Николина гора
25-11-2018 17:58
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Это цитата сообщения ulakisa Оригинальное сообщение
Николина гора
[показать]
В переводе с грузинского его фамилия означает «первая звезда», поэтому иного будущего, кроме как на сцене Большого театра, Николай Цискаридзе для себя даже не видел.
Встретились мы в гримерной. И если верить утверждению, что по обстановке комнаты можно узнать характер человека, то бросалось в глаза некоторое несоответствие. Интерьер в розовых тонах, мягкие игрушки, плюшевые подушечки, цветы, подаренные поклонниками. Шоколадные конфеты. (Счастливая генетика позволяет Николаю есть их в большом количестве, сохраняя при этом стройность фигуры). Сам хозяин излучает благодушие и предлагает чаю. А ведь среди балетных про неуживчивый характер Цискаридзе слагают легенды. Да и сам он о коллегах отзывается нелестно, утверждая, что среди них немало интриганов и завистников.
«Человек с большим самомнением», — говорят о нем. Впрочем, имеет право. В жизни театральной Цискаридзе подошел бы эпитет «блестящий» — и в прямом, и в переносном смысле (свои костюмы он украшает настоящими бриллиантами). Каков танцовщик в жизни личной, мало кто знает. Он не очень-то охотно пускает туда посторонних. Но на этот раз Николай был более откровенен, чем обычно.
— Николай, в психологии есть такой тест: нужно представить себе пустыню.
Николай Цискаридзе: «Она бескрайняя, залита светом. Полуденный зной…»
— Психологи сказали бы, что вы оцениваете свое нынешнее состояние как зенит жизненного пути. То, что пустыня бескрайняя, означает, что вы видите перспективу, куда вам двигаться.
[показать]
Николай: «Как приятно! Я действительно считаю, что в профессии я делал все качественно. И мне не стыдно за танцовщика Николая Цискаридзе. Я ставил себе планку и тянулся к ней, понимая, что это может кому-то не нравиться.
Мой стакан всегда наполовину пуст, потому что я стремлюсь к большему. Я смотрел на себя глазами врагов и знал, что они будут придираться вот к этому или к этому, знал, куда они будут ударять, и пытался сделать так, чтобы их удары были беспочвенны».
— Да у вас просто не жизнь, а борьба…
Николай: «Она у всех такая. Помните, в фильме „Гараж“ Лия Ахеджакова читает: „У верблюда два горба, потому что жизнь борьба“? Дарвинская теория о том, что выживает сильнейший, очень правильная. Она действует и в Большом театре, и у вас в редакции, и на заводе, и среди нянечек детского сада. Просто артисты более эмоциональные люди и подвержены громким переживаниям».
— То есть почивать на лаврах нельзя и расслабляться тоже.
Николай: «Я не могу сказать, что почиваю на лаврах. Я хорошо понимаю, что моя профессия имеет финал. Помню, как получил диплом. Ждал какую-то репетицию, сидел на подоконнике в училище и смотрел на детей, играющих во дворе. И вдруг четко осознал: а ведь это все закончилось. Закончился один „сезон“ моей жизни, и начался другой. Сейчас я тоже ощущаю, что последние часы уходят. Есть гениальная тема времени у Прокофьева в „Золушке“… Я чувствую, что истекает мой срок. Его можно искусственно тянуть, но я не люблю искусственность. Я обожаю театр, но ненавижу его в обычной жизни. Ненастоящие цветы, бутафорские гардины или декоративный камин вызывают у меня чувство ужаса. Театра хватает в работе. А в обычной жизни я человек совершенно простой. Могу не вставать с дивана сутками. Мне неважно, что на мне надето, главное, чтобы чистенько…»
— Не представляю вас в пижаме на диване…
Николай: «Это мое любимое состояние… Так вот, про искусственность. Я понимаю, что моя карьера классического премьера, танцовщика, который всегда был принцем, скоро должна завершиться. Быть постаревшим принцем ужасно. Я должен уйти. Но я уже давно готов к этому психологически.
Мне было всего восемнадцать, а мой педагог Марина Тимофеевна Семенова говорила: „Коля, надо готовиться к пенсии“. Сложность в том, что я все время танцевал в центре. Когда все закончится, поменяется отношение людей. Это то, что бывает с вдовствующими императрицами. Она уже не первая леди, она бывшая королева… Не все это выдерживают. У меня все-таки есть другая профессия: я семь лет преподаю в Большом театре. Есть и третья — я веду программу на канале „Культура“. А у моих коллег и этого нет. Я смотрю на них, и мне их жалко».
— Николай, вы рассказывали, что мама не приветствовала ваше желание попасть в театр. А как к вам — мальчику, который променял игры в казаков-разбойников на танцкласс, — относились сверстники?
Николай: «Меня воспитывала няня. В детский сад меня отдали на последние полгода перед школой. И поскольку я вырос среди взрослых то дети оказались мне совершенно неинтересны. Я привык общаться со взрослыми. Мнение сверстников меня абсолютно не волновало, потому что я чувствовал какое-то несоответствие в знаниях и понимании мира. Никто меня не задевал, не дразнил, у меня даже клички в школе не было.
К балету мама относилась плохо, потому что у нее существовал свой план на мою жизнь: я должен был окончить школу с золотой медалью и поступить в МГУ, как все в нашей семье. Либо „по мужской линии“ — на юридический, либо на физмат, как мама. Выбирай, детка. А тут искусство, тем более балет. Это было очень далеко от нее».
— Движущая сила вашего переезда в Москву — тщеславие?
Николай: «Не знаю, я просто хотел выступать в Большом театре. Мне нравились эти колонны, эта квадрига — и все. Ни на что другое я не соглашался. Когда мама говорила, что есть же еще и Тбилисский театр, я упрямо твердил: „Нет, только Большой“. Мне повезло в том, что мои педагоги объяснили маме: у Коли действительно выдающиеся способности и их надо развивать. Наверное, только это и подвигло ее на переезд. В свое время мама училась в Москве, но не любила этот город. Ей нравилось в Тбилиси. Однако она очень не хотела, чтобы я жил в интернате. Так мы вместе оказались в Москве».
— Потом она поняла ваше упорство?
Николай: «Нет. Просто увидела, что педагоги оказались правы».
— Николай, а был в вашей жизни человек, про которого вы думаете: «Вот он бы мной гордился»?
Николай: «Нет».
— И даже такая легенда, как Галина Уланова?
Николай: «Мои педагоги никогда меня не хвалили. Очень редко кто-то из них говорил: „Прилично“. Но, как ни странно, я не нуждался в их похвале. По их обсуждениям я сам понимал, получилось у меня что-то или нет. Я был в этом плане уникальным учеником. Теперь мои собственные ученики жалуются на то, что я их не хвалю… Я всегда был требователен к себе, и мои идеи — как воплотить тот или иной образ на сцене — очень часто „цепляли“ педагогов.
— Когда вы получили травму было ощущение, что от нас в принципе в жизни мало что зависит? Бьешься, ставишь планки, мечтаешь добиться успеха, а потом — раз! — что-то непредсказуемое полностью перечеркивает все планы…
Николай: «Я проходил реабилитацию в Биаррице, в Центре реабилитации спортсменов высшей лиги. Был там единственным тридцатилетним, всем остальным едва исполнилось двадцать.Но ко мне относились с пиететом, потому что артисты балета там большая редкость. Работа с психологом ставилась во главу угла, считалось, что это огромная психологическая травма — закончить выступать на пике карьеры. Однажды меня вызвали к психологу, и она принялась расспрашивать: «Николай, мы за вами наблюдаем: после занятий вы уходите к себе в номер, читаете на балконе или смотрите фильмы. Персонал говорит, что у вас отличное настроение. Вы что, вообще не переживаете?» Я отвечаю: «Нет…»
— Правда?
Николай: «Абсолютная! До этого у меня никогда не было свободного времени, а тут я получил возможность наслаждаться книгами, фильмами, прогулками по городу. Эта женщина-психолог сказала: «Мы думали, что у вас глубокая депрессия, и не хотели вас беспокоить. Вы первый пациент, который так уравновешенно пережил все, что с ним случилось». Конечно, я беспокоился о том, вернусь ли на сцену, но, с другой стороны, это было такое огромное облегчение… Как объяснить?
Я готовил спектакль в Парижской опере и целый месяц провел в неимоверном напряжении. Ночами плохо спал, вскакивал: эта сцена не готова, вот тут недоработал… Я терзал себя мыслями, что я, русский танцовщик, выступая не в своей стране, должен показать класс, у меня нет права на ошибку. Когда за три дня до премьеры я получил эту травму и доктор сказал, что я не буду танцевать год, я почувствовал огромное облегчение. С моих плеч будто свалился огромный дом. Так сладко, как в ту ночь, я не спал очень давно".
— Может, вам просто не хватало обычной человеческой жизни?
Николай: «Да, не хватало. За тот свободный год я со столькими людьми познакомился, посмотрел столько фильмов! Я до этого во Франции бывал несколько раз, но всегда не хватало времени посетить все эти шикарные дворцы, Лувр, пройтись по набережной Сены. Я научился водить мопед и кататься на скутере, потому что уже не боялся повредить ногу. Все уже произошло. Я все время берег себя, а тут подумал: да пошло оно все к черту! И оказалось, что вокруг столько всяких интересных вещей!»
— Кстати, и любовь — одна из них. И когда вы покоряли Большой театр, люди обычно переживают первую влюбленность.
Николай: «Все, что связано с чувствами, для меня неприятный момент в жизни… Не потому, что это что-то плохое. Просто я „заточен“ на танец, на работу. Когда возникла первая любовь, я успевал сделать столько, что просто удивляюсь: как такое вообще возможно?! Может, сутки были длиннее?
Bлюбленность — дает какую-то эйфорию, легкость, адреналин. Но что все это жутко мешало мозгам, я тоже прекрасно помню. Моя работа требует концентрации. Поэтому я чувство влюбленности ненавижу. Это чувство прекрасно только первые два месяца, потом начинаются бодания. Возникает какая-то ячейка под названием „семья“, но это уже совсем другое».
— Чаще вы заканчиваете отношения?
Николай: «Я из тех людей, которые могут сказать: „Стоп“. У меня огромное терпение, просто нечеловеческое. Но потом как-то резко все ломается, и я ничего не могу с этим поделать. Поэтому всех предупреждаю: не испытывайте мое терпение! В какой-то момент будто все отрубает — мне неинтересен этот человек и его проблемы».
— Гороскопам доверяете?
Николай: «Я к ним очень хорошо отношусь. Но к точным. Считаю, это древняя наука и совсем не лишняя».
[показать]
— Вы к своим тридцати семи годам так и не поняли, зачем эта «ячейка под названием «семья» нужна?
Николай: «Я прекрасно это понимаю, просто себя в ней не вижу. И не хочу. Я так долго жил чувством долга! И теперь, когда я почти дождался окончания срока, хочу наконец удовольствий, хочу пожить для себя! Я так плотно существовал за колоннами Большого театра, что не замечал ничего вокруг.
— А другая любовь — любовь ваших поклонников — для вас много значит?
Николай: «Я не перевариваю пафоса и не хочу говорить пышных фраз. Но знаю точно, что все люди артистических профессий крайне заинтересованы в том, чтобы их работа была востребована. Они могут утверждать, что это их не волнует, но это поза. Мне очень важно, чтобы спектакли с моим участием проходили с аншлагом. Я дорожу тем, что интересен людям, что многие из них меня ругают и еще больше — защищают. Тишина вокруг — это трагедия! Но и пафос меня пугает.
Моя мама была очень мудрым человеком и понимала, что благодаря своим способностям я выделяюсь среди других детей. Она стремилась воспитать меня так, чтобы от звездности не поехала крыша.
— Как же вам с таким экспрессивным характером работается в Большом театре, где, по вашим словам, процветают интриги и зависть?
Николай: «Бью морду, ругаюсь. Я не из тех людей, кто держит за спиной кинжал, а из тех, кто вонзает его в грудь. У меня очень простая инструкция по применению: «Не заходите на мою территорию — останетесь живы. Люблю роль Красной Шапочки и не хочу показывать роль Серого Волка — как можно перекусить глотку в один присест».
— Вы были одним из немногих, кто поддержал Анастасию Волочкову после ее ухода из Большого театра. Вы и сейчас дружите?
Николай: «Она относится ко мне с большим трепетом, потому что в тот сложный для нее момент я остался человеком».
— Как вы восприняли всю эту шумиху с ее откровенными фотографиями?
Николай: «Настя такой же гражданин демократического государства Россия, как и мы с вами. И имеет право на свою личную жизнь. Выкладывать в Интернет свои фотографии — это ее право. А я имею право смотреть на них или нет. Тем и хороша демократия — каждый может выбирать то, что ему нравится.
— Вы людям советы даете?
Николай: «Только если попросят. Лучше десять раз подумать, прежде чем лезть в чужую жизнь. Я и сам мало чьих советов спрашиваю».
— А друзья у вас есть настоящие?
[показать]
Николай: «Есть, но они находятся за пределами Большого театра. Нет, на самом деле и среди коллег есть два-три человека, которых я очень люблю».
— Что может принять артист от поклонников?
Николай: «От чистого сердца — все!»
— В одном из интервью вы рассказали, что кто-то из друзей подарил вам машину с личным водителем…
Николай: «Мне много чего подарили эти друзья. Если бы не они, моя жизнь была бы гораздо менее комфортной. Понимаете, есть территория, о которой я не говорю. Она для меня настолько интимная, что мне не хочется пускать туда посторонних. Эти люди подружились со мной не потому, что я Николай Цискаридзе, артист балета, бренд. Мы познакомились случайно. Но они действительно могут позволить себе многое. И благодаря им мой финансовый статус несколько видоизменился. Я не знаю артистов своего жанра, которые бы настолько не зависели от зарплаты, были свободны в своих передвижениях по миру и жили так сказочно. И все это благодаря моим друзьям».
— А вы вообще материалист?
Николай: «Да. Как сказала Мартышка в мультике „38 попугаев“: „Банан я чувствую, а привет — нет“. Я романтический герой только на сцене. И терпеть не могу конфетно-букетный период — мне в театре это надоело».
— Вы в начале интервью сказали: «Истекает мой срок». А как вы поймете, что все, пора уходить?
[показать]
Николай: «Хорошую книгу написала Людмила Гурченко — „Люся, стоп!“. Я сам скажу себе: „Хватит!“ Я из тех людей, кто уходит с достоинством. В спектакле „Много шума из ничего“ я танцевал Дона Хуана. Это такой отрицательный персонаж, который затеял всю интригу, а в последних актах его ведут в тюрьму. Моя мама видела этот спектакль. Надо сказать, что она всегда была немногословна, а если приходила на мои премьеры, то вела себя очень сдержанно. Никогда мне не аплодировала: не дай бог, кто-то догадается, что я ее сын.
И вот когда я спросил: „Мама, ты просидела весь спектакль, тебе хоть что-то понравилось?“ — она подумала и ответила: „В тюрьму хорошо пошел, голова высоко была поднята“. Достоинство ронять нельзя».
30 июня 2013 года оказался последним рабочим днем Николая Цискаридзе в Большом театре, в котором он протанцевал 21 год. Руководство ГАБТ предсказуемо не стало объяснять, почему два трудовых договора с артистом, работавшим в театре в качестве танцовщика и педагога-репетитора, не будут продлены. Все действительно понятно и так: не сошлись характерами, возникли непримиримые разногласия. Развод хоть и казался в какой-то момент неизбежным, на поклонников его творчества все равно обрушился неожиданно и подействовал болезненно.
Это цитата сообщения ulakisa Оригинальное сообщение
Николина гора
[показать]В переводе с грузинского его фамилия означает «первая звезда», поэтому иного будущего, кроме как на сцене Большого театра, Николай Цискаридзе для себя даже не видел.
Встретились мы в гримерной. И если верить утверждению, что по обстановке комнаты можно узнать характер человека, то бросалось в глаза некоторое несоответствие. Интерьер в розовых тонах, мягкие игрушки, плюшевые подушечки, цветы, подаренные поклонниками. Шоколадные конфеты. (Счастливая генетика позволяет Николаю есть их в большом количестве, сохраняя при этом стройность фигуры). Сам хозяин излучает благодушие и предлагает чаю. А ведь среди балетных про неуживчивый характер Цискаридзе слагают легенды. Да и сам он о коллегах отзывается нелестно, утверждая, что среди них немало интриганов и завистников.
«Человек с большим самомнением», — говорят о нем. Впрочем, имеет право. В жизни театральной Цискаридзе подошел бы эпитет «блестящий» — и в прямом, и в переносном смысле (свои костюмы он украшает настоящими бриллиантами). Каков танцовщик в жизни личной, мало кто знает. Он не очень-то охотно пускает туда посторонних. Но на этот раз Николай был более откровенен, чем обычно.
— Николай, в психологии есть такой тест: нужно представить себе пустыню.
Николай Цискаридзе: «Она бескрайняя, залита светом. Полуденный зной…»
— Психологи сказали бы, что вы оцениваете свое нынешнее состояние как зенит жизненного пути. То, что пустыня бескрайняя, означает, что вы видите перспективу, куда вам двигаться.
[показать]Николай: «Как приятно! Я действительно считаю, что в профессии я делал все качественно. И мне не стыдно за танцовщика Николая Цискаридзе. Я ставил себе планку и тянулся к ней, понимая, что это может кому-то не нравиться.
Мой стакан всегда наполовину пуст, потому что я стремлюсь к большему. Я смотрел на себя глазами врагов и знал, что они будут придираться вот к этому или к этому, знал, куда они будут ударять, и пытался сделать так, чтобы их удары были беспочвенны».
— Да у вас просто не жизнь, а борьба…
Николай: «Она у всех такая. Помните, в фильме „Гараж“ Лия Ахеджакова читает: „У верблюда два горба, потому что жизнь борьба“? Дарвинская теория о том, что выживает сильнейший, очень правильная. Она действует и в Большом театре, и у вас в редакции, и на заводе, и среди нянечек детского сада. Просто артисты более эмоциональные люди и подвержены громким переживаниям».
— То есть почивать на лаврах нельзя и расслабляться тоже.
Николай: «Я не могу сказать, что почиваю на лаврах. Я хорошо понимаю, что моя профессия имеет финал. Помню, как получил диплом. Ждал какую-то репетицию, сидел на подоконнике в училище и смотрел на детей, играющих во дворе. И вдруг четко осознал: а ведь это все закончилось. Закончился один „сезон“ моей жизни, и начался другой. Сейчас я тоже ощущаю, что последние часы уходят. Есть гениальная тема времени у Прокофьева в „Золушке“… Я чувствую, что истекает мой срок. Его можно искусственно тянуть, но я не люблю искусственность. Я обожаю театр, но ненавижу его в обычной жизни. Ненастоящие цветы, бутафорские гардины или декоративный камин вызывают у меня чувство ужаса. Театра хватает в работе. А в обычной жизни я человек совершенно простой. Могу не вставать с дивана сутками. Мне неважно, что на мне надето, главное, чтобы чистенько…»
— Не представляю вас в пижаме на диване…
Николай: «Это мое любимое состояние… Так вот, про искусственность. Я понимаю, что моя карьера классического премьера, танцовщика, который всегда был принцем, скоро должна завершиться. Быть постаревшим принцем ужасно. Я должен уйти. Но я уже давно готов к этому психологически.
Мне было всего восемнадцать, а мой педагог Марина Тимофеевна Семенова говорила: „Коля, надо готовиться к пенсии“. Сложность в том, что я все время танцевал в центре. Когда все закончится, поменяется отношение людей. Это то, что бывает с вдовствующими императрицами. Она уже не первая леди, она бывшая королева… Не все это выдерживают. У меня все-таки есть другая профессия: я семь лет преподаю в Большом театре. Есть и третья — я веду программу на канале „Культура“. А у моих коллег и этого нет. Я смотрю на них, и мне их жалко».
— Николай, вы рассказывали, что мама не приветствовала ваше желание попасть в театр. А как к вам — мальчику, который променял игры в казаков-разбойников на танцкласс, — относились сверстники?
Николай: «Меня воспитывала няня. В детский сад меня отдали на последние полгода перед школой. И поскольку я вырос среди взрослых то дети оказались мне совершенно неинтересны. Я привык общаться со взрослыми. Мнение сверстников меня абсолютно не волновало, потому что я чувствовал какое-то несоответствие в знаниях и понимании мира. Никто меня не задевал, не дразнил, у меня даже клички в школе не было. К балету мама относилась плохо, потому что у нее существовал свой план на мою жизнь: я должен был окончить школу с золотой медалью и поступить в МГУ, как все в нашей семье. Либо „по мужской линии“ — на юридический, либо на физмат, как мама. Выбирай, детка. А тут искусство, тем более балет. Это было очень далеко от нее».
— Движущая сила вашего переезда в Москву — тщеславие?
Николай: «Не знаю, я просто хотел выступать в Большом театре. Мне нравились эти колонны, эта квадрига — и все. Ни на что другое я не соглашался. Когда мама говорила, что есть же еще и Тбилисский театр, я упрямо твердил: „Нет, только Большой“. Мне повезло в том, что мои педагоги объяснили маме: у Коли действительно выдающиеся способности и их надо развивать. Наверное, только это и подвигло ее на переезд. В свое время мама училась в Москве, но не любила этот город. Ей нравилось в Тбилиси. Однако она очень не хотела, чтобы я жил в интернате. Так мы вместе оказались в Москве».
— Потом она поняла ваше упорство?
Николай: «Нет. Просто увидела, что педагоги оказались правы».
— Николай, а был в вашей жизни человек, про которого вы думаете: «Вот он бы мной гордился»?
Николай: «Нет».
— И даже такая легенда, как Галина Уланова?
Николай: «Мои педагоги никогда меня не хвалили. Очень редко кто-то из них говорил: „Прилично“. Но, как ни странно, я не нуждался в их похвале. По их обсуждениям я сам понимал, получилось у меня что-то или нет. Я был в этом плане уникальным учеником. Теперь мои собственные ученики жалуются на то, что я их не хвалю… Я всегда был требователен к себе, и мои идеи — как воплотить тот или иной образ на сцене — очень часто „цепляли“ педагогов.
— Когда вы получили травму было ощущение, что от нас в принципе в жизни мало что зависит? Бьешься, ставишь планки, мечтаешь добиться успеха, а потом — раз! — что-то непредсказуемое полностью перечеркивает все планы…
Николай: «Я проходил реабилитацию в Биаррице, в Центре реабилитации спортсменов высшей лиги. Был там единственным тридцатилетним, всем остальным едва исполнилось двадцать.Но ко мне относились с пиететом, потому что артисты балета там большая редкость. Работа с психологом ставилась во главу угла, считалось, что это огромная психологическая травма — закончить выступать на пике карьеры. Однажды меня вызвали к психологу, и она принялась расспрашивать: «Николай, мы за вами наблюдаем: после занятий вы уходите к себе в номер, читаете на балконе или смотрите фильмы. Персонал говорит, что у вас отличное настроение. Вы что, вообще не переживаете?» Я отвечаю: «Нет…»
— Правда?
Николай: «Абсолютная! До этого у меня никогда не было свободного времени, а тут я получил возможность наслаждаться книгами, фильмами, прогулками по городу. Эта женщина-психолог сказала: «Мы думали, что у вас глубокая депрессия, и не хотели вас беспокоить. Вы первый пациент, который так уравновешенно пережил все, что с ним случилось». Конечно, я беспокоился о том, вернусь ли на сцену, но, с другой стороны, это было такое огромное облегчение… Как объяснить?
Я готовил спектакль в Парижской опере и целый месяц провел в неимоверном напряжении. Ночами плохо спал, вскакивал: эта сцена не готова, вот тут недоработал… Я терзал себя мыслями, что я, русский танцовщик, выступая не в своей стране, должен показать класс, у меня нет права на ошибку. Когда за три дня до премьеры я получил эту травму и доктор сказал, что я не буду танцевать год, я почувствовал огромное облегчение. С моих плеч будто свалился огромный дом. Так сладко, как в ту ночь, я не спал очень давно".
— Может, вам просто не хватало обычной человеческой жизни?
Николай: «Да, не хватало. За тот свободный год я со столькими людьми познакомился, посмотрел столько фильмов! Я до этого во Франции бывал несколько раз, но всегда не хватало времени посетить все эти шикарные дворцы, Лувр, пройтись по набережной Сены. Я научился водить мопед и кататься на скутере, потому что уже не боялся повредить ногу. Все уже произошло. Я все время берег себя, а тут подумал: да пошло оно все к черту! И оказалось, что вокруг столько всяких интересных вещей!»
— Кстати, и любовь — одна из них. И когда вы покоряли Большой театр, люди обычно переживают первую влюбленность.
Николай: «Все, что связано с чувствами, для меня неприятный момент в жизни… Не потому, что это что-то плохое. Просто я „заточен“ на танец, на работу. Когда возникла первая любовь, я успевал сделать столько, что просто удивляюсь: как такое вообще возможно?! Может, сутки были длиннее?
Bлюбленность — дает какую-то эйфорию, легкость, адреналин. Но что все это жутко мешало мозгам, я тоже прекрасно помню. Моя работа требует концентрации. Поэтому я чувство влюбленности ненавижу. Это чувство прекрасно только первые два месяца, потом начинаются бодания. Возникает какая-то ячейка под названием „семья“, но это уже совсем другое».
— Чаще вы заканчиваете отношения?
Николай: «Я из тех людей, которые могут сказать: „Стоп“. У меня огромное терпение, просто нечеловеческое. Но потом как-то резко все ломается, и я ничего не могу с этим поделать. Поэтому всех предупреждаю: не испытывайте мое терпение! В какой-то момент будто все отрубает — мне неинтересен этот человек и его проблемы».
— Гороскопам доверяете?
Николай: «Я к ним очень хорошо отношусь. Но к точным. Считаю, это древняя наука и совсем не лишняя».
[показать]— Вы к своим тридцати семи годам так и не поняли, зачем эта «ячейка под названием «семья» нужна?
Николай: «Я прекрасно это понимаю, просто себя в ней не вижу. И не хочу. Я так долго жил чувством долга! И теперь, когда я почти дождался окончания срока, хочу наконец удовольствий, хочу пожить для себя! Я так плотно существовал за колоннами Большого театра, что не замечал ничего вокруг.
— А другая любовь — любовь ваших поклонников — для вас много значит?
Николай: «Я не перевариваю пафоса и не хочу говорить пышных фраз. Но знаю точно, что все люди артистических профессий крайне заинтересованы в том, чтобы их работа была востребована. Они могут утверждать, что это их не волнует, но это поза. Мне очень важно, чтобы спектакли с моим участием проходили с аншлагом. Я дорожу тем, что интересен людям, что многие из них меня ругают и еще больше — защищают. Тишина вокруг — это трагедия! Но и пафос меня пугает.
Моя мама была очень мудрым человеком и понимала, что благодаря своим способностям я выделяюсь среди других детей. Она стремилась воспитать меня так, чтобы от звездности не поехала крыша.
— Как же вам с таким экспрессивным характером работается в Большом театре, где, по вашим словам, процветают интриги и зависть?
Николай: «Бью морду, ругаюсь. Я не из тех людей, кто держит за спиной кинжал, а из тех, кто вонзает его в грудь. У меня очень простая инструкция по применению: «Не заходите на мою территорию — останетесь живы. Люблю роль Красной Шапочки и не хочу показывать роль Серого Волка — как можно перекусить глотку в один присест».
— Вы были одним из немногих, кто поддержал Анастасию Волочкову после ее ухода из Большого театра. Вы и сейчас дружите?
Николай: «Она относится ко мне с большим трепетом, потому что в тот сложный для нее момент я остался человеком».
— Как вы восприняли всю эту шумиху с ее откровенными фотографиями?
Николай: «Настя такой же гражданин демократического государства Россия, как и мы с вами. И имеет право на свою личную жизнь. Выкладывать в Интернет свои фотографии — это ее право. А я имею право смотреть на них или нет. Тем и хороша демократия — каждый может выбирать то, что ему нравится.
— Вы людям советы даете?
Николай: «Только если попросят. Лучше десять раз подумать, прежде чем лезть в чужую жизнь. Я и сам мало чьих советов спрашиваю».
— А друзья у вас есть настоящие?
[показать]Николай: «Есть, но они находятся за пределами Большого театра. Нет, на самом деле и среди коллег есть два-три человека, которых я очень люблю».
— Что может принять артист от поклонников?
Николай: «От чистого сердца — все!»
— В одном из интервью вы рассказали, что кто-то из друзей подарил вам машину с личным водителем…
Николай: «Мне много чего подарили эти друзья. Если бы не они, моя жизнь была бы гораздо менее комфортной. Понимаете, есть территория, о которой я не говорю. Она для меня настолько интимная, что мне не хочется пускать туда посторонних. Эти люди подружились со мной не потому, что я Николай Цискаридзе, артист балета, бренд. Мы познакомились случайно. Но они действительно могут позволить себе многое. И благодаря им мой финансовый статус несколько видоизменился. Я не знаю артистов своего жанра, которые бы настолько не зависели от зарплаты, были свободны в своих передвижениях по миру и жили так сказочно. И все это благодаря моим друзьям».
— А вы вообще материалист?
Николай: «Да. Как сказала Мартышка в мультике „38 попугаев“: „Банан я чувствую, а привет — нет“. Я романтический герой только на сцене. И терпеть не могу конфетно-букетный период — мне в театре это надоело».
— Вы в начале интервью сказали: «Истекает мой срок». А как вы поймете, что все, пора уходить?
[показать]Николай: «Хорошую книгу написала Людмила Гурченко — „Люся, стоп!“. Я сам скажу себе: „Хватит!“ Я из тех людей, кто уходит с достоинством. В спектакле „Много шума из ничего“ я танцевал Дона Хуана. Это такой отрицательный персонаж, который затеял всю интригу, а в последних актах его ведут в тюрьму. Моя мама видела этот спектакль. Надо сказать, что она всегда была немногословна, а если приходила на мои премьеры, то вела себя очень сдержанно. Никогда мне не аплодировала: не дай бог, кто-то догадается, что я ее сын.
И вот когда я спросил: „Мама, ты просидела весь спектакль, тебе хоть что-то понравилось?“ — она подумала и ответила: „В тюрьму хорошо пошел, голова высоко была поднята“. Достоинство ронять нельзя».
30 июня 2013 года оказался последним рабочим днем Николая Цискаридзе в Большом театре, в котором он протанцевал 21 год. Руководство ГАБТ предсказуемо не стало объяснять, почему два трудовых договора с артистом, работавшим в театре в качестве танцовщика и педагога-репетитора, не будут продлены. Все действительно понятно и так: не сошлись характерами, возникли непримиримые разногласия. Развод хоть и казался в какой-то момент неизбежным, на поклонников его творчества все равно обрушился неожиданно и подействовал болезненно.
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Николина гора | V-8-ivat - Дневник V-8-ivat |
Лента друзей V-8-ivat
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»