давала хорошенько ухватиться, а уж пройти внутрь трамвая, нечего было и думать. Трамваи во время войны ходили крайне редко, а уж если и шли, то были настолько переполнены, что втиснуться в него не было никакой надежды. Но мороз сделал своё. Рукавички, надетые, не могли долго держать тепло, руки замерзли и вскоре разжались. Я упала прямо на спину на тротуар. Упала, лежу и думаю:
- Ноги при мне, значит надо вставать и идти дальше.
Уже не помню, кто мне помог подняться. Сильно ударившись, но молодость есть молодость, и, поплакав от боли, я продолжила свой путь к типографии. Но поскольку моё падение случилось как раз посередине Аничкова моста, а это рядом с нашим домом, то прежде, чем продолжить свой путь, я зашла домой, рассказать про это маме. Она в этот день была не здорова, поэтому осталась дома.
Поплакав у мамы на руках, попив воды, я снова отправилась в свой путь. Конечно, это был необычный случай, когда мне пришлось зайти домой. Обычно этого я себе не позволяла, ведь я была на казарменном положении, хоть и была вольнонаёмной.
Мне, снова пришлось оказаться, на Аничковом мосту. Сегодня нам трудно представить этот красивейший мост без конных скульптур Клодта. Но тогда коней не было, и хотя я видела своими глазами, как их еще осенью, закапывали во дворе моей бывшей школы на Фонтанке 32, привыкнуть к их отсутствию не могла.
Когда я добралась до госпиталя, раненым уже раздавали пищу. Я тоже подключилась к этому процессу. Тогда все люди старались помогать друг другу, не считаясь с тем, что не входит в обязанности: свободен – помоги товарищу.
Днём я, обычно, читала раненым газеты и письма. Часто, по просьбам раненых писала письма домой. А ещё рассказывала обстановку в городе. Где что бомбили, какой нынче паёк у населения, как сжимается кольцо блокады, в каких театрах и какие идут представления. В то время, работали Александринка и театр им. В.Комиссаржевской. Помню, что в Комиссаржевке давали спектакль «Идеальный муж». Я смотрела эту постановку в декабре 41 года. В театре было настолько холодно, что антракт удлиняли, что бы дать отдохнуть и согреться артистам.
Так вот, когда раздавали еду раненым, вместе с кашей давали по 20 граммов сливочного масла, а в этот раз, дали - топлёное. Один из раненых начал возмущённо говорить, что это безобразие давать раненым вместо сливочного масла, топлёное. К его возмущению начали присоединяться и другие голоса. Раненые не на шутку рассердились, начали выкрикивать:
- Мы воюем, вас здесь защищаем, каждую минуту рискуем своими жизнями, а нам вместо сливочного масла… и так далее.
Я тогда подумала, что может пойти не управляемая реакция. И мне пришлось рассказать им, как в Ленинграде голодают и умирают дети, какой маленький паёк получают старики и дети: всего-то по 125 граммов хлеба. Да и хлебом его было трудно назвать. Рассказала, что у меня сейчас дома сидят на этом пайке моя младшая сестрёнка и трёхлетний братишка. Масла они и в помине не видят. Рассказала, что нет воды, нет тепла, не работает канализация. Но люди, в большинстве своём, остаются людьми: ежедневно ходят на работу. Все делают для фронта и для жизни.
Я всё говорила, говорила, а раненые постепенно умолкали, продолжая меня слушать и наконец угомонились. Потом, двое из них, подошли, извинились: Ты не обижайся, сестрёнка, нам ведь не всё известно.
А потом, комиссар Плотников Семён Михайлович вызвал меня к себе в кабинет и спросил, почему сегодня не хватает газет? А мне действительно газет не додали в типографии, честно говоря, я сегодня, уже не помню по какой причине. Так вот, комиссар строгим таким голосом приказал мне снова отправляться в типографию. Комиссар - это не мама, ему не поплачешь, и я вынуждена была вновь отправиться в столь дальний путь. В декабре и так-то рано темнеет, а здесь ещё и затемнение. Город погружался во мрак. Нигде ни одного фонаря. Как мы ходили в этой кромешной темноте? Может, ориентировались по прожекторам, которые прочерчивали небо, стараясь определить в нём самолёт противника. Для молодого поколения объясняю, что был такой приказ о светомаскировке: во избежание наведения вражеского самолёта на какой-нибудь объект города, поэтому было необходимо, зашторивать все окна. А иначе, даже свечу или керосиновую лампу в доме зажигать нельзя, вплоть до тюрьмы и обвинения в шпионаже. Время было суровое, ослушание грозило незамедлительным наказанием. Когда я дошла до Гостиного двора, объявили «Воздушную тревогу». Во время обстрелов или их угрозы, всех людей, находившихся на улице «загоняли » в бомбоубежища, где они находились до отбоя воздушной тревоги.
Меня же, с моим специальным документом, никто задерживать не имел права, а уж тем более, «загонять» в бомбоубежище. Хотя я и была вольнонаёмная, но носила шинель, шапку ушанку солдатскую, кирзовые сапоги, а под шинелью - солдатскую гимнастёрку и юбку.
Солдатские портянки я умела мотать с самого первого класса, меня научил этому мой отец – солдат ещё первой мировой войны. Ведь в первый класс я пошла ещё на Родине - на Украине. Там школа находилась на другом конце большого села Скибин. Зимой было много снега, и довольно холодно, а валенок у меня не было. У меня были детские хорошенькие кожаные сапожки, в них-то я и научилась мотать портянки.
Когда начался обстрел «с воздуха» я была на уровне Гостиного двора, как раз у его разбомблённой части. Конечно, вы все понимаете, что никакой торговли и вообще никакой деятельности в Гостином дворе не было. Снаряды разрывались над самой головой, мне тогда казалось, что они вот-вот попадут в меня, хотя убить или ранить было бы достаточно даже небольшого осколка. Как только я подумала так, у самых моих ног упал один осколок. Он был из белого металла. Снег под ним сразу подтаял, и когда я подняла его, он был ещё горячий, но почему-то об него мне было не согреться, и я отчётливо понимала, что это моя, не долетевшая, смерть. Потом, когда я уже попала домой, то положила его у зеркала, как напоминание. А тогда, я продолжала, хоть как-то, продвигаться, перебегая от одного строения к другому, и в тот момент, меня подхватил под локоток, некто весьма властно. Это оказался статный военный. Сначала он расспросил меня, куда мне надо, предложил идти вместе, потому, что ему тоже нужно в сторону Витебского вокзала. Он занимался эвакуацией детей военнослужащих. А был этот военный - артист театра оперетты Масленников, видимо, чтобы не отзывать никого с линии фронта, направили его выполнять эту ответственную задачу. Вместе было идти значительно спокойнее, тем более ещё с офицером рядом. Дойдя до типографии и получив недостающие газеты, уже без обстрелов и без сопровождающих, дошла до госпиталя. Как же я тогда устала.
Потом, под конец зимы, к нам в эвакогоспиталь, для подкрепления здоровья, поступил писатель – драматург Всеволод Вишневский. Мне было поручено проводить его из приёмного покоя в палату.
А в памяти, ярким пятном, почему-то, остался тот блестящий осколок, размером с женскую пудреницу. Он, ещё некоторое время напоминал мне о том, что смерть в этот раз не долетела до меня. Иногда мне становилось очень жалко себя, и тогда я плакала."
Моя мама не любит говорить о войне и блокаде.* Слишком тяжелыми оказались для нее эти воспоминания. Но я долго настаивала и, наконец, она рассказала вот эту историю. Я записала и, теперь, предлагаю вам прочитать эти строки.
* - 2 декабря 2012 года мама покинула нас. Ей было 90 лет...
Кравченко Н.К.
Санкт-Петербург
15.03. 2010год.