Из напитков история предпочитает спирт.
Она, свернувшись в клубок, под забором спит
И видит во сне прошедшие времена,
И всю совокупность их посылает на.
Наше время хуже лишь тем, что мы в нем живем,
Подустав от насущных тем, над пустым жнивьем
Полусонно кружа, как испуганные перепела.
История спит. Она снова перепила.
Человек – это нечто, готовое превратиться в ничто,
Как песок, как мука, просеянная сквозь решето.
Званных мало, а избранных вовсе нет.
В небесах марширует военный парад планет.
... Но скажите мне – беспокойно друг другу снясь,
Что такое мы, что такое любой из нас?
Не безделица ли, не бессмыслица ли всё это
Или, может быть, наивысшая благодать?
Я гляжу в небеса. И, не веруя, жду ответа.
И лишь Богу известно, как долго я буду ждать.
Дни куда-то волочились,
Сволочились и волчились
И серели, словно стая,
Вырастая и врастая
В наше сердце, в наше тело,
Незаметно, незабвенно.
И кому какое дело,
Что у века вскрыты вены?
От безумий до безумий,
От наитий до наитий
Обнажается Везувий
Очагом кровопролитий
И в страданьи неокреплом,
Озверевший от безбожья,
Посыпает серым пеплом
Обгоревшее подножье.
Прикрываясь небесами,
Мы развенчивали сами
Нами созданные мифы,
На невидимые рифы
Направляя наше судно,
Наши судьбы, наши сути.
Отчего же так паскудно
В этой серой сирой мути?
Для каких таких сокровищ
Разбудили мы с тобою
Огнедышащих чудовищ,
Называемых толпою?
Нерешимость, нерушимость –
По тропе кровавой века
Толпы движет одержимость
Без лица и человека.
По земле скользя покато,
Мы добрались до заката,
С удивлением внимая
Календарным сводкам майя.
Что нам убыль, что нам прибыль
Облаченных, обличенных?
Мы готовы верить в гибель
С наслажденьем обреченных.
Ярость пиршества на тризне,
Ясность родственности с твердью.
Мимолетность этой жизни
Есть свидетельство бессмертья.
Неразгаданы и зыбки,
Уходя во тьму пустую,
Мы оставим по ошибке
Вместо точки запятую.
Ты говорила мне, будто летала над Витебском,
Будто бы город казался не больше, чем вытиском
С нежно любимого мной и тобой полотна –
С хатами, церковью, скрытыми дымкой предместьями.
Я тебя спрашивал: «Разве летали не вместе мы?»
Ты отвечала мне: «Нет, я летала одна».
«Где же был я?» «Я не знаю. Но там тебя не было».
«Я понимаю. Ошибся, наверное, небом я
И залетел не туда». «И, похоже, не с той», –
Ты отвечала с какой-то насмешливой горечью.
«Ты, очевидно, готова считать меня сволочью?»
«Я, очевидно, считаю тебя пустотой».
Радость моя, прекратим бесполезные споры мы –
Мы заблудились с тобою по разные стороны.
Сбиться с пути в сновиденьях моих и твоих
Проще простого. Когда-нибудь горечь уляжется,
Время покатится дальше под горку. Но, кажется,
Больше не снятся нам общие сны на двоих.
Я в сновиденьях твоих стал изгоем и выкрестом,
Я не летаю с тобою по небу над Витебском,
Мне не под силу начало по новой начать.
Всё-таки чем-то большое разнится от малого,
Всё-таки богово – Богу, Шагалу – шагалово...
«Что ты молчишь?» «Потому что мне легче молчать».
Я ухожу за холстом, за кистями и красками,
Зная, что должен мазками расправиться с масками,
Чтобы не сделалась домом родным западня.
Я затеваю заведомо что-то нелепое.
Хочешь – гляди, как пишу незнакомое небо я,
Там, где не будет тебя. И не будет меня.
Вековечное не дольше однодневья.
Это делает его обетованным.
Жизнь проходит от кочевья до кочевья
Удивительно красивым караваном.
Нас тропа благословила и взрастила
Переменою движенья и покоя.
Так огромны над пустынею светила,
Что возможно прикоснуться к ним рукою.
Если начатое кончится однажды,
В ожидании известий и безвестий
Мы, наверное, избавимся от жажды,
Выжимая виноградный сок созвездий,
И ни в чем на этом свете не раскаясь,
По какому-то сердечному веленью
Проскрипим песками с ветром, опускаясь
Перед каждою песчинкой на колени.
Нам пора. Дорога делается глаже.
Впереди нас ждет кочевье. А покуда
Помоги мне снять нелепую поклажу
Со спины неприхотливого верблюда.
Зимою грусть становится близка
И невесома, словно облака,
Которые в самозабвеньи неком
Плывут и исчезают в полумгле,
Как будто исповедовавшись снегом
На небо заглядевшейся земле.
И хочется идти по снегу вдаль,
Не зная, но предчувствуя печаль,
Пока тебе дорога не наскучит.
И прикоснувшись к сердцу твоему,
Печаль тебя чему-нибудь научит.
Но радость не научит ничему.
До синевы метелями обрит,
Скупой январь слегка посеребрит
Дороги и глухое бездорожье,
В котором всё утрачивает вес
И тишина – не больше, чем подножье
Великого молчания небес.
И хочется запомнить наизусть
И эту тишину, и эту грусть,
Которая, подобно волхвованью,
Из мира в мир протягивает нить
И сердце приближает к пониманью
Того, что невозможно объяснить.