(статья Ольги Богуславской в газете "Московский Комсомолец")
В прошлом году я провела отпуск с мужчиной. Какие слова он говорил, как был внимателен, как неподдельно счастлив от того, что мы вдвоём... До обеда мы были на море, после - гуляли по городу, бродили по паркам, ходили на весёлые представления. Вечера мы проводили в крошечных кофейнях, потом дома блаженствовали на балконе, читая друг другу таинственные истории с продолжением. А сколько я услышана слов любви...
Этот мужчина - мой сын. Тогда ему было 10 лет.
Однажды вечером сидели мы за мраморным столиком открытого кафе, ели кокосовое мороженое, как вдруг услышали плач. Горький и безудержный... Источник слёз находился, оказалось, поблизости. Ревел сын наших соотечественников, туристов московской группы. Ровесник моего ребёнка, счастливый отпрыск удачливого бизнесмена и его нарядной и хорошенькой жены, размазывая по лицу грязь, сообщил нам, что его родители три часа назад ушли гулять, а ему велели сидеть возле бассейна. Он и сидел, но потом ему стало страшно одному, а подойти не к кому. Весёлые испанцы, пившие вино за соседним столиком, помочь не могли - русский язык им неведом.
- Они забыли про меня, - исступлённо кричал он, спотыкаясь на согласных. - Они хотели поехать без меня, они убежали и больше не придут.
Наутро родители несчастного заики, испытывая неловкость оттого, что мы были свидетелями этого кошмара, завязали со мной непринуждённую беседу.
- Мы сами виноваты, - сказал отец. - Разве можно отдыхать с ребёнком, да к тому же за границей.
В этот момент явился Дима и сообщил мне, что я могу покататься на осле. Вообще катают только детей, но Дима подарил хозяину осла значок, и мне тоже позволят...
Осёл мне понравился. Я ему, очевидно, нет. Во время этой верховой прогулки меня посетила муза. Я решила посчитать, сколько времени - только в точности - в часах и минутах - я провожу со своим сыном. Единицей измерения я решила считать неделю.

Понедельник
В пятницу на прошлой неделе была получена тройка по русскому: написал "лябовь", "шетать" и "кучька". Ясно, что человек не в ладах с этой дорогой моему сердцу дисциплиной и нужно постоянно писать с ним под диктовку. В субботу и воскресенье трижды объявляла диктанты и уходила стирать, гладить и пылесосить. В понедельник утром выяснилось, что мы так и не позанимались, и я наорала на человека, который давился кашей, боясь опоздать на урок. Орала 5 минут, на этом и простились. Вечером у нас состоялось объяснение: я повинилась за утренний скандал, меня простили. Я точно знала, что он меня правильно понимает: я всегда прошу прощения за такое поведение и объясняю, почему так вышло. Потом мы перешли к обсуждению занятий. Я объявила, что через четверть часа будем писать диктант, и тут мне позвонили по важному делу. Дело оказалось очень грустным, и после разговора я удалилась на кухню и попросила меня не беспокоить. Дима трижды появлялся за дверью с тетрадкой в руках и стучал в дверное стекло.
Пока он чистил зубы на сон грядущий, я обнаружила, что в коридоре стоят его грязные ботинки (мои, кстати, тоже). Опять кричала.
На другое утро сын сказал мне за завтраком: ты, мама, что-то очень полюбила оральную педагогику.
Хронометраж: 30 минут.

Вторник
Дети очень любят смеяться.
Дима так неистово хохочет, что не выдерживает самый последний постник. Я исступлённо завидую этому таланту, потому что он не благоприобретённый, а врождённый, и потому что когда так хохочешь - это как будто летишь. За наслаждвние присутствовать при этом с взрослой части человечества надо бы брать налог. Но что я могу предложить налоговой инспекции?
Вот мы идём с сыном по набережной Москвы-реки, и я рассказываю ему про самую короткую улицу Москвы, Ленивку. Я смотрю на него и точно знаю, что всё это он запомнит на всю жизнь, потому что ему очень-очень хочется запомнить. У Кремля я рассказываю, как и почему называются башни. При упоминании о Портомойной башне он смеётся тем самым смехом. Люди, спешащие по своим делам, оборачиваются и тоже начинают улыбаться. Всякий раз, возвращаясь с такой прогулки, договариваемся о следующей. Проходит год... Что молчишь, налоговый инспектор? Брать котлетами, чистыми носовыми платками и взносами в копилку с каждой получки? Нет, своих долгов мы им вернуть не в силах. Хорошо, что они этого не знают...
Во вторник я ушла из дому, когда он был в школе, а вернулась, когда он уже спал.
Хронометраж: нисколько.

Среда
Всю ночь у него была температура 40°. Грипп.
Всю ночь я его обтираю спиртом, переодеваю, потом он дремлет, потом - всё сначала. К утру он в полном изнеможении засыпает. Я тоже.
Просыпаюсь оттого, что он смеётся.
- Мама, микроскоп в фуражке!
Правильно. В третьем часу ночи, когда ему стали мерещиться муравьи на потолке, я достала с полки последний довод короля - пограничную фуражку, которую мне подарили в Ребольском погранотряде, на финской границе. К пограничникам я ездила в командировку, но всё это не так важно и интересно по сравнению с там, что фуражка подписана изнутри и там моё имя, - Дима считает, что такой чести могут удостоиться только очень отважные люди. Я, выходит, в их числе. После истории о пограничниках пришлось мне достать и микроскоп. Кажется, это подарок Деда Мороза. Прескверный старикан этот дед. Чего только не рассматривали мы, упершись глазом в окошко этой затейливой штуковины: и зерно пшеницы, и стебель щавеля, дохлых мух, крылья комара.
...Этой ночью мы изучали тело безвременно погибшего таракана, точней, его нахальную морду, или как там называется то, к чему прикреплены усы.
Напившись аспирину, Дима выслушивает пять глав "Тома Сойера", потом мы обсуждаем вопрос происхождения человечества. Я неистово настаиваю на том, что люди не могли произойти ни от кого, кроме мартышек, а сын мой ехидничает насчёт того, отчего сейчас мартышки плюнули на это полезное дело.
К ночи температура падает. Я говорю: ну что, очень тебе плохо?
Дима говорит нет, мне очень хорошо. Я: это почему же? Дима: потому что ты весь день была со мной.
Хронометраж: болезнь не в счёт, да?

Четверг
Если бы взрослые отдавали себе отчёт в том, насколько дети им доверяют, они, быть может, были бы не так беззастенчиво вранливы и поддавались исправлению. Ведь всему дети учатся у взрослых. Неожиданно, правда? Взрослые учат только хорошему, а дети всему подряд. Причину я называла выше - они нам верят.
Верить нам не стоит, но они этого не знают. Вот почему ребёнок - это всегда возможность исправиться даже для очень запутавшегося взрослого. Такую безусловную возможность дарит нам только ребёнок, поскольку он-то живёт впервые, а с ним, если захотим, и мы.
А мы не хотим. Мы хотим только, чтобы беспрекословно выполнялись наши, порой весьма противоречивые, указания.
Я люблю книги больше, чем прилично говорить об этом вслух. Я люблю их с детства. Сын мой в 11 лет в чтении нетвёрд, но твёрд в некотором безразличии к этому тихому делу. Я его пилю на чём свет стоит: читай. А он мне негромко отвечает: ты ведь говорила, что человек может прочитать все книги на свете и быть злым, - говорила? Говорила. Ты ведь обещала, что никогда не будешь ругать за плохие отметки, потому что если человек не хочет учиться, он всё равно не будет. Обещала. Да что с того? Я продолжаю скрипеть, свербеть, гугнивить.
Научить учиться - вот единственное, что мы можем сделать. Но на это нужно время, много времени. На это нужно не сразу пятьсот часов подряд, а каждый день по полчаса. Но ведь для детей у нас их, этих тридцати минут, нет. Есть, конечно, но мы щедро суём их псу под хвост.
- Мама, расскажи, кто такие Гамбургеры (Габсбурги).
- Только не сейчас, ты же видишь, я занята (говорю по телефону...)
- Зачем построили мамзолей? Что, Ленин был фараоном?
- Это очень серьёзный вопрос. Давай завтра, хорошо?
Получил двойку по русскому языку. Количество ошибок пусть останется нашей с ним тайной, но он написал "вапще" вместо "вообще". Учительница плачет на полях: побольше домашних диктантов. Ни одного. Но на то, чтобы поссориться, время у меня нашлось.
Я захожу в его комнату и начинаю бросать в него всё, что пятые сутки лежит посреди комнаты горкой: штаны от спортивного костюма, три свитера, новогодняя маска, почему-то мешок с фасолью и горохом (для стрельбы, но доходит потом), авоська, в которой он учил черепаху плавать. Потом ору. Он плачет. Вот и побыли вместе...
Хронометраж: 30 минут.

Пятница
- Мама, почитай мне "Ветер в ивах".
- Ты же видишь, я стираю.
- Мама, будем читать вечером нашу любимую книжку про Эмиля из Лёнеберги?
- Дима, ко мне придут люди.
- Мама, давай просто поразговариваем...
- Дай таблетку, принеси воды, закрой дверь и не включай телевизор. Голова болит.
Хронометраж: долой из его жизни все эти 24 часа.

Суббота
Раньше у нас с ним было секретное место, где можно было спрятаться от всех и пошептаться. К этому месту прилагалось правило: если мы там, к телефону меня не звать. Дипломатическая неприкосновенность. Это место было под столом, где лежали специальные маленькие подушки и старая попона. Но я раздобрела, Дима вытянулся, мы треснулись о крышку стола, и решено было сменить явку.
Я долго думала, как быть, но Дима, как всегда, меня выручил.
Скажите, вам доводилось видеть роликовую доску? А кататься на ней?
Так вот: я еду на роликовой доске.
В субботу, когда все штрафные работы были закончены, домучен урок английского, зверски истерзана математика и диктант удался - всего шесть ошибок... В субботу я была приговорена к поездке на доске.
Представьте себе лошадь, которой жмут новые туфли на шпильке. Ноги колесом, причём выгнуты не в ту сторону, и дрожат. Тронулись.
У нас длинный коридор, и я была в фартуке с большим карманом. Как, отчего - не знаю, и не спрашивайте.. Но на полном ходу, пролетая мимо двери Диминой комнаты, я зацепилась карманом за ручку этой двери.
Но я успела присесть и влетела на полном ходу в ванную, уже готовая к концу. Да, там был таз, но не очень полный... Главной наградой за мужество, проявленное в боевом вылете, были мокрые штаны. Мне пришлось срочно сменить эту деталь туалета, ибо она пришла в полную негодность. Писанул в штаны. Горжусь. Но как он хохотал...
Не знаю, учитывать ли эти секунды, составляя хронометраж. Склоняюсь к тому, чтобы учитывать. В это время мы точно были вместе.

Воскресенье
В конце XVIII века в русское детское чтение вошла книга Плутарка Херонейского "О детоводстве, или воспитании детей, наставление. Переведённое с еллино-греческого языка Степаном Писаревым". Для читающих детей главным становится римский республиканец.
Шестилетний Никита Муравьёв, будущий декабрист, приезжает с матерью на детский вечер. Но он не танцует. Мать спрашивает, почему. Вместо ответа ребёнок тоже задаёт вопрос: "Матушка, а разве Аристид и Катон танцевали?" Екатерина Фёдоровна отвечает "Надо полагать, что танцевали, будучи в твоём возрасте". Беседа, разумеется, на французском языке. Лично для меня это и есть энциклопедия русской жизни. Читаю эти несколько строчек как многотомный труд. Чтобы была другая жизнь, нужно сначала вырастить других детей. Всё самое главное происходит с человеком в детстве. Наверное, в раннем. Но мы, люди конца XX века, полностью утратили представление об этом, утратили совершенно. Юрий Михайлович Лотман пишет: "У Никиты Муравьёва и его сверстников было особое детство - детство, которое создаёт людей, уже заранее подготовленных не для карьеры, не для службы, а для подвигов. Людей, которые знают, что самое худшее в жизни - это потерять честь".
Пушкин завидовал Александру Ипсиланти, которому в бою под Лейпцигом оторвало руку. Оторванных рук и на наш век достало, но кто завидует? Никто. И, по правде сказать, нечему.
Очевидно в числе утраченных сокровищ всё же числить благодарность ребёнку за то, что он есть. Вроде бы мысль, не поражающая новизной - скорей, благородной стариной. Но ведь не поражает. А ведь именно этот природный жест благоговения вынуждает нас - должен, я оговорилась - отблагодарить за состояние, ни с чем не сравнимое. Маленькие дети любят нас и верят нам, и мы тогда снова становимся бессмертными - разве это не стоит благодарности?
Взамен мы завалили их кривомордыми черепашками-нинзя, нервными болезнями и теперь отбираем у них прошлое. Отобрали себя и потом стали отбирать тех, кто был до нас.
В воскресенье утром я нашла на столике у изголовья письмо: "Паслушай мама давай везь день будим вмести, испикём пирог, сходем в парк и начнм собирать картину". "Картину" - это я подарила ему мозаику из 1000 кусочков, на ней вид Зальцбурга, в котором родился Моцарт. Если мы эту картину будем собирать порознь - значит, уж окончательно порознь. Так я чувствую. Являюсь к нему, а он запихивает в новый пистолет сливочное масло. Чистит оружие. И вместо картины, пирога и парка мы идём на аллею стрелять. Вид, открывающийся из окна машины, проезжавшей в то утро по Ленинградскому проспекту, такой. Аллея, стометровая лужа, и на дальнем её конце - мальчик в колпачке с кисточкой и тётенька в лиловом пальто с духовым ружьём наперевес. На другом берегу - пустые банки из-под кока-колы. Вот в них я и целюсь. Автомобилисты, пролетающие мимо, считают, что я целюсь в них. Когда мы возвращаемся домой, я говорю ему: "Дима, мне нужно работать..."
Хорошо хоть пострелять успели.
Хронометраж: 60 минут. Плюс ещё десять - вместе смотрели про Простоквашино. Итого: семьдесят.

Послесловие
Я насчитала 130 минут.
Всё, сказанное выше, покорнейше прошу детей считать прошением о помиловании.