Я поставил задачу написать рассказ о себе, но он не получается без рассказа о моих родителях.
Итак. мой отец. Вот, к сожалению, знаю о нём очень мало, а о его родителях и подавно.
Папа родился в захолустной деревне Онежского района Архангельской губернии
ещё до Революции (называемой теперь Октябрьским переворотом) в 1910 году.
О том, как он жил до начала Отечественной войны, не знаю вообще практически ничего.
Начало войны застало его на Укранине, когда он учился в Харьковском строительном институте.
Поэтому и в армию его призвали в инженерно-строительные войска.
Всю войну от первого до последнего дня он прослужил на Украине, видимо, вдали от передовой,
поскольку у него не было ни одного ранения.
Мама же моя родилась в городе Серафимовиче (носившем тогда название станицы Усть-Медведицкой)
Волгоградской области в 1924 году. В начале тридцатых годов их семье из-за голода пришлось
покинуть Серафимович и завербоваться на строительство сталелитеного завода в Подмосковье -
теперь это город Электросталь.
Мама, как и большинство девочек, не отличалась особым тяготением к точным наукам и после окончания
школы планировала поступить в библиотечный институт в Москве, но и её планы нарушила война.
В библиотечном институте на время войны закрылись общежития (видимо, они были отданы под госпитали),
а ездить каждый день домой за 60 км в те военные годы было невозможно.
Маме пришлось поступить в МИГАиК (Московский институт инженеров геодезии аэрофотограмметрии и
картографии), где на четвёртом курсе она и встретилась с моим отцом. Как после войны он оказался
в Москве - понятия не имею (и что интересно, за все годы жизни мне никогда не пришло
в голову спросить об этом его или маму).
Вобщем, сразу после окончания института, 15 сентября 1947 года, они поженились (у меня сохранилось
их свидетельство о браке). Разница в возрасте почти в 14 лет никого не смущала - после войны
наблюдался огромный дефицит мужчин. Вместо обручальных колец обменялись значками "800 лет Москве"
и отбыли "по распределению" в далёкий сибирский город Томск, о котором им было известно только то,
что там "по улицам ходят медведи". Кстати, родители закончили институт с "красными" дипломами, но
в Москве, оставили тех, у кого была "мохнатая лапа". Работать родителей определили в топографический
техникум преподавателями, где они, кстати, проработали всю свою трудовую жизнь, до пенсии и даже после.
Забеременела мама только через пять лет и в конце 1952 года уехала к своим родителям в Электросталь.
Не знаю уж, какая договорённость была у родителей о том, какое имя дать младенцу, если родится девочка,
но относительно мальчика было твёрдо условлено, что его назовут Григорием в честь папиного погибшего
на войне брата (видимо, имелась в виду гражданская война, потому что мой отец был в семье самым младшим).
И вот поздно вечером в Рождеством (отмечать которое в то время было строго-настрого запрещено) 7 января
1953 года действительно на свет появился здоровый мальчик. Ультразвукового исследования в то время
не было и в помине, и поэтому появление на свет через 25 минут второго младенца, тоже мальчика (т.е. меня),
оказалось полной неожиданностью. Оба младенца весили около трёх килограмм и имели рост 53 см.
Существует семейная легенда, что отцу в Томск была послана телеграмма с текстом: "Родилось два мальчика.
Как назвать второго?". Что ответил отец, до меня не дошло, и, опять же по семейной легенде, имя Николай
дал мне дед - мамин отец. Через некоторое время оказалось, что близнецы мы "разнояйцевые".
А в августе того же 1953 года состоялось "великое переселение". В Томск приехала не только мама
с младенцами, но и её родители и даже её совсем уж престарелая бабушка, которая через год скончалась.
Семейству дали двухкомнатную квартиру с печным отопленим в двухэтажном деревянном доме в центре города
и недалеко от техникума.
И всё было бы вполне удовлетворительно (по тем временам), но в четыре года (ни в какие ясли или в детсад
нас с братом, к счастью, не отдали) у меня стали периодически происходить кровавые рвоты. Долго не могли
определить причину, и опять же, по семейной легенде, это удалось сделать студентке-практикантке,
временно заменявшей нашего участкового терапевта. Оказалось, что у меня в селезёнке образовался тромб.
Меня положили в клинику мединститута, где вынесли решение, что селезёнку мне нужно удалить. В Томске
в то время таких операций не делали, и весной 1958 года меня отправили Ленинградский медицинский
педиатрический институт.
О той поездке и операции у меня, конечно, остались очень смутные воспоминания, хотя мне уже исполнилось
пять лет. Помню только, что меня сопровождали мама и бабушка. После операции мы на обратном пути остановились
в Электростали у бабушкиной сестры. Помню, что меня свозили в городок Ногинск и там окрестили. Этот крестик
сохранился у меня до сих пор.
Дальше жизнь стала, вроде, входить в нормальное русло, хотя я постоянно помнил, что я не совсем такой,
как другие, а какой-то ущербный, больной. На занятия по физкультуре и ритмике я не ходил.
А летом 1965 года, сразу после окончания пятого класса, кровавые рвоты у меня возобновились. Меня снова
положили в клинику нашего мединститута. Я пролежал там полтора месяца, и этот время запомнилось мне тем,
что именно тогда я познакомился с таким видом литературы, как научная фантастика.
В середине июля меня снова повезли в Ленинград. На этот раз со мной поехали мама и папа. К операции меня
готовили два месяца, причём конкретного диагноза так и не поставили. Оперировать начали с подозрением на
расширение вен пищевода, но его, если и обнаружили, то в очень слабой степени. Стали искать дальше и
совершенно неожиданно нашли язву двенадцитиперстной кишки. Её зашили и установили обходной канал, который
в медицине называется анастамоз.
Операция длилась шесть часов, это было 14 сентября. Конечно, все эти подробности мне рассказала мама гораздо
позже, а тогда я только узнал, что операцию мне делал профессор Баиров Гирей Алиевич, о котором потом много
читал в интернете.
К сожалению, моё выздоровление шло довольно тяжело, практически около месяца я находился между жизнью
и смертью. Родители почти не отходили от меня, в Ленинград прилетала даже бабушка, впервые в жизни
севшая в самолёт. Из-за того, что мне постоянно делали внутривенные вливания, вены рук у меня все были исколоты,
и врачи приняли решение делать вливания в вены ног. (Это сейчас широко применяются пластиковые
внутривенные катетеры, а тогда были только стальные иглы, которые периодически засорялись, их приходилось менять
и делать новый прокол). В результате в вену левой ноги мне занесли инфекцию, и у меня начался остеомиелит -
воспаление кости. Провели ещё одну операцию - вскрыли и вычистили это воспаление, а ногу загипсовали.
Однако, когда мои "кишечные дела" стали понемногу приходить в порядок, меня стали заставлять двигаться и даже
ходить с костылями.
Домой мы вернулись в начале ноября. Брат Гриша, разумеется, продолжал ходить в школу, в шестой класс, и уже
с конца ноября мама стала заставлять меня самостоятельно догонять его в смысле освоения школьной программы.
Разумеется, делать мне это не сильно хотелось - за время болезни я изрядно обленился. Но мама настаивала, и
я до сих пор благодарен ей, что благодаря её усилиям, я закончил шестой класс, ни разу не посетив школу,
и не отстал от брата.
Весной 1966 года с моей прооперированной ноги сняли гипс, и тут оказалось, что моя правая здоровая нога
искривилась в коленном суставе, потому что на неё приходилась повышенная нагрузка при ходьбе. Врачи предлагали
прооперировать коленный сустав, но после перенесённой операции на кишечнике я был к этому не готов. Впрочем,
мне только исполнилось 13 лет, и всё решали за меня родители. Так эта деформированная в колене нога
осталась у меня на всю жизнь.
Честно говоря, не такой уж это сильный дефект, но в моральном плане он оказал на мои жизнь очень большое влияние -
я всё время ощущал себя каким-то не таким, как все остальные, ущербным. Не бегал, не играл в футбол, и уж тем более,
боялся общения с противоположным полом. Я и поцеловался-то в первый раз, когда мне было уже 26 лет.