"Да ты вообще думаешь иногда о том, что всего через несколько лет будешь спать с пенсионеркой!?"

Это не то, что вы подумали. Это мой отец, вот уже два часа орет на брата, закрывшись с ним на кухне.

У брата случился любовный мезальянс. Отец не может допустить, что блестящий аспирант престижного медицинского вуза вдруг решил жениться на женщине много старше его, забив на диссертацию. Для моего отца мезальянс сына – невыносимая драма. А для меня – еще один повод написать кое что в дневник. Тема, конечно, животрепещущая. У нас в доме это табу и традиция. Имя моему мезальянсу М.



Каждый год, именно в октябре, я вспоминаю о том, что у меня есть дневник, что сюда можно написать все что угодно, любую тайну, выдав её за литературный экспромт. Разлить синие чернила, поваляться на косточках, раструбить на весь интернет. Я хочу рассказать о М. Мне бы очень хотелось, чтобы ему было сейчас 19, а мне за 30. И это он бы сейчас сидел на месте брата на кухне, курил сигарету за сигаретой и не смел возразить отцу. О! Как бы это было красиво.



На самом деле все гораздо банальней. Хотя с М. ничего не бывает банальным. М. от слова Муза. Вернее Муз. Пара крыльев спрятана под бархатным пиджаком. Крылатому Апполону за 30. Крылья, безусловно, уже немного помяты, но глаза по прежнему нежны и требовательны.

Мы поднялись вчера на Бештау. Мы и несколько человек из его театральной труппы. Я попала (впрочем как всегда) в эту компанию случайно.

Хотя я не знаю, можно ли назвать несколько месяцев моей беготни за М. - случайностью. Меня пригласила девушка из их компании::"Будешь нашим проводником". Невероятно стыдно. Но я рассказываю в этом журнале о самых пронзительных вещах моей жизни.



Мы поднимались на Бештау. Я, как местная, не переставала рассказывать и показывать достопримечательности горы. И видимо так разволновалась, что красноречию моему не было предела.

Со стороны, наверное, столь эмоциональный гид выглядит смешно.

Потом, когда мы подошли к седловине, я первой увидела свет. Все увидели его секунду спустя. Но я была первой. Свет сквозь осенний туман. Тот непередаваемый, единственный в своем роде свет, который бывает лишь в октябре и словно исходит изнутри окружающих скал, камней, деревьев, растений. Этот едва желтоватый нежный струящийся свет, прячущийся за их материальной формой.



Ни одно слово не должно быть произнесено в присутствии этого света. Смертные обычно понимают, чувствуют.

Моя компания в полном молчании расселась на земле и камнях.

Я продолжала стоять посередине, окруженная моими спутниками, как магическим кольцом. Сейчас они разденут меня и предадут в жертву богам гор. Время не торопилось, и я чувствовала, что от меня чего-то ждут.

Я закрыла глаза и запела старую окситанскую песню, которой научил меня мой покойный преподаватель. Я пела и пела, и мой голос уже был не моим голосом, и я была не я, меня не было больше, я становилась светом, исходящим из камней, сутью вещей. Когда песня закончилась, небо разверзлось, туман рассеялся, и солнце полыхнуло по глазам, рукам, волосам. Девушка заплакала. Я открыла глаза. Ребята смотрели на меня, как на инопланетянку. М. не было среди них. Они зааплодировали. Глупо конечно. Ужасное неуважение к магии света. Но что с них возьмешь, туристы !

"Яна! Я никогда бы не подумал..!", "Яночка, милая, это было, это было просто необыкновенно", "Браво! ", "Спасибо".. Слова сыпались на меня золотым дождем.

Вершина Бештау выглянула из тумана. Внизу до самого горизонта солнце освещало бесконечные пейзажи. Пока я пела, М. поднялся на вершину и уже спускался вниз.

Я почувствовала сильную усталость. Какая глупость! Мне захотелось плакать. Спутники засобирались и, шумно делясь впечатлениями, щелкая телефонами и фотоаппаратами, полезли на вершину. Я осталась сидеть на камне, прижав голову к коленям.

Чья-то теплая рука скользнула мне под одежду. Губы коснулись шеи.

Я разрыдалась. Слишком долго, слишком долго, слишком мучительно, слишком неправдоподобно. Мы целовались на виду у всех. Ребята кричали что-то с горы про компромат. Смеялись. Иногда он подносил губы к моему уху и, коснувшись легонько языком, тихо тихо напевал мою окситанскую песню. То, что должно было случиться, случилось вчера вечером.



Сегодня днем я провожала его и его друзей на поезд. Перон был таким огромным, и мы так боялись соскользнуть с него, что почти не говорили, стараясь удержать друг друга в объятьях. М. постоянно удивлялся, говорил, что никогда не видел еще таких перронов, что таких перронов не бывает, что платформа невероятно высока, и что в его городе такого нет.

Друзья же наоборот, веселились, свисали с платформы головой вниз, щелками пробегающих мимо собак на телефон, кричали и пили шампанское. Никто не догадывался, что все это устроила я, в надежде, что поезд заденет за перрон своей крышей, случится авария и М. никуда не уедет. Мы вернемся ко мне в общагу, закроемся на ключ и продолжим нашу окситанскую песню.

Его свитер, весь в скандинавских узорах, с двумя медными фибулами нa затворах, пах кофе и сигаретами, и чем то еще неуловимым, чудесным. Запах М. Мы целовались, когда подошел поезд. Моя уловка с перронами не удалась.

Все стали обниматься и затаскивать вещи и музыкальные инструменты в вагон. У меня, видимо, был совсем жалкий вид, потому что М. убрал с моего лица волосы, посмотрел мне в лицо и сказал со своим чудным акцентом:

"Ведь ничто еще не закончилось, все только начинается. Мы еще увидимся." Хуже этого нельзя было ничего придумать. М. никогда не бывает банальным. И я предпочитаю читать его последние слова между строк.

Обнялись. Поцеловались. Он поднялся в вагон. Я помахала рукой друзьям, строящим рожи и продолжающим лить шампанское. Поезд испустил душераздирающий крик и свалил за горизонт.



Я вернулась домой и решила записать эту историю в дневник. Историю о Музах и Ангелах, встречающихся нам на пути. О дакинях, оберегающих нас в этой жизни, о тех встречах, которые переворачивают наше мировоззрение.

Я хотела написать об удаче, которая подстерегает нас на каждом шагу.

Теперь все нравится. Все. Спасибо.