Jбыкновенно в первых строках сочинения требуют разъяснить общечеловеческую значимость выбранной темы. Разводится этот формализм даже не чтобы запретить живо думать, а все больше с целью приучить ребенка тупо воспринимать канцелярские пошлости нашей жизни. Избежим этого.

Чтобы не увязнуть в порочном круге детсадовской логики (Пушкин был хипстер, и все были хипстеры), дадим вневременное определение. Это, прежде всего, эстетическая категория особых людей, в России явившихся (вернее: проявившихся) после петровских преобразований. Они восприняли определенный эстетический компас, наложили его на сетчатку своих глаз. Увидели вдруг уродство косых изб и кривых нравов и принялись худо-бедно те и другие выправлять.

Человек прекрасный

Социальные особенности и паразитическая специфика их угнетающе хорошего хозяйственного положения бросала первых русских хипстеров на обочину голой эстетики. Литературная тусовка начала XIX столетия жаждала красоты откровенной и практической (от шампанского до ногтей). В общественное же проецировалось смутное желание прекрасного, не подкрепленное ни действиями, ни, прямо говоря, пониманием. Невнятное чувство породило невнятную революцию декабристов. Но оно же было вылито гениями Пушкина и Лермонтова, и их Онегина и Печорина, героев того времени, можно назвать лучшими хипстерами не только в русской, но и, пожалуй, в мировой литературе (вторичность к западноевропейскому романтизму надумана).

Чувства плескались, конечно, в великолепных строфах, но общая меланхолия поколения, выбравшего стиль кутежа и дебоша (live fast, die young) привела его в буквально никуда. Неубитые на войне или дуэли онегины и печорины к середине столетия выродились в мерзких ленивцев вроде Обломова. В других же случах они удалились в имение со своей англоманией (см. тургеневских отцов) и иногда стишками о заре.

Дальше только всплески. Эпоха александровских реформ увидит дальше еще тип прекрасного, но потерянного в этом времени человека («Идиот» Достоевского). А серебряный век уже запечатлеет нарочитое декадентство, фатовство, если угодно. А фат и хипстер не одно и то же. Заново и почти с нуля поднимет линию «прекрасного человека» в русской хипстерской литературе Владимир Набоков, который наполнит свою прозу великолепно умеренной пышностью форм – сразу на двух языках. До предела этот вектор доведет уже Саша Соколов, благословленный тем же Набоковым. У этого, как его называют, «русского Сэлинджера», даже проза называется проэзией. Далее его пока не видно (о дальней родственнице Толстого умолчу).

Человек деятельный

Во время между Обломовым и князем Мышкиным явился новый тип русского хипстера – деятельный. Ошибка многих состоит в том, что Базарова, Раскольникова и иных «бесов» второй половины XIX века не относят к хипстерам.

Отголоски этого долго еще аукались в этом тренде (см., например, желание скинуть Пушкина с парохода современности в манифесте футуристов), пока не были похерены в заброзовевшем якобы рабоче-крестьянском соцреализме. Но выросла эта советская литература из эстетики хипстеров Чернышевского и Герцена, Некрасова и Писарева.

Абрис желания высших слоев трудиться (хотя бы что-то делать) запечатлел Толстой в своих великих романах. Если «Братья Карамазовы» смазанный снимок нехипстерской России, «Анна Каренина» – рентген России хипстерской, не до конца еще деятельной, но совсем уже не прекрасной.

Жаль, конечно, прекрасных усилий на этой ниве таких наших товарищей как Максим Горький и Владимир Маяковский, воспевших труд и революцию эстетически. Без лишних слов закончим тем, что тонны романов про хлеборобов и сталеваров ушли под нож двадцать лет тому назад, и далее это направление пока не имело достойных представителей.

Человек ироничный

Ирония, как и талант, должна быть коротка. В начале стоял Гоголь, затем шел Салтыков-Щедрин. На рубеже веков явился своими рассказами, а, прежде всего, великими пьесами Антон Чехов. Нет, на мой вкус, ничего более хипстерского по духу в русской литературе, чем «Дядя Ваня» и «Три сестры», а максиму «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли» нам стоит вынести на штандарты, под которыми мы придем к победе. Этими словами Антон Павлович свел две враждовавшие линии прекрасного и деятельного. Должно быть все. И улыбка на лице.

В прошедшем веке великим человеком на этой стезе был, конечно, Михаил Булгаков. Да и великие авторы последних декад, Владимир Сорокин и Виктор Пелевин, именно ироничны. Ироничны и мы. И немного похожи на литературных героев :-)

IKS