Надо признаться самому себе в первую очередь: в детстве да и позже я не очень-то любил Андерсена.
Хотя здесь (в дневнике) вы наверняка найдете хвалебные и пафосные оды в его честь за давние числа.
Противоречие достигается тем, что с другой стороны я фанатично чтил "Снежную королеву", меньше - "Огниво", "Новое платье короля"...может быть, еще что-то. Но это всё, понятно, капля Андерсена.

Проблема заключалась еще и в том, что ни биографии, которые я покупал, ни фильмы как "Жизнь без любви", скачанный мне Асталавистой), не внушали совершенно никакой уверенности относительно того, каким был на самом деле датский сказочник и почему.
И это пока я прямо сейчас, случаем, а случай всегда имеет определенную историю, не наткнулся на эссе Петра Вайля
http://www.tvkultura.ru/news.html?id=36464
в котором эта вожделенная тема раскрываестся в андерсено-кьеркегоровом противостоянии, где за последним из этих двух талантливо прячется сам маститый публицист современности.

Глотать-пить каждое слово. Я лично просидел уже за чтением часа два, во многих местах смеялся, находя похожести и уверенно тряся головой: да-да. я всегда это знал. догадывался. еще чуть-чуть и сам бы написал.
Но позволю себе процитировать кусочки:

Андерсен боялся отравления, ограбления, соблазнения и сумасшествия; собак и потери паспорта; смерти от руки убийц, в воде, в огне — и возил с собой веревку, чтоб в случае пожара вылезти в окно; погребения заживо — и клал у постели записку «На самом деле я не умер»;

Бронзовый памятник страху телесной любви стал символом Копенгагена.
К этой статуе идет поток туристов — от Новой Королевской площади мимо монументальной Мраморной церкви, мимо уютного православного храма, мимо элегантного дворца Амалиенборг с одной из самых изящных в Европе площадей: мимо всей этой рукотворной красоты — к рукотворному воплощению ужаса перед красотой.

Настоящие народные сказки, как всякий фольклор, — в легких отношениях со смертью. Мифологическая простота достигается тут за счет представления о непрерывности процесса бытия: сегодня живой, завтра мертвый — какая разница. Скандинавский фольклор — рекордный по свирепой обыденности смерти: «Они теперь в моде, эти широкие наконечники копий, — сказал Атли и упал ничком». Впрочем, страшной жестокостью полны и русские сказки — особенно «заветные», собранные Афанасьевым или Ончуковым.
В андерсеновских сказках и историях умирает самое лучшее, красивое и здоровое – просто потому, что самое живое.
Зато — неживое оживает. Непревзойденное мастерство Андерсена — в сказках о вещах.

Замрем перед всепобеждающим козырем Андерсена, залогом его литературного долголетия — юмором. В андерсеновском случае именно юмор — то необходимое искусству чудо, тот компонент, который не поддается анализу, когда нет и вроде быть не может никаких предпосылок, но результат — налицо. Юмор у Андерсена всегда неожиданен — не потому, что его мало, а потому, что юмор чужероден дидактике притчи и сентиментальности сказки и оттого резко оттенен.
Кьеркегор: «Сколько пафоса — ровно столько же и комического; они обеспечивают существование друг друга: пафос, не защищенный комизмом, — это иллюзия, комизм же, не защищенный пафосом, незрел». Юмор Андерсена не просто противостоит его страсти к смерти, но и побеждает ее в читательском сознании — остаются пестрые слова, а не черный фон. Юмор ослабляет главное противоречие: сочетание уютной теплоты живых утюгов и космического холода мертвых детей. Юмор снимает густой налет просветительской назидательности и христианской сентиментальности, к чему Андерсен так тяготел. Его шедевры — там, где эти элементы уравновешивают друг друга"