Умберто Эко родился 5 января 1932 г. в Алессандрии - городе в северном регионе Италии - Пьемонте
МОЙ ОТЕЦ БЫЛ БУХГАЛТЕРОМ, а его отец — типографом. Мой отец был самым старшим из тринадцати детей, а я был его первым сыном. Моим первым ребенком также был сын, и аналогичным образом сын был первым ребенком моего сына. К чему я это? Если вдруг выяснится, что семья Эко происходит от византийских императоров, мой внук будет считаться дофином (наследник королевского престола.
МОЙ ОТЕЦ В ЮНОСТИ был большим любителем книг. Но у его родителей было 13 детей, семья едва сводила концы с концами, и покупку книг мой отец позволить себе не мог. Тогда он стал читать в уличных киосках. Подходил, брал с прилавка книгу и начинал читать до тех пор, пока хозяин не гнал его прочь. Тогда он переходил к следующему киоску, открывал книгу на той странице, где остановился, и продолжал читать. Я очень дорожу этим воспоминанием — его упорной погоней за книгами.
КОГДА МОЙ ДЕД ВЫШЕЛ НА ПЕНСИЮ, он занялся переплетением книг на заказ. Старинные, прекрасно иллюстрированные издания Готье и Дюма лежали у него дома повсюду. Это были первые книги, которые я увидел. Когда он умер, в 1938-м, многие владельцы книг не стали забирать свои заказы, и книги просто сложили в огромный ящик, который вскоре оказался в родительском подвале. Время от времени меня посылали туда — за углем или за вином, — а я только и ждал этого.
ДА, Я ТОЖЕ ПИСАЛ СТИХИ. Когда-то я сказал: в определенном возрасте поэзия сродни подростковым прыщам. Это этап, без которого нельзя. В пятнадцать или, скажем, в шестнадцать поэзия — это мастурбация. И отличие плохого поэта от хорошего заключается в том, что хороший поэт сжигает все свои ранние попытки, а плохой — публикует.
Эко критиковал соцсети за предоставление слова «легионам дураков», а об «Исламском государстве» (ИГ, запрещено в России) отзывался как о новой форме нацизма. «Говорить обо всех мусульманах одинаково не кажется верным, так же как и оценивать всех христиан на основании методов, используемых Чезаре Борджиа. Но мы можем говорить об «Исламском государстве», что представляет собой новую форму нацизма с его методами уничтожения и апокалиптическим желанием захватить власть над всем миром», - говорил писатель в интервью Corriere della Sera
Умберто Эко был членом ведущих мировых академий, лауреатом крупнейших премий мира, кавалером Большого креста и Почетного Легиона, основателем и руководителем научных и художественных журналов, коллекционером древних книг.
Последний, седьмой, роман писателя «Нулевой номер» был опубликован издательством Bompiani 5 января 2015 года, в день рождения Эко. Его перу также принадлежат научные и научно-популярные труды, эссе, критические статьи и ряд детских книг.
Умение лгать — одна из немногих вещей, которая отличает человека от животных
Открытая система. Памяти Умберто Эко
Эссе Александра Жолковского
Я познакомился с ним почти полвека назад, когда он еще не был знаменит — был известен только в наших, узких, семиотических, кругах благодаря своей книге L’Opera Aperta — «Открытое произведение» (1962). «Открытость» была тогда важной новой идеей, предвещавшей пост-структурализм, и в его личном поведении была та же открытость, готовность к общению, — думаю, это помогло ему стать популярнейшим в мире гуманитарием. В нем было замечательное сочетание высоколобости — уже тогда подчеркнутой благодаря начинающейся лысине, — и внимания к массовой культуре: он много занимался Шерлоком Холмсом и выявлял мотивы бондианы, повторяя на новом витке то, что когда-то сделал Шкловский в статье «Новелла тайн». Русский формализм был очень моден благодаря французским структуралистам, в частности Цветану Тодорову.
Мы встретились на симпозиуме по семиотике в Варшаве, в 1968, в августе — т. е. буквально в минуты роковые, в момент советского вторжения в Чехословакию. Эко собирался приехать на машине как раз через нее — но был задержан на границе и вынужден лететь самолетом. На симпозиуме в Варшаве был цвет европейской семиотической интеллигенции — помню среди них красавицу-постструктуралистку Юлию Кристеву, киноведа Кристиана Меца, из ученых постарше великого лингвиста Эмиля Бенвениста. Роман Якобсон в последнюю минуту отказался приехать — советские танки в Праге были неприятным напоминанием о немецких, заставших его там же в 1938 году. Он поскорее улетел из Праги, кажется в Париж.
Они почти все были левые, все на ты — когда говорили на языках, где есть «ты»: немецком, французском, итальянском. Я, апологет американской агрессии во Вьетнаме, которую они все разоблачали, тоже оказался tu. Мои переживания понимали, но про советскую агрессию в Чехословакии молчали — не знали, куда ее девать при своей левизне. А вот Анна Вежбицка — тогда польская, а ныне австралийский лингвистка, — демонстративно оделась на свой доклад в цвета чешского флага.
Эко был даже левее итальянских коммунистов, как он мне объяснил. Он еще не был автором «Имени розы» (1980), но уже знал, что будет писателем. (Кстати, роман ведь начинается как раз с Праги 1968 года!) Его честолюбие не было прежде всего научным, как у нас, остальных, и это меня удивило. Как и то, что через пару лет он приехал в Москву в составе делегации итальянских писателей. Я водил его по городу, он попросил показать ему Кропоткинскую (теперь опять Пречистенку), где, как он знал, останавливался в 1812 г. наполеоновский интендант Стендаль, — и нашел ее похожей на Турин, где Стендаль бывал в той же роли. Эко всегда знал, что будет большим писателем. Это напоминает мне, как я случайно в поезде из Коктебеля познакомился с девятнадцатилетним Алексеем Германом, тоже ныне покойным, и он сказал, что будет великим кинорежиссером. Эко опубликовал первый роман почти в пятьдесят лет, уже добившись признания в науке, и литературный успех ценил, как я понимаю, выше академического.
Нас связывало давнее знакомство «товарищей по оружию» — прежде всего, семиотическому. Он был у меня в гостях, когда впервые приехал в Москву, а потом (1980) пригласил меня, свеженького эмигранта, выступить у него в Болонском университете; там он собрал для меня самую, кажется, большую в моей жизни аудиторию, человек триста. В частности, чтобы заплатить мне побольше. Я тогда только что уехал, был как бы представителем российской диссидентской интеллигенции и в этом качестве вызывал некий интерес. Эко предложил говорить по-итальянски: «Ты же знаешь язык!». Знал я его в пределах чтения газеты «Унита» в пятидесятые, когда она была глотком свободы. «Ничего, если нужно будет — спросишь меня по-английски, я подскажу». Благодаря Эко я убедился в справедливости закона Ципфа: в первые двадцать минут я обращался к нему за помощью постоянно, но чем дальше — тем реже, и вскоре болтал уже вполне свободно. В отличие от французов, итальянцы крайне дружелюбны к чужеземцам, которые, пусть и неправильно, но говорят на их языке.
Он был, можно сказать, ренессансной фигурой — ученый, газетчик, социолог, историк, романист, — а в Урбино, в восьмидесятом, после очередной конференции, позвал всех ее участников к себе в гости в недавно купленный замок. Там вся семья угощала нас классической музыкой, играя на разных инструментах, — он и это умел. Помню его там совершенно счастливым — да, впрочем, таким он и выглядел почти всегда; прожить счастливую жизнь — не меньшее искусство, чем музыка или литература. Постмодернисты (и постструктуралисты) полагали роль читателя равной роли писателя. Они подчеркивали, что литература набрасывает на жизнь сетку условности — и тем самым неизбежно ее искажает. Структурализм ценит closure, а в жизни ведь нет ничего законченного. Да, собственно, и в смерти. Думаю, что и Эко при всем своем атеизме, сформировавшемся к тридцати годам — помню, что его настойчивый антиклерикализм очень удивлял меня, пока я не понял, что для него он так же насущен, как для меня антисталинизм, — верил (вслед за Проперцием), что letum non omnia finit, со смертью не все кончается.
"Я абсолютно уверен в том, что любая прочитанная книга заставляет тебя прочитать следующую"
Умберто Эко.
Режиссер «Имени розы» об Эко
Давний друг Умберто Эко, французский режиссер Жан-Жак Анно, снявший в 1986 году фильм «Имя розы» по одноименном роману Эко, рассказывает о его любви к жизни, к Франции, к знаниям, а также об оранжевом авто, половину которого писатель приобрел на деньги от продажи прав на «Имя розы».
О романе «Имя розы»
«Умберто никогда не верил, что роман станет известным. Он написал эту книгу как розыгрыш для студентов… Когда он узнал о продажах в Германии и Франции, то просто не поверил. Как, впрочем, и я. Мне казалось, что я купил права на заумную книгу, которую и читать никто не стал бы.
Он бы так уверен, что его книга не будет иметь успеха, что продал ее буквально за кусок хлеба. На эту сумму он смог купить лишь половину подержанного авто оранжевого цвета, который прозвали „лангустом“».
«Многие не смогли дочитать до конца „Имя розы“, потому что они восприняли роман слишком буквально. Они не поняли, что автор смеется сам над собой, над эрудицией, играет с ней. Он соединил детективный сюжет и эрудицию, приобретенную с написанием диссертации „Проблемы эстетики у Фомы Аквинского“».
О Франции
«У него была квартира в 6-м округе Парижа. Он регулярно приезжал, никого не предупреждая. Он был очень привязан к своим издателям в Grasset и восхитительно говорил по-французски. Он был единственным, кто не говорил слово „ours“, произнося „с“ в конце. Он говорил „our“ без „с“, потому что именно так это слово произносится во множественном числе. Но это был единственный в мире человек, который об этом знал.
Он обожал бродить по Парижу, заходить в книжные магазины, музеи. Кстати, „Маятник Фуко“ находится в музее искусств и ремесел в Париже. Он был очень увлечен французской литературой, регулярно читал французские газеты и смотрел телеканал France 2. Он очень любил Францию».
О любви к жизни
«Он был одновременно большим эрудитом и бонвиваном. Я помню, однажды я услышал прекрасное соло на флейте. Это Умберто исполнял Вивальди. Потом мы пошли в бистро на углу, ели макароны с сыром, которые он обожал. Это был Умберто. Безумно радостный человек».
О любопытстве
«Это был пример для подражания, незабываемый персонаж. Самый любимый мой человек. Его интересовали самые тривиальные вещи. Я помню, мы с ним осматривали текстильное производство в Италии. Он был зачарован тем, как женщины шили рубашки, происхождением ткани. Он в этом смысле был гурманом, радостно барахтался в знаниях. Все ему было интересно».
О съемках фильма «Имя розы»
«Это был дорогой фильм, на который у нас не было денег. Продюсер был из Германии: во Франции никто не решился на съемки по такой сложной книге. Мне говорили: „Никому не будут интересны истории монахов“.
Мы снимали 14 недель, хотя нужно было бы 20. Дни были загруженные, но я прекрасно поладил с актерами, с Шоном Коннери (исполнителем главной роли Уильяма Баскервильского).
Умберто был очень расстроен из-за этого выбора до того момента, пока он не увидел фильм, обнял меня и сказал: „Лучше всего тебе удалось то, чего я больше всего опасался. Персонаж Шона Коннери прекрасен“».
Мы встретились на симпозиуме по семиотике в Варшаве, в 1968, в августе — т. е. буквально в минуты роковые, в момент советского вторжения в Чехословакию. Эко собирался приехать на машине как раз через нее — но был задержан на границе и вынужден лететь самолетом. На симпозиуме в Варшаве был цвет европейской семиотической интеллигенции — помню среди них красавицу-постструктуралистку Юлию Кристеву, киноведа Кристиана Меца, из ученых постарше великого лингвиста Эмиля Бенвениста. Роман Якобсон в последнюю минуту отказался приехать — советские танки в Праге были неприятным напоминанием о немецких, заставших его там же в 1938 году. Он поскорее улетел из Праги, кажется в Париж.
