[показать]
^{Фото: РИА Новости}

В начале нулевых его считали голосом скинхедов и отмороженных подростков с окраин. Более неполиткорректного поэта просто не существовало на тот момент. Но и более популярного — тоже. Слава пришла к нему снизу, из народа: без публикаций в литературных журналах, без премий, без радио и ТВ, где любимые темы Емелина — геи, нацменьшинства, зажравшиеся олигархи — были тогда наглухо табуированы. Но вот начался украинский конфликт, и он сделал то, чего не ожидал никто. Открыто и бескомпромиссно выступил против войны. Патриот и националист против войны — такое нечасто встретишь.

— Принято считать, что твоя читательская аудитория — люди образца 93‑го года, ультраправые озлобленные низы. В том числе и те, кто воюет сейчас на Донбассе. Но вот ты пишешь лучшее, на мой взгляд, стихотворение об этой войне «Как Захарченко бьется с Семенченко…». Стопроцентно антивоенное, гуманистическое. И целую серию стихов в том же духе. Неожиданный поворот.

— Да, я знаю, что многих разочаровал. От меня ожидали другой позиции. Это ведь я написал: «И выбьют пусть на базальте, / Накрывшем мои останки: «Русский стихослагатель, / Пел про русские танки». Но во‑первых, у меня всегда была и есть большая доля иронии, которую одни считывают, а другие нет. Во‑вторых, я действительно считаю, что в начале нулевых нас давили политкорректностью и толерантностью и надо было как-то противостоять этому. А сейчас давят державностью и духовностью. В безудержной вакханалии свободы и бизнеса простому человеку, такому, как я, места нет. Но его нет и в барабанной помпезной державности. Россию шарахает из крайности в крайность, а в любой крайности крайним оказывается кто? Вот именно.

— И совсем уж неожиданно ты обрушился с критикой на Захара Прилепина, человека из того же лагеря, что и ты. Причем критикуешь его не с либеральных позиций, как многие, а с правых, патриотических.

— Я искренне не понимаю, в честь чего он учит нас любить родину. Прилепин требует от писателей, чтобы они были певцами во стане русских воинов, бьющихся с вражиной, которая лезет со всех сторон. Ему важна держава, а больные, маленькие и слабые ему, мне кажется, неинтересны совсем. Это абсолютно разный подход к патриотизму. Есть патриоты и есть государственники.

— А в чем разница?

— Разница — как между государством и родиной. Всех уже давно занимает вопрос: как определить русского? Кто это такой? Не черепа же мерить в самом деле. И вот недавно у одного из теоретиков я прочитал: русский — это тот, кто интересы российского государства ставит выше своих собственных. Иными словами, человек, который ложится под любое начальство, лишь бы русское. Ну как с этим согласиться?

— Значит, Прилепин — не патриот?

— Он выступает как сторонник великих геополитических свершений, а то, что от этого становится хуже жить, его вообще не волнует. Тут как в «Медном всаднике» у Пушкина, тот же конфликт. Он видит ситуацию с точки зрения Петра, а я — с точки зрения Евгения бедного. Но ведь их интересы очень часто не совпадают. Другое дело, если на страну напал Гитлер, Наполеон или монголо-татары, — тут надо вместе, согласен. Видимо, Прилепин считает, что так и произошло, и если мы сейчас не встанем все как один, нас сожрут, поубивают, заставят собирать сахарный тростник на плантациях Дяди Сэма. Я так не думаю. Я не вижу непосредственной опасности извне для нашего общества. Никогда не считал жителей Украины врагами России, а теперь уж поздно и начинать… Намеренно использую это словосочетание — «жители Украины». Поскольку и с одной, и с другой стороны воюют и украинцы, и русские. Одни русские и украинцы воюют с другими русскими и украинцами. Нет у русских и украинцев, на мой взгляд, таких проблем, из-за которых можно было бы убивать друг друга. Проблемы есть у начальства, которое организовало все это и посеяло между нами ненависть. А начальство везде одинаковое. И СБУ Украины ничем не отличается в этом смысле от ФСБ России: у них одна школа, советская.

— Почему-то никому не приходит в голову, что можно быть братьями и не живя в одном государстве.

— Да, многие думают, что русский народ кончается на границах российского государства. И если где-то еще живут русские, то границы надо непременно раздвинуть. Поначалу теоретиками русского национализма, людьми типа Холмогорова, говорилось примерно следующее. Вот сейчас на полях Донетчины мы построим Новороссию, то есть другую Россию. Без коррупции, без чиновничества проклятого. Примерно то же говорил и Лимонов. А на мой взгляд, Украина — это и есть другая Россия. Пусть их будет две. Та, в которой живем мы, Россия с ордынским, азиатским уклоном. И другая, более европейская, более западная. Не надо придумывать из Луганска и Донецка новую Россию, когда вся Украина, по сути, может стать таковой. Европейской альтернативой всему тому, что здесь многим не нравится.

— Как думаешь, почему так мало стихов написано об этой войне?

— Как же мало? Все время пишут. С некоторым преувеличением можно сказать, что со стихов‑то и началось. В самый разгар взаимной истерики появился стишок «Никогда мы не будем братьями», потом ответ на него, и понеслось. Правда, в основном это такая народная плюс фронтовая поэзия. Но что-то уже написали и Мориц, и Новелла Матвеева, и Быков, и Орлуша… Другое дело, что многие известные поэты вообще игнорируют эти темы. Они пишут о вечном: о любви, о смерти, о смысле жизни. И конечно, не очень удобно писать о войне, на которой не был. В этом большая моральная проблема, по-моему.

— Опасность еще и в другом: напишешь и сразу потеряешь половину аудитории. Что бы ни написал, все равно половина против.

— Я потерял уже больше половины. Даже по соцсетям видно. И как-то сами собой рассосались мои постоянные рубрики в СМИ. Но я сознательно пошел на этот шаг, ей-богу, душевный покой дороже. Я вижу, как моих читателей, моих друзей втягивает в бессмысленную мясорубку, и участвовать в этом не хочу. Без меня найдутся охотники.

— Я знаю, что недавно ты ездил в Крым. Он сильно изменился с тех пор, как стал русским?

— Стало дороже и скучнее. Крым мне гораздо больше нравился украинским. Ты приезжал как будто бы в другую реальность. Эти их полицейские на набережных, в каких-то кепи, с аксельбантами, в голубых мундирах… Деньги они вымогали даже похлеще российских, а все равно душевно было, весело, карнавал. Какая-то оперетка «Вольный ветер», что-то такое из Дунаевского. А сейчас РФ, ну что… Она и в Африке — РФ.

— А что говорят люди?

— Под Керчью мы застряли на переправе, был шторм. Сняли комнату, сели выпить с хозяином. И он все время рассказывал одну и ту же историю под кодовым названием «Как мы освободили Крым»: «Мы вышли, подошли уже к местному управлению милиции, но тут вышел четкий человек, сказал: ребят, вы туда не ходите, мы и так все решим…» И так далее. Ничего особенного, но он повторял это бесконечно. Подходил еще к кому-то и опять то же самое говорил. Я подумал: а ведь действительно, единственный раз люди реально поучаствовали в истории. У москвичей хоть был 1991‑й, 1993‑й, митинги, опять же — Болотная. А у этих — ничего. Вот представь: человеку за 40 лет. И ничего, пусто. Главное, что было в его жизни, — это «как мы освободили Крым». И деяние-то чисто символическое. Хотели штурмовать, а вышел четкий пацан и сказал: ребята, не надо. Это много говорит о происходящем. Жизнь стала настолько серой и бессмысленной, что любую возможность покуролесить люди охотно поддерживают. Эта возможность заставляет человека из какого-нибудь Тамбова все бросить и тащиться воевать. А уж куда именно, даже не всегда важно. Уверен, что и в Киеве то же самое. Люди вышли на Майдан, у них чувство, что они решают судьбу страны. Это же хорошо! Это лучше и легче, чем просто жить свою жизнь. Я, кстати, не верю, что бунтуют и воюют исключительно лузеры. Ни фига! И бизнесмены, и тусовщики, и вполне успешные люди. У них тоже дефицит смысла жизни. Потому что воюют ведь не за идею и не за землю. А за право что-то решать. Хоть что-то.

Ян Шенкман

Уходящая натура.

Иду к себе на службу давеча
Гляжу на серый день безрадостный
А мужики сидят на лавочке
И пьют бутыль сорокаградусной.

Средь битв с ИГИЛом и «Ан- Нусрой»
Среди крепчающей шизы
Они порезали закуску
И водку пьют как ласточки с Янцзы.

Сидит, целит свое похмелие
В беседах о прошедшей жизни
Мое родное поколение
Что жить должно при коммунизме.

Кому они только ни верили
Какие их кружили вьюги
Один из них пахал на севере
Другой повоевал на юге.

Они в руках сжимали ломики
А им рассказывали длинно
Про экономность экономики
Необходимость дисциплины.

Татуировки, шрамы, лысины
Истерлась жизни позолота
Сидел, да ничего не высидел
Работал , да не заработал.

Жизнь как шоссе многополосное
Умчалась в даль, свалив в утиль вас
И перестройка судьбоносная
И долгожданная стабильность.

Остались сорванные спины
Да зубы тусклые железные
Да здесь у магазинов винных
Дружки, надежные любезные.

Под шелест голубиных крыл
Я наблюдал их заседанье
И молча их боготворил
Превозмогая обожанье.

И я забуду однозначно
Фейсбук, ЖЖ и инстаграм
И с сотней от жены заначеной
Пойду во дворик к мужикам.

Как упоительно ребята
С утра попить дешевой водочки
Пока нам красят азиаты
Вонючей краской загородочки.

Глотали водку, не кривились бы
Чай мастера, а не любители
Воспоминаньями делились бы
И говорили о политике.

Про хунту вражескую в Киеве
Что чмо Обама и козел
Как ловко мы их с Крымом кинули.
Как круто Путин всех развел….

Про то как мы в конфликте в Сирии
Удачно приняли участье
И что, как не крутись в России
Всегда нас выебет начальство…

И будет спор, большой и бурный
Пока, увидев из окна
На всех нас экипаж дежурный
Чья-то не вызовет жена.

Затихнет пир ума и духа
Кого дубинкою, болезного,
Кого пинком, кого и в ухо
Менты разгонят по подъездам.

Чист дворик от алкоголизма
Гуляют бабушки внучат
И никакой подобной жизни
Своим питомцам не хотят.