Митинг памяти Джона Леннона.
Ленинские горы, 21 декабря 1980 года.




(Из объяснительной)
«Я, Антонов Борис Валентинович, русский, 1956 г.р., член ВЛКСМ, студент ф-та Рс и Рв МЭИС…
…21 декабря в 11.30 я пришёл на Ленинские горы, где уже собралась большая толпа. Некоторые из присутствующих говорили скорбные речи о Джоне Ленноне, другие – гневные в адрес убийцы. Третьи слушали песни Леннона, кто-то пел…»




20 декабря в 7 часов вечера в вестибюле института мы с Андрюхой Гореловым и Ленкой Сукмановой увидели это объявление. Я сразу решил, что иду и предложил Андрюхе пойти вместе. Андрюха ответил, что, мол, сходи сам, потом расскажешь. Короче, снял я это объявление на память и сунул в сумку. Может, и не все ещё его прочитали, но я успокоил себя тем, что суббота, поздно и институт уже пуст. Листовка в наше время – это круто. Внизу была приписка от руки: «Боящихся репрессий просим не ездить!» И неразборчивая подпись. Репрессий! Ух! Конечно, я понял, что будут не только Леннон, скорбь, переживания. Будет ещё и зрелище.
В тот же вечер я был в компании институтских друзей на дне рождения Серёги П. Провёл там небольшую агитацию – никто не согласился идти со мной.
Поздно ночью дома меня ждал приехавший в командировку запорожский друг Шура. Он уже взрослый, лет 28-30, что не мешает ему быть отличным парнем, жить в студенческой среде, интересоваться рок-музыкой и т.д. Он очень заинтересовался приключением и сам попросился взять его с собой. Отлично, идём вдвоём. Я зарядил плёнку в фотоаппарат и с мыслями о завтрашнем дне лёг спать.
…Мы с Шурой опаздывали. По дороге гадали: «Что там сейчас? А может никого и нет?» У меня с собой был приёмник (советский, Гиала,СВ/ДВ). Ну, очень хотелось поймать какую-нибудь передачу о Ленноне.
И вот – поворот на главную аллею. Есть люди! Я едва успевал за припустившим Шурой. На смотровой нашему взору открылась захватывающая дух картина. Человек двести-триста стояли толпой у известного каждому москвичу гранитного барьера.



Человек тридцать стояли прямо на барьере и внимательно смотрели в середину толпы. Двое из них держали большой плакат «Светлая память Джону Леннону!» с нарисованным фломастером портретом Джона. У худого, в очках парня, явно студента, на груди плакат «IMAGINE» с четверостишьем. Наверное, словами из песни. Всего было с десяток плакатов. У многих были самодельные значки и просто приколотые фотографии Леннона. Невдалеке от основной массы народа стоял милиционер и терпеливо наблюдал за происходящим.




Мы вошли в толпу. Стоящие с краю старались продвинуться к середине, привставали на цыпочки, тянулись через головы впередистоящих. Шура согласился посадить меня на плечи. Сверху было видно, что происходило в центре толпы. Один парень держал магнитофон, служивший усилителем. Другой парень, взял микрофон, снял шапку и очень взволнованно, срывающимся голосом произнёс речь, полную скорби и отчаяния. Он говорил о Ленноне как о выдающемся музыканте, борце за социальную справедливость, за права негров, за мир. Закончил он словами: «С Ленноном – навсегда!» Окружавшие оратора люди слушали с огромным вниманием, как бы старались помочь ему, разделить его несчастье. Я был потрясён тем, что видел.




Митингующие энергично аплодировали, микрофон переходил из рук в руки. И снова слышались волнующие, полные печали и скорби слова в адрес Джона, и гневные, полные презрения и ненависти в адрес вероломного убийцы – Марка Чепмена. (так в оригинале – А.Б.)
Временами кто-то затягивал ленноновские песни. Все, кто знал слова пели, не очень стройно, но честно и с отдачей, совершенно не чувствуя стеснения перед незнакомыми людьми. Снова по рукам пошёл микрофон, снова говорились недлинные, но волнующие и трогательные речи. Все они заканчивались лозунгами: «Леннон не умер!», «Навсегда с Ленноном!», «Позор убийце!» и другими. Бурно воспринимались фразы, выкрикнутые на английском языке, которого я, к своему стыду и сожалению, не знаю. Один парень крикнул: «Дайте миру шанс!», и вверх взлетели руки с двумя раздвинутыми пальцами. В толпе царило полное взаимопонимание, незнакомые люди объединились, стали одним целым, которое говорило, пело, кричало, скорбило и негодовало. Я был частицей этого целого, пока Шура не напомнил мне, что я сижу у него на шее. Я стал фотографировать.







Вот парень со схваченными лентой волосами и приколотой к ленте фотографией Леннона. Вот группа ребят со значками на груди и портретами Битлов. Они спорят о мотивах убийства. Вот отдельно стоящий юноша в плаще. Под капюшоном опущенные глаза, плотно сжатые губы, на груди – Леннон. Вот несколько парней с пацифистскими значками и внешним видом.
Я забрался на малый лыжный трамплин. Безусловно, толпа выросла. Теперь здесь уже 400-500 человек. Двигая «Зенитом» слева направо, я в три приёма снял панораму с тем, чтобы потом при печати собрать полную картину нашего грандиозного мероприятия.
Слева в стороне по-прежнему в одиночестве стоял капитан милиции. Периодически подъезжали экскурсионные автобусы. Сегодня экскурсоводы не могли порадовать туристов величественной панорамой Москвы с Ленинских гор. Плотный туман и изморось позволяли увидеть только Лужники, да и то в общих чертах.
Я встретил Шуру, про которого с полчаса уже не вспоминал. Мы обменялись впечатлениями и снова вошли в основную массу митингующих. К этому времени основное было уже сказано, митинг подходил к концу и одна за другой звучали битловские песни в исполнении уже не десятков, а сотен человек.
Вдруг, заглушая голоса, над площадью раздалось неприятное шипение – кто-то «продувал» микрофон. Продвигаясь вдоль тротуара, к толпе приближался милицейский микроавтобус с «колокольчиком» на крыше.





(из объяснительной)
«…когда митинг заканчивался, милиция объявила, что «в связи с проведением других мероприятий необходимо освободить площадь». Толпа стала уходить колонной в сторону метро «Университет». Когда с площади все ушли, мы услышали сзади свист и крик. Оказалось, что некоторых из митингующих забрали работники милиции. Оставшиеся стали требовать освобождения задержанных. Тогда милиция стала забирать самых активных из толпы. Я бросился заступаться за одного студента. Меня тоже взяли трое в штатском и посадили в автобус. Так я оказался в отделении. Я решительно требую немедленно возвратить мне фотоаппарат «Зенит», отобранный у меня работником милиции, рядовым.
Написано мной собственноручно.
Б.Антонов. Подпись.»

После того, как колокольчик прохрипел требование разойтись, парни из числа организаторов решили поскорее закончить митинг. Один из них громко выразил благодарность тем, кто по призыву объявлений пришёл почтить память выдающегося певца и композитора, режиссёра, актёра и автора двух книг Джона Леннона. Он также предложил сделать традицией каждое второе воскресенье декабря собираться здесь, несмотря на возможные трудности и препятствия. Последними словами были: «Давайте пройдём в организованной колонне символическим маршем памяти до метро «Университет». Толпа стала вытягиваться в нестройную колонну. Навстречу проехал милицейский автобус. Некоторые засвистели и засмеялись: мол, поздно.
Оказалось, не поздно. Свист раздавался уже в конце колонны. Колонна снова превратилась в толпу. Кто-то сказал, что повязали двух-трёх организаторов. Толпа стояла в нерешительности. Знали, что уходить нельзя. На требование объясниться и освободить задержанных офицер отвечал, что всё в порядке, никто-ничего, но надо расходиться. Милиция и, по слухам, члены оперотряда МГУ стали выдёргивать самых шумных и уводить к автобусу. Подбежала заплаканная девушка и сказала: «Их всех забрали!». Люди не верили своим глазам. Опыта таких ситуаций ни у кого не было. Один парень попросил майора объяснить происходящее, сославшись на некоторые права и свободы из конституции. Майор снова отговорился, что, мол, «всё нормально, расходитесь». Толпа закипела. Послышались смелые реплики в адрес милиции и особенно в адрес тех в штатском, кто совсем недавно стоял рядом, пел, изображая потрясённых поклонников, а теперь «провожает» активистов к автобусу. Уже взят парень с магнитофоном, парень с плакатом «IMAGINE», многие другие.
И всё же потасовки никто не хотел. Я ещё немного поснимал и убрал фотик. Очень не хотелось потерять ценную плёнку. Подошёл сержант: «Что, любитель?» «Профессионал!» — ответил я грубо и втёрся в толпу. Народ уже кричал, свистел, отчаянно сопротивлялся. Трое тащили парня, которого не хотела оставлять девушка. Её грубо оттолкнули, она что-то ответила. Теперь и её совсем не по-джентльменски затолкали в автобус.
Весь этот хаос не мешал ритмичной работе экскурсий. Одни автобусы с туристами подъезжали к смотровой площадке, другие благополучно отправлялись дальше знакомиться с нашим прекрасным городом.
Толпа снова стала выстраиваться в колонну. Стоявшие в шеренгах, крепко взявшись за руки выходили за пределы милицейского кордона. Когда проходили мимо автобуса с задержанными, я закричал: «Ребята, мы с вами!» Закричали ещё многие. И снова толпа, снова выдёргивают самых активных, но теперь, спасая его, на нём повисают десять человек. Всё равно берут. Вот двое в штатском вцепились в парня, который цитировал конституцию. Я не сдержался, бросился к нему и с диким криком: «Не отдадим!» схватил его за руку. Сразу же кто-то схватил и меня. Я зашипел: «Убери руки!» и стал отбиваться, обзывая его Пиночетом, шестёркой, гориллой. Вот уже вцепились в другую руку. Я отбивался ногами, изрыгая проклятья. Интересно, что совсем не было страха, наоборот, рассвирепев и выпучив глаза, уже не думая об освобождении, я просто пытался подольше сопротивляться. Что было, конечно, бессмысленно. Мой большой тулуп придавал мне объём и массу, и мне относительно легко удавалось сбивать моих конвоиров с прямого пути на извилистые дуги и развороты назад от автобуса. Но подбежали ещё двое и стало труднее. Я продолжал брыкаться. Они давали друг другу советы – куда надавить, что заломить, куда стукнуть. И пинками затолкали-таки меня в автобус.
Видно было, что им нравится их дело, на лицах азарт. С виду простые парни, в простой одежде, с не очень аккуратными удлинёнными волосами.
В автобусе сидел тот парень, за которого я вступился. Мы подали друг другу руки и познакомились. Это был Володя Фёдоров – авторитет в среде хиппи. Остальное мы наблюдали уже из окон автобуса. Следующей вошла болезненного вида девушка. Она недавно перенесла операцию и сейчас её здорово задели локтем. Она с болью на лице уставилась в окно. Следующим будет вон тот парень, похожий на Леннона. Худое лицо, длинные волосы с пробором посередине, ленноновские очки. Вот очки уже на заснеженном асфальте… Это Женя Борисов, друг Володи.
Вошёл сержант: «Что, любитель?» Я ответил: «Ничего, профессионал!» Он пообещал засветить плёнку. Народ возмутился: «Не имеете права!» и даже: «Рискни!». Володя спросил сержанта: «А почему Вы боитесь этих снимков, разве они незаконные?» «А вдруг он их пошлёт в западную прессу». «Так Вы боитесь огласки происходящего? Этим Вы расписываетесь в том, что творите бесправие». Сержант, подумав, сказал: «Зажрались!» и вышел. Мы дружно рассмеялись.
Я вынул кассету из аппарата и отдал одной из девчонок. Вставил чистую плёнку. Обменялись номерами телефонов. Девочек, наверное, не будут обыскивать. Мимо проходил Шура, про которого я в очередной раз забыл. Я открыл окно и передал ему аппарат. Но вскоре и Шура был в автобусе. Только без аппарата. Нас было уже восемь парней и четыре девчонки. Мы знакомились, обменивались телефонами, думали о подобном митинге через год. Кто-то предлагал добиться разрешения властей, предлагалось более чётко всё организовать, поставить пикеты, не давать повода и т.д. Женя заметил, что всё это будет иметь такой же результат. Надо придумывать что-то другое. Но что?
Автобус тронулся. Мы запели: Снова в СССР, Не дайте нам пасть, Революция. Последняя, кажется, была написана по следам студенческих выступлений в США. Круто! То, что нас было много, придавало сил. Мы улыбались и чувствовали себя уверенно. Володя предложил обговорить вопрос о том, как отвечать в милиции. Мы окружили его. Сержант прикрикнул: «Больше трёх не собираться!» Мы продолжили. Он уже злобно крикнул: «Я сказал — не собираться!» Мы разошлись и демонстративно расселись по трое. Порешили на том, что будем говорить то, что видели. Периодически возникали перепалки с милиционерами. Их было семеро. Многие из них не знали, кто такой Леннон. Мы их жалели. Почти все они считали нас зажравшимися интеллигентишками и не скрывали желания пожёстче усмирить нас. Некоторым, впрочем, явно не нравилась их роль в сегодняшнем спектакле.
Минут через пятнадцать мы подъехали к какому-то отделению милиции. Там уже полно таких, как мы. Поехали дальше, пока не приехали в 60 отделение в районе Кропоткинской. «Выходи по одному!» Автобус поехал назад, на Ленинские горы. В отделении тускло светили запылённые лампочки, было тихо. Только за стеклом дежурного суетились несколько офицеров. Налево – коридор с кабинетами сотрудников, направо – две камеры предварительного заключения с решётчатыми окошками. В каждой сидело по одному человеку. Вид у них был жалкий. Пахло перегаром. Женя предложил после всех процедур пойти к начальнику отделения и потребовать от него вразумительных объяснений — за что и по какому праву мы находимся в этой мерзкой обстановке?
Время тянулось очень медленно. Ребята снова заговорили о митинге, о том, что случившееся очень серьёзно, может даже намного серьёзней, чем мы можем предположить. Это ведь первый конфликт молодёжи с властью такого масштаба. Мы знали, что сейчас в таком же положении, только в других отделениях, находятся другие ребята, которых забрали до или после нас. Прошло два часа после окончания митинга и те, кто уже дома, наверное рассказывают своим друзьям о сенсационном происшествии. И им, может быть, не верят, как потом не верили мне многие мои товарищи.
Я взял у Шуры приёмник в надежде поймать что-нибудь подходящее к обстановке. Тут случилось невероятное – из динамика раздавался голос Джона. «Начинай сначала!», — объявил ведущий и дал вольный перевод песни: «Пока человек жив, он будет думать о жизни, о ближнем, о любви и о счастье». Мгновенье – и я окружён ребятами, которые не сдерживая чувств, благодарили того волшебника, который преподнёс нам этот потрясающий сюрприз. По «Юности» передавали передачу о Ленноне. Теперь Джон пел как раз те слова, которые были написаны на плакате у парня на смотровой. «Представь, не будет ни рая, ни ада, будет синее небо, мы отыщем к счастью дверь». Потом «Я не хочу быть солдатом», потом ещё и ещё… Как же это оказалось в тему. Все воспрянули духом, подпевали, пританцовывали.
…В кабинете стояли два стола. За одним сидел наш парень и отвечал на вопросы сотрудника. Другой сотрудник, как и первый, в штатском, довольно вежливо пригласил сесть и рассказать о том, что произошло сегодня, о моей роли и о моём фотоаппарате. Я рассказал всю историю, притворно поплакавшись насчёт того, что мне очень дорога плёнка, отснятая сегодня…

Оригинал тут