– Так должен был называться этот рассказ – а ещё скрип колёс нескольких повозок, набитых скарбом. Дым заволок собою небо. Практически всё время мы ехали в полумраке, лишь иногда в облаках дыма просвечивало бледное пятно невысокого солнца. Ни пригорка, ни бугорочка – только перекошенные указатели с полустёршимися надписями, да такие же прохожие, больше похожие на оставшихся без своего поля чучел.

Я была влюблена в мальчика, путешествующего с семьёй, опрокидывающего чернильницу на страницы дневника на маленьком раскладном столике. Наше разорённое семейство искало убежища на постоялом дворе у дальней родственницы – тётки, покинувшей родные края много лет назад из-за скандала, о котором наши родители предпочитали не говорить. Я была влюблена в своего двоюродного брата, и пока что наш возраст позволял нам проводить время вместе. Я была благодарна несчастью, позволившему нам путешествовать вместе, пусть эта тряска никогда не кончится, и его прекрасные глаза – у него огромные фиолетовые глаза, смуглая кожа, тонкий крючковатый нос, мягкие губы с постоянной улыбкой на них, однажды соприкоснувшись с моими в поцелуе, отныне и впредь во снах будут преследовать меня, а имя его – последнее что произнесут губы, прежде чем моя душа отлетит от супружеского ложа, – пусть этот побег продлится вечно! В поездке он расстегнул ворот, и я покоилась на нежном троне его ключиц. Встретив его вопросительный взгляд, я поняла что, протянув свою руку к его, уже пять минут как сжимаю его запястье.

– Просто волнуюсь, – шепчу я, достаю платок. Руки выдают меня, мне нужно заглушить их крик. Колесо со вздохом пропарывает линию судьбы на ладони, когда наш небольшой караван съезжает с дороги к постоялому двору. Хозяйка в длинном платье, слишком длинном – его подол извивается сзади, как змеиный хвост, – лично выходит встречать нас на крыльцо:

– Мои милые родственники, неудачное же время вы выбрали для визита, – когда я обнимаю её, губы мягкие как шёлк касаются моей щеки, без труда перегнувшись вдвое, тётушка целует нас с братом, гладит по головам, обняв своими длинными руками. Я чувствую, как напрягается брат, пытаясь вырваться. Тётя внимательно смотрит на него:

– Что случилось, родной, – она распрямляется. Он смотрит на неё снизу вверх:

– Вы слишком сильно сжали меня.

Наши родители уже вылезли из своих экипажей. Тётка выглядит моложе них, но они склонились перед ней, пряча глаза, и мне кажется, что, если бы она того захотела, они бы упали прямо сейчас перед ней на колени, моля о прощении.

– Заходите же, не стойте на пороге! Места всем хватит... – Только сейчас я заметила, что, кроме наших повозок, площадь перед постоялым двором пустовала.

Мы прошли внутрь вслед за изгибающимся тётиным силуэтом, по длинному коридору с распахнутыми настежь дверьми пустых комнат:

– Как видите, кроме вас сегодня гостей у меня нет и, я так подозреваю, что и не будет в ближайшее время... Это комната для мальчика, а эта для – девочки, – пропустив вперёд наших слуг мы пошли дальше, вслед за родителями. – С недавних пор в окресных деревнях стали пропадать молодые люди, и кого как не чужачку, прибывшую неизвестно откуда, обвинить в этом... Здесь будете жить вы, прошу вас, располагайтесь... Прислужницкая находится позади рядом с кухней. Здесь – столовая, я сейчас же прикажу растопить камин...

– Все они исчезли бесследно, – она посмотрела на нас с братом, – но, говорят, что кости их разбросаны вокруг этого постоялого двора, как кости добычи вокруг логова хищника... С ночи на ночь я ожидаю поджога – и это именно то, что я имела ввиду, говоря о неудачном выборе времени для визита, – тётушка улыбнулась острыми зубами. – Ближайший постоялый двор находится в дне пути отсюда...

Дом подожгли в ту же ночь. Летящие факелы бились о стёкла как фениксы. Я смотрела на лица, искажённые злобой – они выступили из темноты, казалось, сразу ото всюду, как из под земли выросли. В толпе я узнала нескольких наших бывших слуг, ночь надела их на себя как перчатки, чтобы сокрушить этот дом.

Мы собрались в гостиной, и мой папа сказал что всегда любил тётю, и мама плакала. Эти слухи о тётушке-людоедке были не совсем не верны. Родители брата подвели его к креслу, на котором сгорбившись сидела тётя. Он ни разу не обернулся, чтобы посмотреть на меня. Бледный, словно загипнотизированный, он не пошевелился, когда тётя обняла и поцеловала его, я видела, как рука её провела у него по спине от воротника до пояса, и ночная рубашка упала на пол. Дым, к тому времени заполнивший комнату, помешал увидеть остальное. Рука отца крепко держала меня, не давая вырваться. Потом сквозь дым начал пробиваться ослепительный свет, глаза закрылись и, наверное, я потеряла сознание.

Следующим, что я увидела, было лицо брата склонившееся надо мной, безучастно взирая сверху вниз с недостижимой высоты небес полных серебрянным светом. Приподнявшись на локте, я осмотрелась.

Я лежала на белом песке, невдалеке серый океан волна за волной обрушивался на берег, и с другой стороны чёрные пальмы гнулись под ударами ветра. Было влажно и душно, я мгновенно вспотела, несмотря на то, что была в одном исподнем. Преодолевая порывы жаркого ветра, подхватив разбросанные по песку остатки багажа, наша семья двинулась прочь от от громовых раскатов волн к шелесту спасительной тени.

Брата и тёти среди нас не было. Я стиснула зубы, чтобы не завыть прямо сейчас, как зверь, попавший в ловушку, проклиная неразделимость зубов капкана и собственной плоти, ставшей этого капкана частью, – прямо сейчас я хотела бы исчезнуть. Призраком – вот кем я была, призраком, заточённым в плоть...



Брата я увидела через год, на корабле подобравшем нас, и в первую же ночь в море мы стали любовниками. Загорелый до черноты, только шов от горла до паха был лиловым, золотые серьги в ушах, клеймо на плече, и когда он вошёл в меня, внутри у себя я увидела серебристый остров и фигурку на берегу, провожающую взглядом отплывающий корабль.

– Он твой теперь, целиком и полностью, он твой, – услышала я голос. Брат не проснулся когда я оплела его во сне, закрыв глаза, я увидела звёзды.