поэзия
28-06-2016 20:18
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Это цитата сообщения Vedma_ELENA Оригинальное сообщение
ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Это цитата сообщения Vedma_ELENA Оригинальное сообщение
ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ
Ряшенцев Юрий Евгеньевич печатается с 1955 года. Как поэт-песенник много сотрудничал с такими композиторами, как Максим Дунаевский, Виктор Лебедев, Александр Басилая, Анатолий Кролл. Известны его песни для фильмов «Д’Артаньян и три мушкетёра», «Гардемарины, вперёд!», «Весёлая хроника опасного путешествия», «Забытая мелодия для флейты», «Остров погибших кораблей», «Самоубийца», «Простодушный».
Питерец, живет в Москве.
РОМАНТИКА
Ограблен ливнем северным брожу,
Прислушиваясь к южному прибою,
Но лоб горячий в волнах остужу
И рассмеюсь тоскливо над собою.
Какая беззащитная листва,
Как много смысла в дворике избитом,
И как прекрасен быт без волшебства,
Как волшебство наивно перед бытом.
Романтика, романтика, романтика, молчи,
Горластая ощипанная птица.
Да лучше уж расплакаться в тропической ночи
И тем за наши бредни расплатиться.
Романтика, романтика, романтика, молчи,
Горластая ощипанная птица.
Да лучше уж расплакаться в тропической ночи
И тем за наши бредни расплатиться.
Но шорох неизвестных облаков
По жести крыши слишком мне известной,
Ещё силён, он всё ещё таков,
Что жизнь как будто камушек над бездной.
Ещё силён, он всё ещё таков,
Что жизнь как будто камушек над бездной.
Романтика, романтика, романтика, молчи,
Горластая ощипанная птица.
Да лучше уж расплакаться в тропической ночи
И тем за наши бредни расплатиться.
Романтика, романтика, романтика, уволь
От парусов с нелепою заплатой.
Да легче уж с усмешкою свою утешить боль,
Чем жить с твоей гитарой бесноватой.
Романтика, романтика, романтика она -
Нелепая лукавая старуха.
Летят четыре паруса, плывут четыре сна,
И вновь звенит будильник слишком глухо.
Летят четыре паруса, плывут четыре сна,
И вновь звенит будильник слишком глухо.
КОРОВА
У пегой коровы, похожей на карту Европы,
Покрытой снегами, такой недоверчивый взгляд.
Какие кровавые бойни, какие потопы
В коровиной памяти генной живут и грозят?
Ходила ль прабабка кормящей на транспорте Ноя,
Козлу ль провокатору верила в смертном пути,
Покрытой снегами, такой недоверчивый взгляд.
Какие кровавые бойни, какие потопы
В коровиной памяти генной живут и грозят?
Ходила ль прабабка кормящей на транспорте Ноя,
Козлу ль провокатору верила в смертном пути,
Цветы и волчата
Я долго был молодым, но и это прошло.
Хотя плеснуло с утра золотое весло.
Хотя признало меня озорное дитя.
Хотя мне снились цветы и волчата. Хотя…
Хотя мне память — не друг, а скорей — прокурор.
И метод её — не допрос, а волшебный террор:
то бор мне Лисицкий покажет, то что-то нажмёт —
и явственно слышится чавканье чуйских болот.
Болотных бешеных роз избегал я не зря.
И это тоже прошло, как закат, как заря.
Я вновь открою окно: мне оттуда видна
земля, гляжу — не земля, страна — не страна,
а марево милых лиц и любимых дорог.
Не стой на этом ветру — и так уж продрог.
Отправишься прямиком на не этот свет,
не зная, что жил в раю и что ада нет.
ДОРОЖНАЯ
Конь, да путник, али вам не туго?
Кабы впрямь в пути не околеть.
Бездорожье одолеть не штука,
А вот как дорогу одолеть?
И у черта и у Бога,
На одном видать счету.
Ты российская дорога -
Семь загибов на версту.
Нет ухаба, значит будет яма,
Рытвина, правей, левей, кювет.
Ох, дорога, ты скажи нам прямо,
По тебе ли ездят на тот свет?
И у черта и у Бога,
На одном видать счету.
Ты российская дорога -
Семь загибов на версту.
Но согласны и сапог и лапоть,
Как нам наши версты не любить?
Ведь браниться здесь мудрей чем плакать,
А спасаться легче чем ловить.
И у черта и у Бога,
На одном видать счету.
Ты российская дорога -
Семь загибов на версту.
АРГО
Нашим просьбам внемли,
О, Посейдон!
Путь в чужие земли,
Ох, как долог он, как труден он.
Верни нас в дом, родимый дом,
О, Посейдон, о Посейдон!
Верни нас в дом, дом, дом,
Родимый дом, дом, дом,
О, Посейдон-дон-дон,
О, Посейдон-дон-дон.
Там трудно грекам,
Там пахнет снегом,
Вода морей, чужих морей.
И дальше где-то,
Там с краю света -
Гиперборей, Гиперборей.
Молит мать о сыне,
О, Посейдон!
Море тихо ныне,
А что потом, а что потом?
Верни их в дом, родимый дом,
О, Посейдон, о Посейдон!
Верни нас в дом, дом, дом,
Родимый дом, дом, дом,
О, Посейдон-дон-дон,
О, Посейдон-дон-дон.
Не мучь нас пленом,
Не дай сиренам,
Спаси от рыб и от зверей.
Ведь ждет нас завтра
Путь аргонавта,
Туда, где стынет - Гиперборей.
Трофейная пластинка
Эта жизнь была не мёд, но восхищала иногда:
выдавала крупный куш при мелких шансах...
О, какая вдруг вспорхнёт из-под корунда ерунда,
вроде скрипок, замирающих в нюансах.
Генеральша в тридцать лет: повелевающая стать,
очи серые уставшей Ярославны...
Ах, вернуть бы этот бред! Да этих вёрст не наверстать —
до Коломны, то ли вроде до Купавны.
Был у Лещенко Петра какой-то ключик золотой,
открывающий неведомые дверцы.
На коврах настенных фото: берег, солнцем залитой,
иноходцы, инородцы, иноверцы.
Оттого ль, что надоел казённый юг, казённый муж,
иль у золота любви своя обманка,
но в таком слиянье тел нелепо спрашивать у душ,
кто мы с ней и кем мы станем спозаранка.
И сплетались, и сплетались пошлый слог и дивный ритм
под корундовым сучком в башке мембраны!
Каждый жест мой непреклонен, каждый твой — неповторим:
мы друг другу и рабы, но и тираны...
Эту шустренькую муть, неукротимый шлягерок,
да неужто услыхав, пожмём плечами?
Этот долгий страшный путь вдоль обнажённых светлых ног,
и — ни мудрости в обоих, ни печали.
ТЯНИТЕ ЖРЕБИЙ, ГОСПОДА!
Не будем брат на брата
Вставать в пылу борьбы,
Нет в мире демократа
Прочней слепой судьбы.
Незрячим пальцем тычет
Она и так и сяк,
У ней богач захнычет,
У ней заржёт босяк.
Тяните жребий, господа, тяните жребий,
Он одинаков для шелков и для отрепий.
И если снова проиграет голытьба,
Тут не система, тут не система,
Тут не система виновата, а судьба.
Тут не система, тут не система,
Тут не система виновата, а судьба.
Мы общество порядка,
Таков наш остров, но
Любить на нём и сладко,
И не запрещено.
И там, где мудрость правит,
И властвует закон,
Там жребий сам объявит
Кого женить на ком.
Тяните жребий, господа, тяните жребий,
Он одинаков для шелков и для отрепий.
И если снова проиграет голытьба,
Тут не система, тут не система,
Тут не система виновата, а судьба.
Тут не система, тут не система,
Тут не система виновата, а судьба.
Незрячим пальцем тычет
Судьба и так и сяк,
У ней богач захнычет,
У ней заржёт босяк.
Тяните жребий, господа, тяните жребий,
Он одинаков для шелков и для отрепий.
И если снова проиграет голытьба,
Тут не система, тут не система,
Тут не система виновата, а судьба.
Тут не система, тут не система,
Тут не система виновата, а судьба.ПРАЩУР
А и было-то у пращура:
лишь пещера на семь морд
да табун в четыре ящера
да наскальный натюрморт...
Пращур месит глину влажную –
лечит выбитый сустав,
за обиду за вчерашнюю
крыть соседа подустав:
отнял все, речей не слушая,
хоть – не съел по доброте!..
Ох, болит рука распухшая –
глину мнет в речной воде...
Подло все и неустроено.
Нет истории пока.
В смертном слишком много воина,
а в последнем – дурака.
Нет вокруг такого гения –
мозг всерьез связать с рукой.
Ни Сократа нет, ни Гегеля.
Хоть Спиноза бы какой!..
Все в родных плющах основано
на дубине, на клыках...
Что за странная хреновина
получается в руках?..
Пращур месит глину мокрую.
Дым густеет за бугром:
дочь соседа шкуру модную
сушит над родным костром...
Пращур наг. Но, - так иль иначе, -
в силу этих дум и мук
первым в мире пьет к полуночи
из посуды – не из рук.
Не украдена, не отнята –
им же про-из-ве-де-на
штука глиняная – вот она! –
что ему сулит она?
Семь ведь ртов, с детьми, с калеками –
чай, за всех душа болит.
... Птеродактиль кукарекает.
Наступает неолит.
РИМЛЯНИН
Древнеримской киндзой иль корицей
возбужден и расслаблен вином,
полулежа взирает патриций
на рабыню в браслете одном.
В ней видна вековая порода –
бедер бледная голубизна.
Но два дня уже нету народа,
для которого свята она.
Сытый гость это тело нагое
хочет – вышвырнет, хочет – возьмет...
Что за странное свойство людское
чуять деготь, а верить, что – мед?
Неужели, воспитан Сенекой,
утончен, образован, умен,
дух тревоги естественной некой
не почувствует в воздухе он?
Неужель в прозорливой попытке
избежать столь же страшной судьбы
не отменит любовной он пытки,
не унизив высокой рабы?
Ишь ты, умник, - догадлив, собака!
Да не так уж и зол, шалопай:
по колену погладил, однако
лишь вздохнул и промолвил: - Ступай...
Ничего. Все равно не обманет
ни судьбы, ни царевны самой
и нагой и нелепый предстанет
перед готской веселой семьей.
И услышит, как вовсе не мщеньем,
а одним лишь здоровьем полна,
«Ну, ступай!» - говорит с отвращеньем
молодого германца жена.
БАЛЛАДА О РЕПУТАЦИИ
У маркиза де Сада прием в Люксембургском саду.
Изверг полон садизма, а все между тем на виду,
ждут сексоты у каждой беседки – и немудрено:
дикий нрав изувера Парижу известен давно.
Вот глядит на графиню маркиз и – еда не еда.
До чего же садизма испонен он, прямо беда!
А графине не только же страшно, а в ней – интерес.
Но, однако, когда позовет он, она – наотрез!..
Да вот что-то он все не зовет. Притворяется, плут.
Сам хотел бы терзать ее – там! Но галантен с ней – тут.
До того надоело графине: когда же, когда
наотрез она Саду откажет – еда не еда!
Так сидят и маркиз, и графиня, не пьют, не едят.
Все давно уж попили, поели – они все сидят.
Наконец приглашает графиня маркиза гулять:
то ли больно храбра, то ли дура – вот рыжая... прядь!
... Сад терзает графиню, но как-то спустя рукава.
У него не дописана в книжке седьмая глава.
И не тем он графиню терзает, что - бьет, потрошит,
а лишь тем, что колоть не дерзает и бить не спешит.
Ну, конечно, - засады!.. Трепещет тюрнюр на ветру...
Ей давно почему-то полиция не по нутру.
Этак он до утра не начнет, этот изверг, дерзать
и не даст ей возможность ему наотрез отказать.
Уж она-то сумеет, откажет, хоть риск и велик...
С рыжей гривки графини серебряный съехал парик...
Меж галантной беседой и позою боли, стыда
есть хоть жест, поцелуй – вот она и откажет тогда...
А маркиза терзает другая забота, увы:
все портрет не найдет палачу из девятой главы.
Он давно бы нашел и с пером ликовал бы в руке,
кабы только не эта садистка в кривом парике.
РОМАНС ОБЛОМОВА
Ты, может быть, и не Сократ,
ты, может быть, - ума палата.
А все ж с восхода по закат
цени объятия халата.
Сюртук все делает дела,
а фрак все ищет развлечений.
Халат живет вдали от зла
и – не страшась разоблачений.
Мундир и груб, и нагловат,
Поддевка вас продаст и купит.
Один халат, один халат
одеждам царским не уступит.
Ему и орден ни к чему.
Его карманы не для денег.
Но никогда не верь тому,
кто говорит: халат – бездельник.
Халат – спаситель тех людей,
кто до пустейших дел нелаком.
Он покровитель тех идей,
какие и не снились фракам.
Хотел бы только одного:
прожить без почестей и злата,
не задевая никого
свободным рукавом халата.
НАРОДНИК
Опять жандармскому агенту
не до жены, не до вина –
российскому интеллигенту
взбрело шататься дотемна.
Его фигура неземная
и там мотается и тут.
А – хлад! Как лавка скобяная,
бренчит во тьме осенний дуб.
Шпик мыслит: - Боже милосердный,
ты, славный присно и вовек,
на что тебе сей неоседлый,
неосновной сей человек?
Зачем, мечтая о ночлеге
и жарких милостях жены,
мы ныне, присно и навеки
за ним глядеть обречены?
Чего он рыщет волком брянским?
Какой ему в сомненьях мед?
Его ль в дому его дворянском,
томясь, Платоновна не ждет...
Ишь, - глянул вдаль... –
Какая поза!
Ну, бога нечего гневить:
какая с нас России польза,
когда бы некого ловить...
Сарынь ночная, продувная,
в ней зуб не попадет на зуб.
Как будто лавка скобяная,
бренчит во тьме осенний дуб...
А тот, на полуночном тракте
паря по каменной грязи,
все размышлял, какой характер
тяжелый у его Руси:
то за других в огонь полезет,
то за себя не постоит,
то барину поклон отвесит,
то дом у барина спалит,
то молча выволок проглотит,
то, лишних слов не говоря,
вдруг табакеркой приколотит
в постели сонного царя –
пускай и барскими руками,
но даже в способе самом
есть невоздержанность, веками
царящая в краю родном!..
Он – что, он веровал в отчизну:
Россия вспрянет ото сна...
Но отличит ли Салтычиху
от Салтыкова-Щедрина?
... Сентябрь. Как лавка скобяная,
бренчит во тьме осенний дуб.
Идут. Как будто нить стальная
их повязала. Пар из губ.
МАЛЬЧИК И ДВА СЕРЖАНТА
Уходила весна, уходила,
прославляя победу устало.
На булыжной Плющихе и тускло, и дерзко старинное
тлело кино –
это Купер стрелял в крокодила,
это лента во тьме стрекотала,
это к наглому ситцу и тихой сарпинке шинельное
льнуло сукно.
Хриплым смехом смеялась Девичка,
и дворовая лезла подначка
из-за серых заборов, кирпичного боя, промоин
на месте ворот.
Все бери, все твое, желта лычка:
и частушка твоя, и заплачка,
и фокстрот под окошком, и бабья тоска – ничего
не жалеет народ!
Я был счастлив, что стены рейхстага
брал не этот, затянутый туго,
весь в трофеях, фартовый, ругающий женщин,
являющий бравую стать,
а небритый седой доходяга,
взор которого полон испуга –
от людского несчастья, от пролитой крови,
от страшного долга – стрелять.
Эх ты, мальчик двора проходного,
ты не смыслишь ни в чем ни аза ведь!
Начинается жизнь, состоит из загадок, и только лишь
школа проста.
Что ж ты любишь сержанта седого,
а к чернявому – черная зависть?
То ли возраст не тот. То ли время не то.
То ли просто закваска не та.
Допивай молочишко снятое.
Дребезжащая поступь трамвая
отзвучала уже. И последний урок нам дает
мировая война.
Этот взор, где страданье немое, -
этот взнос за Девятое мая...
И стрекочет кино. И булыжник блестит.
И пластинка
шипит дотемна.
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник поэзия | o_bond_ - всё потом... |
Лента друзей o_bond_
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»