Предложи ему солнце — он выберет сотню лун, и окажется снова, как и обычно, прав.

Его пальцы касаются нежно гитарных струн, извлекая из них поаккордно то боль и страх, то горючие слезы и радость вечерних дней.

Его бросили боги, а он позабыл богов.

И, пожалуй, на свете нет ничего важней, чем прозрачное небо, сотканное из снов. Предложи ему день — и он выберет сто ночей. Тихим шелестом звезд обрамит он свою игру.

Он проходит сквозь рынки улиц и площадей, он скользит под луною, крепче зажав струну, он проходит молча, и небо над ним молчит, он струится тихими нотами бледных рек...

Он не помнит богов. Для богов же он вечно скрыт.

Он играет в полях уже тысячу с лишним лет. Он ложится на спину, клевер собой примяв, заменяет сигару вересковым цветком. На обветренных и искусанных в кровь губах расползается тень улыбки, пока тайком, а потом разлетается смехом сквозь пыль веков, удивляя путников всех времен и любых дорог.

Его бросили боги. А он позабыл богов. Да, пожалуй, он сам давно свой последний бог.

(с) nair.