(статья Татьяны Никитичны Толстой, опубликованная в сборнике "Река Оккервиль" - Москва, "Эксмо", 2006)
В 1915 году, в какой именно день - неизвестно, русский художник польского происхождения Казимир Малевич взял небольшой холст: 79,5 на 79,5 сантиметров, закрасил его белой краской по краям, а середину густо замалевал чёрным цветом. Эту несложную операцию мог бы выполнить любой ребёнок - правда, детям не хватило бы терпения закрасить такую большую площадь одним цветом. Такая работа под силу любому чертёжнику, - а Малевич в молодости работал чертёжником, - но чертёжникам не интересны столь простые геометрические формы. Подобную картину мог бы нарисовать душевнобольной - да вот не нарисовал, а если бы нарисовал, вряд ли у неё были бы малейшие шансы попасть на выставку в нужное время и в нужном месте.
Проделав эту операцию, Малевич стал автором самой знаменитой, самой загадочной, самой пугающей картины на свете - "Чёрного квадрата". Несложным движением кисти он раз и навсегда провёл невидимую черту, обозначил пропасть между старым искусством и новым, между человеком и его тенью, между розой и гробом, между жизнью и смертью, между богом и дьяволом. По его собственным словам, он "свёл всё в нуль". Нуль почему-то оказался квадратным, и это простое открытие - одно из самых страшных событий в искусстве за всю историю его существования.

Малевич и сам понял, что он сделал. За год-полтора до этого знаменательного события он участвовал вместе со своими друзьями и единомышленниками в первом всероссийском съезде футуристов - на даче, в красивой северной местности, - и они решили написать оперу "Победа над Солнцем" и там же, на даче, немедля принялись за её осуществление. Малевич оформлял сцену. Одна из декораций, чёрно-белая, чем-то напоминающая будущий, ещё не родившийся квадрат, служила задником для одного из действий. То, что тогда вылилось из-под его кисти само собой, бездумно и вдохновенно, позже в петербургской мастерской вдруг осозналось как теоретическое достижение, последнее, высшее достижение, - обнаружение той критичской, таинственной, искомой точки, после которой, за которой нет и не может быть больше ничего. Шаря руками в темноте, гениальной интуицией художника, пророческой прозорливостью создателя он нащупал запрещённую фигуру запрещённого цвета - столь простую, что тысячи проходили мимо, переступая, пренебрегая, не замечая... Но и то сказать, немногие до него замышляли "победу над Солнцем", немногие осмеливались бросить вызов Князю Тьмы. Малевич посмел - и, как и полагается в правдивых повестях о торговле с дьяволом, о возжаждавших Фаустах, Хозяин охотно и без промедления явился и подсказал художнику простую формулу небытия.
В конце того же 1915 года - уже вовсю шла Первая мировая война - зловещее полотно было представлено среди прочих на выставке футуристов. Все другие работы Малевич просто развесил по стенам обычным образом, "Квадрату" же он предназначил особое место. На сохранившейся фотографии видно, что "Квадрат" расположен в углу, под потолком - там и так, как принято вешать икону. Вряд ли от него - человека красок - ускользнуло то соображение, что этот важнейший, сакральный угол называется "красным", даром что "красный" означает тут не цвет, а красоту. Малевич сознательно вывесил чёрную дыру в сакральном месте: свою работу он назвал "иконой нашего времени". Вместо "красного" - чёрное (ноль цвета), вместо лица - провал (ноль линий), вместо иконы, то есть окна вверх, в свет, в вечную жизнь - мрак, подвал, люк в преисподнюю, вечная тьма.
А.Бенуа, современник Малевича, сам великолепный художник и критик искусства, писал о картине: "Чёрный квадрат в белом окладе - это не простая шутка, не простой вызов, не случайный маленький эпизодик, случившийся в доме на Марсовом поле, а это один из актов самоутверждения того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения и которое кичится тем, что оно через гордыню, через заносчивость, через попрание всего любовного и нежного, приведёт всех к гибели".
За много лет до этого, в сентябре 1869 года, Лев Толстой испытал некое странное переживание, оказавшее сильнейшее влияние на всю его жизнь и послужившее, по всей очевидности, переломным моментом в его мировоззрении. Он выехал из дома в весёлом настроении, чтобы сделать важную и выгодную покупку: приобрести новое имение. Ехали на лошадях, весело болтали. Наступила ночь. "Я задремал, но вдруг проснулся: мне стало чего-то страшно. <...> Вдруг представилось, что мне не нужно, незачем в эту даль ехать, что я умру тут, в чужом месте. И мне стало жутко". Путники решили заночевать в городе Арзамасе. "Вот подъехали наконец к какому-то домику со столбом. Домик был белый, но ужасно мне показался грустный. Так что жутко даже стало. <...> Был коридорчик; заспанный человек с пятном на щеке, - пятно это мне показалось ужасным, - показал комнату. Мрачная была комната. Я вошёл, - ещё жутче мне стало.
<...> Чисто выбеленная квадратная комнатка. Как, я помню, мучительно мне было, что комнатка эта была именно квадратная. Окно было одно, с гардинкой красной. <...> Я взял подушку и лёг на диван. Когда я очнулся, никого в комнате не было и было темно. <...> Заснуть, я чувствовал, не было никакой возможности. Зачем я сюда заехал? Куда я везу себя? От чего, куда я убегаю? Я убегаю от чего-то страшного, и не могу убежать. <...> Я вышел в коридор,думал уйти от того, что мучило меня. Но оно вышло за мной и омрачило всё. Мне так же, ещё больше, страшно было.
- Да что это за глупость, - сказал я себе. - Чего я тоскую, чего боюсь?
- Меня, - неслышно отвечал голос смерти. - Я тут.
<...> Я лёг было, но только что улёгся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска, - такая же тоска, какая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно. Кажется, что смерти страшно, а вспомнишь, подумаешь о жизни, то умирающей жизни страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно. Что-то раздирало мою душу на части и не могло разодрать. Ещё раз прошёл посмотреть на спящих, ещё раз попытался заснуть; всё тот же ужас, - красный, белый, квадратный. Рвётся что-то и не разрывается. Мучительно сухо и злобно, ни капли доброты я в себе не чувствовал, а только ровную, спокойную злобу на себя и на то, что меня сделало".
Это знаменитое и загадочное событие в жизни писателя - не просто внезапный приступ сильнейшей депрессии, но некая непредвиденная встреча со смертью, со злом - получила название "арзамасского ужаса". Красный, белый, квадратный. Звучит, как описание одной из картин Малевича.
Лев Толстой, с которым случился красно-белый квадрат, никак не мог ни предвидеть, ни контролировать случившееся. Оно предстало перед ним, набросилось на него, и под влиянием произошедшего, - не сразу, но неуклонно, - он отрёкся от жизни, какую вёл до того, от семьи, от любви, от понимания близких, от основ мира, окружавшего его, от искусства. Некая открывшаяся ему "истина" увела его в пустоту, в ноль, в саморазрушение. Занятый "духовными поисками", к концу жизни он не нашёл ничего, кроме горстки банальностей - вариант раннего христианства, не более того. Последователи его тоже ушли от мира и тоже никуда не пришли. Пить чай вместо водки, не есть мяса, осуждать семейные узы, самому себе шить сапоги, причём шить плохо, криво, - вот, собственно, и весь результат духовных поисков личности, прошедшей через квадрат. "Я тут", - беззвучно прошептал голос смерти, и жизнь пошла под откос. Ещё продолжалась борьба, ещё впереди была Анна Каренина (безжалостно убитая автором, наказанная за то, что захотела жить), ещё впереди было несколько литературных шедевров, но квадрат победил, писатель изгнал из себя животворящую силу искусства, перешёл на примитивные притчи, дешёвые поучения и угас прежде своей физической смерти, поразив мир под конец не художественной силой своих поздних произведений, но размахом своих неподдельных мучений, индивидуальностью протеста, публичным самобичеванием неслыханного дотоле масштаба.
Малевич тоже не ждал квадрата, хотя и искал его. В период до изобретения "супрематизма" (термин Малевича) он исповедовал "алогизм", попытку выйти за границы здравого смысла, исповедовал "борьбу с логизмом, естественностью, мещанским смысломи предрассудком". Его зов был услышан, и квадрат предстал перед ним и вобрал его в себя. Художник мог бы гордиться той славой, что принесла ему сделка с дьяволом; он и гордился. Не знаю, заметил ли он сам ту двусмысленность, которую принесла ему эта слава. "Самая знаменитая картина художника" - это значит, что другие его произведения - менее знаменитые, не такие значимые, не столь притягивающие, словом, они - хуже. И действительно, по сравнению с "Квадратом" все его вещи странно блёкнут. У него есть серия полотен с геометрическими, яркими крестьянами, у которых вместо лиц - пустые овалы, как бы прозрачные яйца без зародышей. Это красочные, декоративные полотна, но они кажутся мелкой, суетливой вознёй радужных цветов, перед тем, как они, задрожав последний раз, смешаются в пёструю воронку и уйдут на бездонное дно Квадрата. У него есть пейзажи, розоватые, импрессионистские, очень обычные, - такие писали многие, и писали лучше. Под конец жизни он попытался вернуться к фигуративному искусству, и эти вещи выглядят так страшно, как это можно было предсказать: не люди, а набальзамированные трупы, восковые куклы напряжённо смотрят из рамок своих одежд, словно бы вырезанных из ярких клочков, обрезков "крестьянской" серии. Конечно, когда ты достигаешь вершины, то дальше - путь только вниз. Но ужас в том, что на вершине - ничего нет.
Искусствоведы любовно пишут о Малевиче: ""Чёрный квадрат" - вобрал в себя все живописные представления, существовавшие до этого, он закрывает путь натуралистической имитации, он присутствует как абсолютная форма и возвещает искусство, в котором свободные формы - не связанные между собой или взаимосвязанные - составляют смысл картины".
Верно, "Квадрат" "закрывает путь" - в том числе и самому художнику. Он присутствует "как абсолютная форма", - верно и это, но это значит, что по сравнению с ним все остальные формы не нужны, ибо они по определению не абсолютны. Он "возвещает искусство..." - а вот это оказалось неправдой. Он возвещает конец искусства, невозможность его, ненужность его, он есть та печь, в которой искусство сгорает, то жерло, в которое оно проваливается, ибо он, квадрат, по словам Бенуа, процитированным выше, есть один из актов самоутверждения того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения и которое кичится тем, что оно через гордыню, через заносчивость, через попрание всего любовного и нежного, приведёт всех к гибели".
Художник "доквадратной" эпохи учится своему ремеслу всю жизнь, борется с мёртвой, косной, хаотической материей, пытаясь вдохнуть в неё жизнь; как бы раздувая огонь, как бы молясь, он пытается зажечь в камне свет, он становится на цыпочки, вытягивая шею, чтобы заглянуть туда, куда человеческий глаз не дотягивается. Иногда его труд и мольбы, его ласки увенчиваются успехом; на краткий миг или на миг долгий "это" случается, "оно" приходит. Бог (ангел, дух, муза, порой демон) уступают, соглашаются, выпускают из рук те вещи, те летучие чувства, те клочки небесного огня - имени их мы назвать не можем, - которые они приберегали для себя, для своего скрытого от нас, чудесного дома. Выпросив божественный подарок, художник испытывает миг острейшей благодарности, неуниженного смирения, непозорной гордости, миг особых, светлейших и очищающих слёз - видимых или невидимых, миг катарсиса. "Оно" нахлынуло - "оно" проходит, как волна. Художник становится суеверным. Он хочет повторения этой встречи, он знает, что может в следующий раз и не допроситься божественной аудиенции, он отверзает духовные очи, он понимает глубоким внутренним чувством, что именно (жадность, корысть, самомнение, чванство) может закрыть перед ним райские ворота, он старается так повернуть своё внутреннее чувство, чтобы не согрешить перед своими ангельскими проводниками, он знает, что он - в лучшем случае только соавтор, подмастерье, но - возлюбленный подмастерье, но - коронованный соавтор. Художник знает, что дух веет где хочет и как хочет, знает, что сам-то он, художник, в своей земной жизни ничем не заслужил того, чтобы дух выбрал именно его, а если это случилось, то надо радостно возблагодарить за чудо.
Художник "послеквадратной" эпохи, художник, помолившийся на квадрат, заглянувший в чёрную дыру и не отшатнувшийся в ужасе, не верит музам и ангелам; у него свои, чёрные ангелы с короткими металлическими крыльями, прагматичные и самодовольные господа, знающие, почём земная слава и как захватить её самые плотные, многослойные куски. Ремесло не нужно, нужна голова; вдохновения не нужно, нужен расчёт. Люди любят новое - надо придумать новое; люди любят возмущаться - надо их возмутить; люди равнодушны - надо их эпатировать: подсунуть под нос вонючее, оскорбительное, коробящее. Если ударить человека палкой по спине, он обернётся; тут-то и надо плюнуть ему в лицо, а потом непременно взять за это деньги, иначе это не искусство; если же человек возмущённо завопит, то надо объявить его идиотом и пояснить, что искусство заключается в сообщении о том, что искусство умерло; повторяйте за мной: умерло, умерло. Бог умер, бог никогда не рождался, бога надо потоптать, бог вас ненавидит, бог - слепой идиот, бог - это торгаш, бог - это дьявол. Искусство умерло, вы - тоже, ха-ха, платите деньги, вот вам за них кусок дерьма, это - настоящее, это - тёмное, плотное, здешнее, держите крепче. Нет и никогда не было "любовного и нежного", ни света, ни полёта, ни просвета в облаках, ни проблеска во тьме, ни снов, ни обещаний. Жизнь есть смерть, смерть здесь, смерть сразу.
"Как-то жизнь и смерть сливались в одно", - в ужасе записал Лев Толстой и с этого момента и до конца боролся как мог, как понимал, как сумел - титаническая, библейского масштаба битва. "И боролся с Иаковом некто до восхода зари..." Страшно смотреть на борьбу гения с дьяволом: то один возьмёт верх, то другой... "Смерть Ивана Ильича" и есть такое поле битвы, и трудно даже сказать, кто победил. Толстой в этой повести говорит, повторяет, убеждает, долбит наш мозг, что жизнь есть смерть. Но в конце повести его умирающий герой рождается в смерть, как в новую жизнь, освобождается, переворачивается, просветляется, уходит от нас куда-то, где он, кажется, получит утешение. "Новое искусство" глумится над самой идеей утешения, просветления, возвышения, - глумится и гордится, пляшет и торжествует.
Разговор о боге либо так бесконечно сложен, что начинать его страшно, либо, напротив, очень прост: если ты хочешь, чтобы бог был - он есть. Если не хочешь - нет. Он есть всё, включая нас, а для нас он, в первую очередь и есть мы сами. Бог не навязывается нам, - это его искажённый, ложный образ навязывают нам другие люди, - он просто тихо, как вода, стоит в нас. Ища его, мы ищем себя; отрицая его, мы отрицаем себя; глумясь над ним, глумимся над собой, - выбор за нами. Дегуманизация и десакрализация - одно и то же.
"Десакрализация" - лозунг XX века, лозунг неучей, посредственностей и бездарностей. Это индульгенция, которую одни бездари выдают другим, убеждая третьих, что так оно всё и должно быть - всё должно быть бессмысленным, низменным (якобы демократичным, якобы доступным), что каждый имеет право судить о каждом, что авторитетов не может быть в принципе, что иерархия ценностей непристойна (ведь все равны), что ценность искусства определяется только спросом и деньгами. "Новинки" и модные скандалы удивительным образом не новы и не скандальны: поклонники "Квадрата" в качестве достижений искусства всё предъявляют и предъявляют разнообразные телесные выделения и изделия из них, как если бы Адам и Ева - один, страдающий амнезией, другая синдромом Альцгеймера, - убеждали друг друга и детей своих, что они суть глина, только глина и ничего, кроме глины.
* * *
Я числюсь "экспертом" по "современному искусству" в одном из фондов в России, существующем на американские деньги. Нам приносят "художественные проекты", и мы должны решить, дать или не дать денег на их осуществление. Вместе со мной в экспертном совете работают настоящие специалисты по "старому", доквадратному искусству, тонкие ценители. Все мы терпеть не можем квадрат и "самоутверждение того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения". Но нам несут и несут проекты очередной мерзости запустения, только мерзости и ничего другого. Мы обязаны потратить выделенные нам деньги, иначе фонд закроют. А он кормит слишком многих в нашей бедной стране. Мы стараемся, по крайней мере, отдать деньги тем, кто придумал наименее противное и бессмысленное. В прошлом году дали денег художнику, расставлявшему пустые рамки вдоль реки; другому, написавшему большую букву (слово) "Я", отбрасывающую красивую тень; группе творцов, организовавших акцию по сбору фекалий за собаками в парках Петербурга. В этом году - женщине, обклеивающей булыжники почтовыми марками и рассылающей их по городам России, и группе, разлившей лужу крови в подводной лодке: посетители должны переходить эту лужу под чтение истории Абеляра и Элоизы, звучащей в наушниках. После очередного заседания мы выходим на улицу и молча курим, не глядя друг другу в глаза. Потом пожимаем друг другу руки и торопливо, быстро расходимся.
Не позднее 2002 года.

Запись от Зарины Хугаевой про «Чёрный Квадрат» Казимира Малевича.
Вот очень яркий пример того, что раскрутить и сделать мировым шедевром, иначе говоря, засрать мозги быдлу можно с полпинка, что угодно представляя гениальным творением. Только надо сделать таинственную мину, пиара побольше, дебатов - и вуаля, из размазни по пьяни получилось то, над чем спорят уже долгое время, но никак не придут к консенсусу. Отвратительная мазня для ничего не понимающих эстетствующих педерастов, вешающих этот пресловутый квадрат у себя, и с самодовольной сальной харей втирающих таким же гостям, какие они ценители высокого искусства. Может, мне намалевать зелёный ромбик? Нет, к сожалению? нет денег на команду пиарщиков, так что не будет вам зелёного ромбика, идиоты.
В мире столько талантливых художников, которые потрясающе рисуют. Но их мало кто знает. А эта "картина"... Это как насмешка. Ей-богу, раздули такой ажиотаж вокруг какого-то квадратика. Если в давние времена художников ценили именно за талант, за прекрасные, профессионально выполненные работы, то сейчас их расхваливают за какие-то непонятные, коряво изображённые рисунки на уровне малолетки. "Художники" вовсю понтуются, специально создают странные, абстрактные и ерундовые картины, чтобы "ценители искусства" и критики искали глубокий смысл там, где он изначально не имел место. Сейчас художником может стать любой (!). Нарисуй какого-нибудь инопланетянина или череп с высунутым языком, и все будут думать, ах какая глубина мысли, это же надо так прочувствовать своего героя! А теперь вернёмся к картине. Никакой гениальности я в ней не вижу, даже наоборот. Вполне возможно, что идея оригинальна, но не настолько, чтобы её так расхваливали. К тому же я слышала, что "ЧК" обладает плохой энергетикой.
Знаете, у Виктора Суворова есть одна оригинальная интересная книга под названием "Выбор". И там есть один сюжет, который до боли напоминает мне историю с "Чёрным квадратом" Малевича. Надо было русской разведчице Насте и бывшим белогвардейцам во Франции вытрясти у господина большие деньги. Очень большие... Всё по обычному сценарию: захват, угрозы, пытки, вымогательство... Ну, в общем, зашуганный какой-то господин стал. Вести его в банк - разревётся и всех выдаст... Что делать? И вдруг разведчицу посетила гениальная идея. Они продадут ему на аукционе картину. Через подставных людей. Никакого криминала. Они продали - он купил. Настя, не долго думая, сотворила шедевр за тридцать секунд. "Вторая мировая война." На сером холсте две чёрные полосы перечёркивают две красные. На аукционе свои люди подняли цену именно до той суммы, какую им и следовало содрать с богатенького месье. Картину продали за двадцать пять миллионов франков!.. Выводы делайте сами. А сколько незамеченных талантливых художников пытаются продать свои картины - и фиг. Есть ещё, вообще-то, картина Иванова "Явление Христа народу". Вот это - действительно ШЕДЕВР. Но само это творение Малевича «Чёрный квадрат» - мазня мазнёй. Вообще, непонятно почему всякое говно столь высоко ценится?!