Это должен был быть чертовски грустный Новый год.

И не отвлекайте меня, пожалуйста.

Я страдаю.

В конце концов, это ужасно несправедливо, если все куда-то едут, чтобы веселиться и праздновать, а ты будешь в новогоднюю ночь молча дружить с телевизором в пустой бабушкиной квартире.

Нет, представляете, даже бабушка Аделаида уехала отдыхать на Новый год. С подругой в Турцию. Там будет тот же телевизор и песни под караоке, но в холле отеля и под плеск волн.

В какой-то момент я даже расплакалась. Сидела на полу, ела огромной ложкой клубничный «Баскин Роббинс» прямо из ведерка и досаливала его по вкусу своими слезами.

И почему я так рано и ударно сдала все зачеты? Сейчас хоть было бы чем заняться, а то, о боже мой, в кои-то веки поверила гороскопу. Трудись, было написано там. Возьмись за учебу. Порази всех умом и зачеткой. Да кому она нужна – эта зачетка, если в результате ты остаешься наедине с «Грозовым перевалом» и соленым «Баскин Роббинс». И ужасно-ужасно одиноким Новым годом!

Мои родители уехали на дачу к каким-то своим институтским друзьям. Петь песни под гитару. Или, не знаю, быть может, тоже смотреть телевизор. Я могла бы поехать, если бы там не было Димочки. Знаете, в жизни каждой женщины непременно должен быть свой Димочка – идеальный мальчик, на котором готовы жениться ваши родители. Не пьет, не курит, учится на авиаконструктора и заправляет свитер в джинсы. И его родители – ну такие чудесные люди, ага. Вот пусть и женились бы между собой, а меня бы оставили в покое.

Про бабушку я уже сказала. Она зажигает в Турции с молоденькими аниматорами в красных трусах. Мы как-то привыкли, что, мол, бабушки – это такие дряхлые существа, обитающие в метро и передвигающиеся при помощи тележек на колесиках. А потом вдруг понимаешь, что твоя бабушка еще вполне молода, чтобы отжигать в Турции, и отжигает, а ты сидишь дома!..

Но самое ужасное – мой парень тоже уехал. С родителями. Куда-то в Лапландию. Сидеть в сауне и прыгать в прорубь. Не то чтобы мне хотелось прыгать в прорубь. Не то чтобы ему этого хотелось. Но его родители спланировали Новый год еще до того, как мы с ним познакомились. Не удивлюсь, если они начали все это планировать еще до того, как мы родились.

И Полякова тоже хороша. Я думала: ну, затусую хотя бы с ней. Высосем из торрентов все фильмы с Джонни Деппом и будем смотреть, пока не кончится шампанское. Так нет же. Полякова спасает котят. На улице Зорге закрывается какой-то котоприемник. Весь декабрь Полякова валила зачеты и пристраивала котят. Представляете, заходит, например, на зачет по русской литературе второй половины какого-нибудь века и говорит так вкрадчиво преподу: «А вам кошечка не нужна случайно?» А когда она не пристраивала котят, то писала письма мэру и вообще везде, рассказывая о том, как с котиками плохо обошлись. Поэтому они решили в новогоднюю ночь устроить акцию протеста – забаррикадироваться в котоприемнике и праздновать там. Порадовать и себя, и котяток. Как будто бы их кто-то станет отговаривать.

– Ты, Сидорова, слишком многого от жизни хочешь, – сказала Полякова, выкармливая с ложечки очередного кошачьего задохлика. – Чо у тебя, проблемы, что ли? Все живы, все здоровы, сессия сдана – вон туси по магазам и ходи в кино. А хочешь – спаси котенка. Вот у них – ПРОБЛЕМЫ. Они щас все окажутся на улице и помрут, потому как заморозки.

– Да не хочу я никого спасать, – вяло отмахнулась я.

– А зря! – твердо сказала Полякова. – Между прочим, спасать надо. Или даже иногда вообще делать добрые дела. Чистить карму. Чем больше ты добрых дел сделаешь, тем больше добра к тебе потом вернется. Вот ты когда в последний раз делала доброе дело?

– Кристинке дала списать на зачете, – неуверенно сказала я.

– А это еще вопрос, хорошо ли ты сделала. Ты, может быть, помешала ей интеллектуально развиться в минуту опасности.

* * *

В общем, получилось, что слова Поляковой про чудеса и карму меня даже как-то задели. Я плелась домой с сумкой, полной мандаринов и мороженого, и размышляла на тему того, что, может быть, я и вправду слишком много думаю о себе и надо уже подумать о людях.

Но, видимо, чудеса и вообще всякие добрые дела нужно делать с душой, а не для галочки.

Стоило мне подать чуть больше денег побирушке в метро, как я тотчас же поскользнулась на лестнице и хорошо, что только испачкалась.

Отправившись в библиотеку сдать книги – за себя и заболевшую Аньку Литвинову, я выяснила, что Литвинова просрочила, простите за каламбур, все сроки сдачи, и мне пришлось подать кучу денег еще и библиотекарше, которой было все равно, чей штраф – мой или Литвиновой, она обещала порвать и съесть оба наших читательских билета.

Решив после долгой ссоры перестать дуться на Лелика, я разговорилась с ним в коридоре и узнала, что даже он со своей драгоценной болезной Катечкой едет праздновать Новый год куда-то в Углич. К Деду Морозу. Это с Катечкой-то, которая с началом свиного гриппа приросла к больничной маске и боится, что на нее вдруг сядет какой-нибудь особенно кровожадный микроб. А теперь она, значит, едет в Углич!

Я яростно воткнула ложку в мороженое. Потом еще несколько раз, представляя, что это Катечка. Полегчало. Уф, все-таки злой и мерзкой быть гораздо проще и приятнее. Теперь понятно, почему у нас в мире все так плохо.
Кому же охота напрягаться. К тому же, как показали все мои попытки быть доброй, не очень-то чудеса и окупаются, что бы там ни говорила Полякова.

* * *



Я уже почти дочитала «Грозовой перевал», как в дверь позвонили. Оказалось – соседка Елена Никаноровна, из тех как раз стареньких бабушек, которые в метро с тележками.

– А Ади дома нету? – безо всяких там здрасьте спросила она.

– Адя в Турции, – говорю я ей. – Ой, ну то есть бабушка отдыхать уехала.

Елена Никаноровна пригорюнилась лицом. Как выяснилось, она уже звонила во все квартиры, но все, видимо, поступили, как моя бабушка и прочие родственники, – УЕХАЛИ. А ей надо было срочно поднять в квартиру мешок картошки, который она на себе приперла с дачи. Да-да, в той самой телеге на колесиках. С дачи-то она его приперла, а наверх затащить не может, потому что лифт тоже УЕХАЛ отдыхать. И все лифтеры, наверное, тоже.

Ну, вы понимаете, я побыстрее оделась, схватила мобильник на всякий случай и пошла с ней вниз. Мы затащили наверх мешок картошечки, потом еще четыре баночки консервированных баклажанов, потом коробочку яблочек… Короче, через час я с разламывающейся спиной стояла перед дверью своей квартиры, плотно держа коленками баночку с баклажанчиками и пытаясь нащупать в кармане ключи.

Ключи не нащупывались. Я тщательно проверила все карманы. Ключей не было. Я вывернула все. Мобильник, пачка салфеток, старый проездной, полпачки жвачки. Ключи как провалились. Неужели я захлопнула дверь, не взяв ключи?! Да нет, вроде бы не могла… Или могла. Я же спешила одеться.

Хлюпая носом, за два часа до Нового года я сползла на коврик перед дверью. Телевизор бабушки Аделаиды казался мне сейчас самым лучшим новогодним выходом. Все казалось лучше, чем возможность праздновать наедине с банкой солений и сломанным лифтом. Может быть, я обронила ключи, когда помогала таскать все эти запасы с этажа на этаж? Не в силах расстаться с банкой, которая мне сейчас казалась самым близким существом, я пошла вниз, светя себе под ноги мобильником и всхлипывая все громче. Дура я, дура, наделала добрых дел.

В районе второго этажа мобильник зазвонил. На экране высветилась надпись «Андрей». Андрей – это вот тот самый мой парень, который в данную минуту ныряет, наверное, в лапландскую прорубь. «Молодец, конечно, – злобно думаю я. – Хорошо тебе звонить из Финляндии, а у меня на счету три копейки, да еще и слесарей надо будет как-то найти». Короче, вызов я сбрасываю.

Он снова звонит, я снова сбрасываю. И реву все сильнее, потому что уже твердо намерена страдать. Спускаюсь на первый, мобильник разрывается, я с воем нажимаю на кнопку, открывающую дверь, и прямо вываливаюсь на руки какому-то парню.Точнее, не то чтобы какому-то.Передо мной стоит Андрей. Я в замешательстве перевожу взгляд на мобильник
и вижу там сообщение: «Маш ты где я у подъезда».Увидев меня, он, конечно, сразу подумал, что на меня напали в подъезде и отобрали самое дорогое. Банку с баклажанами. А я уткнулась ему в грудь и реву, но теперь уже от счастья, но он-то этого не знает!

– У родителей, – бормочет он растерянно, – сорвалась одна бронь, а я и говорю: «Да ну, не поеду я в эту Финляндию, давайте вдвоем, я останусь…» Вот сюрприз хотел сделать… Ну не плачь, да что случилось-то?!

Наконец я успокаиваюсь и вываливаю ему всю историю про Елену Никаноровну и забытые ключи. Банка зажата между нами теплым вещественным доказательством.

Первые несколько секунд Андрей не может ничего сказать. Потом он аккуратно ложится на снег у подъезда и начинает ржать как сумасшедший.

– Сидорова, – икает он, вытирая слезы. – Я думал, что-то правда случилось! Ну ты понимаешь же, что это не беда?

– Да не беда, – говорю я. – А если бы ты не приехал?

– Но ведь я же приехал, – строго говорит Андрей. – История, как знаешь, не терпит всяких если. Все же закончилось хорошо.

Впрочем, как выясняется, Андрей просто присоединился к нам с банкой. Потому что его квартира напрочь занята его двоюродным братом, его девушкой и всеми их друзьями.

Андрей смотрит на мой балкон. Бабушка живет не так уж и высоко, а дом старый, с пожарной лестницей наружу. Теоретически, если постараться, конечно, можно забраться по лестнице, опереться ногой о водосточную трубу и перелезть на балкон.

Андрей готов. Он считает, что план идеален.

– Только балконную дверь придется немножко выбить.

Я задираю голову вверх и гляжу на бабушкин балкон. Там темно. И вокруг темно. И снежинки кружатся. А там, где светло, все уже танцуют. И везде, где светло, много-премного народу.

И до Нового года полтора часа. И я понимаю, что если уж с нами случилось одно чудо и мы стоим тут вдвоем, то пусть бы их, эти ключи... Вот так рисковать все-таки не стоит.

– Тебе кошка случайно не нужна? – говорю я Андрею.

– Кошка? – ошеломленно переспрашивает он.

– Тут на Зорге закрывают котоприемник. У них сегодня прощальный Новый год. Пойдем к ним.

И пока Андрей думает, что ответить, я решительно тяну его за руку в сторону метро. Банка тоже идет с нами. У меня чувство, что ее там ждут.

– Надеюсь, они там не будут есть кошачий корм? – осторожно интересуется Андрей.

– Для людей они купили человеческий.