В Америку с духоборами. Часть 5
22-08-2013 10:53
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Канада. Станция Коуэн. В бордингаузе. 13 февраля 1899 г.
В два часа ночи мы прибыли в Коуэн. Завизжал тормоз, брякнули буфера, поезд остановился. Разоспавшиеся духоборы лениво ворочались, собирая вещи и заглядывая в окна. Но оттуда смотрела на них черная ночь, и, кроме отражения собственного лица и вагонных ламп, ничего не было видно.
Вот где-то вдалеке замелькал яркой желтой точкой фонарь. Он причудливо подпрыгивал и кидался во все стороны, точно летал по воздуху. Должно быть, человек, несший его, бежал по неровному месту. Огонь все приближался, и через несколько минут в вагон ворвался переводчик-галичанин, Иван Иванович, и с ним Н. Зибарев, прибывший сюда вместе с английскими рабочими.
Бодрый, подвижной, как все здешние пионеры, переводчик отчаянно вертел во все стороны фонарем и покрикивал на своем ломаном русском языке:
-- Ну, збирайтесь! Скоро, скоро, чего там!... Эге!.. Заспали-се... Ну, файны, хлопцы, -- тутай скоро нужно!
Духоборы, снисходительно поглядывавшие на его суетливость, все же заторопились выйти, едва успев раскланяться с Зибаревым, радостно улыбавшимся своим братьям.
Выйдя из вагона, мы попали в тьму кромешную. После ярко освещенного вагона не видно было, куда ступить: казалось, что проваливаешься куда-то в пропасть. А тут еще вертлявый переводчик слепил глаза своим фонарем, который ровно ничего не освещал, кроме его руки и белых заиндевевших усов.
-- И чего он крутится под ногами! -- проговорил кто-то.
-- Ну, все юж тутай, чи еще кто? -- крикнул переводчик по направлению темной кучки людей.
-- Да все, все! Веди уж куда надо, -- нетерпеливо отозвались оттуда.
Надоедливый огонь двинулся вперед, а за ним гуськом потянулись и духоборы.
Мы двигаемся по снежной пустыне, теряющейся в ночном мраке, таком густом, что с трудом различаешь качающуюся спину идущего впереди тебя.
Из темной бездны неожиданно выдвигаются перед самыми глазами темные силуэты спящих великанов-деревьев. Величественно, покойно стоят они, широко простирая свои лохматые грузные ветки, покрытые тяжелыми пластами снега. Под их могучей сенью то там, то здесь мрачно чернеют на снегу исполинские стволы, оголенные от ветвей, сраженные разрушительной рукой человека.
Грозная тишина царит здесь. И робко пробираются гуськом по ному дикому месту люди, не смея перекинуться словом, чтобы не нарушить сна этих вековых исполинов. Шуршит только под мягкой поступью сухой снег, да слышится тяжелое, сдержанное дыхание запыхавшихся людей.
Впереди чувствуется темная стена леса. За небольшой горкой вдруг сверкнули два кроваво-красных огонька, точно глаза какого-то неведомого чудовища, которое одиноко бодрствует среди дремлющего леса, сторожа его покой.
-- А вот и бордингауз! -- весело крикнул переводчик, взмахивая фонарем, радуясь, что наконец можно нарушить жуткую тишину, навеянную лесом.
Люди встрепенулись, прибавили шагу, заговорили.
Невдалеке от бордингауза, сложенного здесь предприимчивым англичанином, стоит, широко растопырив полы, палатка. Там при слабом свете лампы, едва пробивающемся через густой пар, можно разглядеть несколько лошадей и быков. Животные сонно жевали свою ночную порцию. Пар от их дыхания наполнял всю палатку; здесь было душно и жарко.
Самый "бордингауз" -- низкое строение, сложенное из толстых бревен.
Щели замазаны глиной, на дощатую крышу для тепла навалена земля.
Внутри очень жарко и довольно-таки темно. На полу валяется человек двадцать англичан и несколько индейцев, спящих вперемежку со своими лохматыми собаками. Никто из них не обратил на нас внимания, хотя для того, чтобы попасть в следующую комнату, мы должны были переступить через их ноги. Один только индеец, сидевший в углу с завязанной в тряпку рукой, на которую он по временам дул, качаясь, чтобы утишить боль, пробормотал что-то, сверкнув на нас из темного угла своими белками.
В следующей комнате, возле докрасна накалившейся железной печки молодой белобрысый англичанин, засучив рукава, ловко перетирал оловянную посуду вместе с раскрасневшейся галичанкой. Не прекращая работы, он, весело смеясь, энергично размещал нас за столами и успевал еще шутить со своей работницей, что было далеко не легким делом, так как шутил он столько же языком, сколько и руками.
Кое-как мы разместились на полу, на скамьях, а кому места не хватило, те уселись поудобнее за стол и так скоротали остаток ночи.
Проснувшись, я увидел, что неутомимый англичанин, весь в поту, раздавал уже в другой комнате горячий "порридж"* и чай, который разливала галичанка, едва ворочавшая сонными глазами.
* Овсяная каша, обычный завтрак англичан.
Пора собираться в дорогу.
Для Северного участка из бонуса было приобретено пять пар хороших крупных лошадей-першеронов и три пары быков. Быки оставлены в колонии, -- там на них таскают из лесу бревна для построек, а лошади, запряженные попарно в сани, перевозят из Коуэна на участок провизию и другой багаж. Мак-Криари очень настаивал на том, чтобы перевезти в Северный участок как можно больше муки и другой провизии теперь, пока держится санный путь, так как между Коуэном и Северным участком лежат топкие болота, и с наступлением весны перебраться через них будет очень трудно. Конечно, пять пар лошадей для этой цели было очень мало, и поэтому было еще около десятка английских подвод. Зибарев сетовал на наемных извозчиков.
-- Лучше было бы на эти деньги купить лошадей да саней, -- говорил он, -- перевезли бы на них все, а потом они нам же бы остались, пахали бы на них... Теперь же, опять, посмотри -- овес, сено прямо рекой текут, потому торб у них нету, а возьмет насыпет на попоне, а то прямо на снегу, и что ты с ним сделаешь! Просто сердце кровью обливается... Говоришь ему, чтобы накладывал больше на подводу, а он и слухать не хочет. "Ты, говорит, меня не нанимал, мне, говорит, правительство платит". Что ты ему скажешь! Одно слово, отказать бы их вовсе, и вся тут...
Обсуждая этот вопрос в Виннипеге, Хилков7 доказывал господину Мак-Криари, что гораздо выгоднее купить своих лошадей, чем нанимать извозчиков, но Мак-Криари на это не соглашался.
-- Если так сделать, то кончится тем, -- говорил он, -- что и денег не будет, и скота не будет, и багаж и люди застрянут в Коуэне и Иорктоне (ближайшая железнодорожная станция для Южного участка). Духоборы, насколько я заметил, народ упрямый: они не хотят смотреть за скотом, как здесь принято, а при неправильном уходе першероны скоро издыхают. Может быть, на Кавказе их приемы и хороши, но здесь так нельзя...
Канада. В пути между Коуэном и Северным участком.
13 февраля 1899 г.
С общего согласия в Коуэне осталось несколько духоборов для постройки блокгауза. Это нужно было сделать затем, чтобы не платить за постой в бордингаузе.
Позавтракав, запрягли подводы, забрали на них сколько было возможно из пришедшего с нами вагона и тронулись в путь.
Было тепло. Красивые, рослые лошади легко шли по рыхлому снегу, монотонно побрякивая вальками.
Духоборы, беспорядочно толпясь, шли по бокам высоко нагруженных саней, сверху которых сидело по два-три человека. Молодые парни, бывшие на пароходе матросами, разбесились и то и дело толкали друг друга в глубокий снег, а несколько раз они принимались и за меня: стаскивали с саней в снег и наваливались всей гурьбой, пока старшие не освобождали меня из-под так называемой "малой кучи".
-- Нешто можно так! -- упрекали они молодцов. -- Этак не годится, -- вы полегче!
-- Да что полегче! -- отвечали им. -- Он как нас муштровал на пароходе? Все говорил: вот на берегу, говорит, там воля ваша будет... Ну, мы хоть теперь над ним покуражимси...
-- Вот и покуражились, -- замечали старики, -- помочите полушубки в снегу: как они у вас разлезутся, тогда мороз над нами дюжей покуражится.
А что нам полушубки! Куфайки заведем, как у немцев.
-- Ты гляди-кось, какой из мене индей вышел! Го-го-го!.. -- заорал здоровый малый, перекинувшись на спину и задирая напоказ свои ноги, обутые в толстые чулки и желтые индейские мокасины.
Старики недовольно ворчали что-то о том, что так дурить негоже, но разыгравшихся молодцов трудно было унять. Они то и дело начинали свалку и потом бегом догоняли ушедшие вперед сани, увязая по колено в рыхлом снеге, ежеминутно спотыкаясь и падая друг через друга.
Старикам, как видно, особенно не нравилось, что молодежь без всякого неудовольствия одевала индейские мокасины, английские фуфайки, кепи с наушниками и другую "иностранную" одежду. Хотя и многие из стариков по необходимости оделись так же, но такая измена "духоборческой обряде" далась им не без борьбы.
Большой лес давно, еще при выезде из Коуэна, остался в стороне. Теперь мы едем по гладкой прерии. Изредка попадаются небольшие группы осины, сиротливо торчащей голыми метелками на фоне грустного серого неба. Местами из-под снежного полога, согнувшись дугой, упрямо вылезает пучок рослого дикого горошка, любимой пищи индейских лошадей, которой они питаются лето и зиму.
Кое-где виднеются следы лося; цепочкой извивается хитрый, запутанный бег лисы и разбросанные скачки трусливого зайца. А в одном месте попался отпечаток лыж охотившегося в этих местах индейца.
К обеду мы въехали опять в небольшой лес, состоящий из осины, сосен и других пород. Там среди больших стволов, сваленных буреломом, весело пылал костер с дымящимся чайником. Вокруг костра расположилось человек десять англичан, -- это наши возчики. Мы остановились рядом с ними.
Распряженные английские лошади ели овес, насыпанный прямо на снегу, что еще раз заставило Зибарева огорчиться.
Зато, когда духоборы, не дав своим лошадям достаточного отдыха, засыпали им овса без всякой меры, англичане в один голос заговорили:
-- Вот мы уже сколько раз говорим им, что этим лошадям нельзя давать тяжелый корм, пока они горячи!
-- Это не "индейцы", -- подхватил другой.
-- Они любят, чтобы их регулярно, три раза в день кормили, по одной мерке овса каждый раз, не более, -- выразительно поучал толстый англичанин с багровыми жилками на щеках и носу.
На все эти наставления духоборы-кучера не обращали никакого внимания.
Один из них, Шерстобитов, с упрямой улыбкой, точно наперекор, подсыпал заботливой рукой своим лошадям овес и, любовно на них поглядывая и охорашивая, сказал:
-- Это они, немцы то есть, напрасно совсем гутарят. У нас бывало-ча, после какой езды по горам, вот когда там губернатора везем или по иному случаю, -- как лошади заморятся! И никогда не ждем: задашь ей сколько тольки осилит, и прямо смотреть любо, какие гладкие, чистые лошади были.
-- Очень уж народ дотошный -- англики эти.
-- Бояться корму нечего -- маслом каши не испортишь, а всякая скотина свое понятие имеет, съест скольки надо, и шабаш.
-- А что, кабы его самого кормить по порциям? Небось не был бы такой гладкий, -- засмеялся Шерстобитов, показывая на поучавшего "англика", который уплетал в это время огромный бутерброд с холодным мясом и вареньем. Англичане, видя, что их не слушают, отошли к своему костру.
-- О, ничего! Их тут научит что-нибудь другое, -- сказал толстяк, -- мы уже видели, что бывает, когда переселенцы хотят делать по-своему.
-- Да, кончалось это очень плохо, -- отозвались другие.
-- Их карман научит.
Пообедав, мы поехали вместе с англичанами. На одной из небольших полян внезапно показался домик скваттера, первое жилище, попавшееся нам до сих пор. Вся его земля была обнесена изгородью из колючей проволоки. Дорога пролегала мимо домика, возле которого мы увидели и хозяина -- худого старика в красном колпаке, с заложенными в карманы руками.
Он, как видно, поджидал нас, потому что, как только с ним поравнялись сани, на которых сидел переводчик, он подошел нему.
-- Good day! (Здравствуйте!) -- порывисто сказал он, враждебно глядя на духоборов злыми глазами. -- А куда девался шкворень моей телеги, скажите, пожалуйста, а? -- вызывающе начал он, склонив вопросительно голову набок.
-- Какой шкворень?
-- Как какой шкворень? Зачем вы спрашиваете то, о чем знаете? Мой шкворень, обыкновенный шкворень, который лежал вот тут всю зиму, пока не начали шмыгать тут вот эти господа, -- настойчиво постукивая трубкой об телегу, кричал старик, и кончик его колпака трясся от негодования.
-- Никакого шкворня я не знаю, вы, вероятно, его затеряли, а теперь придираетесь к нам. И зачем нам может понадобиться ваш шкворень?
-- Это вы у них спросите, зачем, у них, у ваших молодчиков, да... Лежал, я вам говорю, вот тут, на этом самом месте... разбей меня громом!
-- Э! Что мне с вами говорить, вы болтаете бессмыслицу! Вам не нравится, что правительство им дало денег, а вам нет, -- так вы на правительство и сердитесь, и незачем вам порочить честных людей. Прощайте.
Сани тронулись.
-- Да! -- кричал, брызгая слюной старик, -- мы таких честных людей в Калифорнии линчевали и здесь завязывали им галстук, пока не научили уважать чужую собственность... Мы еще посмотрим, да, мы еще посмотрим этих честных малых, будь они прокляты вместе с вами! -- кричал вдогонку старик, держа в руках трубку.
-- Чудной старик! -- спокойно заметил один из духоборов, когда им рассказали, о чем шла речь. -- И зачем ему пустяк болтать про нас? Сам небось знает, что ничего мы никогда не возьмем -- ренствует на нас, больше ничего.
-- А что мы ему сделали? Нешто мы кого обижаем, что ли! Все разбирали причины, почему бы мог обижаться на них старик ирландец; самое же обвинение никого не обидело, не задело ничьего самолюбия. Духоборы по отношению к чужой собственности честны идеально; они так привыкли к доверию людей, что ни на минуту не могло им прийти в голову, что такое обвинение могло быть предъявлено к ним всерьез. Случай этот показал им только, что далеко не все рады их приезду в Канаду, как это можно было заключить по оказанному им приему.
Дорога все еще идет лесом. Стало совсем жарко. Ушедшие далеко вперед от саней духоборы сняли свои шубы и повесили их на придорожных деревьях.
-- Будут ехать наши, снимут.
-- Смотри, как бы не оставили их на деревьях-то. Сказано, что лежит на дороге, того не тронь.
-- Ну да! -- пренебрежительно заметил Зибарев: -- Видать же, что наша одежа. Кто еще тут такую носит? Небось -- довезут!
Дело в том, что в прерии принято за правило никогда не поднимать на дороге найденной вещи, если наверное не знаешь ее хозяина. Таким образом, "находок" здесь не бывает. Правило это -- так называемый "закон прерии" -- выработалось здесь давно, с тех пор, как стали селиться белые люди. Поддерживалось это правило очень суровыми способами: всякого нарушителя его без дальних разговоров вешали на первом дереве. Но так как в прерии часто бывало трудно найти дерево, то в таких случаях эта операции правосудия производилась другим довольно оригинальным способом, а именно: из двухколесной арбы, на которой раньше тут ездили, выпрягали лошадей, к концу оглобли привязывали за шею преступника, а затем путешественники влезали в арбу, которая под их тяжестью опускалась, а преступник, привязанный за шею к концу оглобли, подымался вместе с ней на воздух, где ему предоставлялось висеть до тех пор, пока, по мнению пассажиров арбы, попранное правосудие не было удовлетворено. Тогда пассажиры вылезали из тележки, запрягали лошадей и мирно продолжали свой путь.
Понятно, что при таких условиях закон этот въелся в плоть и кровь жителей прерий, и уж что другое, но за собственность вашу, как бы плохо она ни лежала, вы можете быть спокойны. ...
Канада. На Северном участке.
14 февраля 1899 г. (вечером)
Рано утром мы тронулись дальше. Переехав речку, мы опять поехали лесом. Здесь, как видно, был большой пожар. Сколько можно окинуть глазом, стояли огромные, блестящие синеватым цветом гладкие стволы. Кора уже давно слетела с них, а дождь и ветер вымыли и высушили их на славу. Обугленные внизу, с боков, с искривленными обломанными ветвями стояли эти пни, блестя своим сизым ободранным телом, а между ними лежали их товарищи, не устоявшие в борьбе с пожирающим пламенем. Говорят, что лес этот сожгли индейцы во время войны с белыми. Жутко здесь. Уныло поскрипывая, качаются эти мертвецы, стуча своими изуродованными ветками, точно скелеты костями.
Большую часть дня тянулись мы среди этих грустных мертвецов, рассказывавших нам свою печальную историю, говоривших о неблагодарности людской, их безумной вражде и жажде самоистребления. А широкий, жесткий степной ветер звонко пел, хватаясь за высокие стволы, и, казалось, уверял их, что печалиться не о чем: он всюду летает, по всему миру, и везде он видит то же самое, -- и так всегда будет, пока будет мир... И голые великаны, слушая его, стонали, качая в ужасе своими голыми верхушками, стараясь приблизиться друг к другу, чтобы уйти от давящего одиночества, которое от рассказов ветра становилось невыносимым...
А у ног великанов узкой лентой тихо извивался змейкой наш караван. И, глядя на нас, они, казалось, шумели нам:
Куда вы идете? Видите, как нас изуродовали здесь. Тут страшно стр-а-а-шно..."
"Страшно!.." -- гудело кругом.
"Страшно!" -- зловеще крикнул одинокий ворон и, прошумев над головой черным крылом, скрылся.
"Страшно!.." -- злорадно взвизгнул ветер, бросаясь на людей и залепляя глаза снегом, наметая по дороге сугроб за сугробом, заметая следы.
-- А страшно тут, братцы, дикое место, -- сказал кто-то.
Никто ему не ответил.
Но вот лес поредел, стало светлее; впереди расстилается белоснежная прерия. Мягко нажимая, широкой, ровной струей охватил нас южный ветер, растрепывая гривы и хвосты лошадей. И хотя зимнее тяжелое небо и здесь свинцовым пологом нависло над землей, но все легко вздохнули, словно вышли на свободу из тюрьмы. А скоро на горизонте засинела среди степи одинокая гора: "Пенесси-вутчиунг" -- Громовая гора, как прозвали ее индейцы. Там начинается духоборческая земля.
-- Ну, теперь скоро! -- облегченно вздохнули утомленные духоборы.
Гору эту индейцы называют так потому, что во время грозы удары молний падают почти исключительно на ее вершину. А если спросите индейца, откуда исходят раскаты грома, он покажет вам пальцем на вершину горы и повторит легенду своего народа о том, что теперь там из огромного яйца вылупливается молодой орленок. И грохот этот не что иное, как стук клюва орленка о скорлупу гигантского яйца.
Однако уже начались сумерки, а гора все еще синеет вдали, точно мы все это время простояли на месте.
И правда, подвигаемся вперед мы очень туго. Отсюда дорога едва проезжена. Тяжелые лошади вязнут по колено в сугробах рыхлого снега. Усталые животные все в поту. Они старательно тянут грузные сани, помахивая головой и косясь добродушными глазами на людей. Но и людям нелегко. Шаг за шагом плетутся приунывшие духоборы, растянувшись длинной вереницей за санями. Дорога кажется нескончаемой.
Но вот идущий впереди Зибарев поворачивается и говорит:
-- Вот уж наша земля пошла -- вот отселева.
Скоро мы спустились в небольшую ложбину, по дну которой протекает Swan River -- Лебяжья река. "Уобисто-оссисипи", как называют ее индейцы.
Уж совсем стемнело; и люди и лошади выбились из сил, когда за одним из поворотов открылась широкая перспектива огромного строевого леса, а на одном из его голых бугров зачернели два блокгауза -- один совершенно уже готовый, другой еще без крыши. Из ярко освещенной палатки, похожей издалека на большой бумажный фонарь, вышли нам навстречу английские плотники. Они помогли нам распрячь лошадей и проводили в оконченный блокгауз. Там было темно и пахло сырым деревом, а из темноты вырисовывались белые нары, и сырой земляной пол пестрел неубранными щепками.
Мы дома.
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Канада. Станция Коуэн. В бордингаузе.
----------
----------
Канада. На Северном участке.
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник В Америку с духоборами. Часть 5 | leopoliss - Поиск и Познание Истины и Смысла Жизни Человека |
Лента друзей leopoliss
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»