ИЗ ТЮРЬМЫ. 147)

   Помещаемый ниже дневник написан человеком, заключенным в Московской центральной пересыльной тюрьме, по поводу его знакомства с П. В. Веригиным, -- выдающеюся личностью из секты духоборцев.
   Эта секта основалась еще в прошлом столетии. Ее приверженцы, исповедуя единого Бога, не признают никаких обрядов, никакого внешнего богопочитания. Все их вероучение заключается в стихах и псалмах, которые они знают наизусть и поют в своих собраниях. Они признают дух Божий в каждом человеке и, выражая свое уважение к нему, кланяются при встрече с каждым человеком, и потому же считают всех людей равными и не делают различия по народностям, сословиям и состоянию. Войну, казнь, суд и вообще всякое насилие они считают страшным грехом и потому более сильные из них отказываются от военной службы, и потому секта их всегда признавалась опасной в государственном отношении и подвергалась преследованиям. Многие из них сосланы в Сибирь. При Александре І-м духоборцы из разных мест России были переселены в Таврическую губернию, в селение Молочные Воды (близ Крыма). Затем в 40-вых годах, при Николае І-м, часть из них нереселили в Закавказье, в Елизаветпольскую губернию. Наконец, после окончания Турецкой компании (в 1878 г.) часть их перевели во вновь приобретенную Карскую область, где они живут и сейчас. Место для жительства было отведено им такое гористое и холодное, что там не могут расти даже яблоки. Сектанты эти занимаются исключительно земледелием, скотоводством и ремеслами, так как другие средства к существованию они не признают законными. Но несмотря на это они имеют достаток и поддерживают друг друга во всякой неудаче, что исключает всякую конкуренцию, которая так губит братскую жизнь во всяких других обществах.
   Последние года руководство этой общиной принадлежало одной пожилой женщине, (это не редкий случай в русских сектах). У этой женщины всегда был помощник из мущин, который исполнял ее распоряжения относительно управления общиной. Когда ее помощник умер, то община выбрала нового -- Петра Васильевича Веригина148). Это молодой человек (ему теперь 32 года) 149), -- умный, даровитый, довольно образованный и энергичный. Он приобрел сильное влияние на общину и после смерти Лукерьи Васильевны должен был занять ее место, как руководитель общины. Не удовлетворяясь той формой, в которую вылилась жизнь обищины, он стал предлагать нововведения, согласные с более строгими требованиями христианства. Так он предложил, чтобы у братьев, (членов общины), не было собственности, а чтобы все имущество, как у древних христиан, было общее. Большинство братьев согласились и приступили к осуществлению его предложения, но остальная часть членов общины (около одной четверти), уже успевшие обогатиться, не согласились на это и протестовали. Так как протест их не имел успеха, то они обратились к православным священникам и при помощи их составили обвинение на Веригина в зловредном влиянии его на общину, что и было причиной его высылки в Архангельскую губернию. Но так как влияние Веригина не прекратилось с его выселением, то недовольные, около 5,000, отделились от остальных и стали жить своею собственною жизнью.
   Вот подлинный дневник:
  
   Воскресенье, 4 декабря 150). В 10 часов вечера, после вечерней поверки, старший надзиратель привел в нашу камеру человека, пришедшего с партией по Ярославскому тракту. Мой новый сосед пересылается из Архангельской губернии, города Шенкурска -- в Тобольскую губернию, в город Березов 151). Пока я узнал только, что фамилия его Веригин, принадлежит к секте духоборцев. Я очень заинтересовался им, хочется узнать, каких убеждений придерживаются люди этой секты. Я не расспрашивал подробностей совершенного им преступления, за которое его ссылают из ссылки в Сибирь, потому что после звонка все должны спать, да и он, повидимому, устал с дороги и хочет отдохнуть, а завтра я постараюсь поговорить с ним. По наружности заключаю, что это один из мучеников за правду; дай Бог не ошибиться.
   Понедельник, 5 декабря. День начался для всех обыкновенно, а для меня не так, как все прошлые. Я проснулся по звонку, сосед мой (Веригин) -- уже встал и умылся. Я заварил чай и приглашаю его попить с нами. Веригин отказался, говоря, что давно не пьет его, считая вредным. "Я, -- говорит, -- лучше пойду похожу по корридору, это гораздо лучше". -- Пользуясь тем, что могу поговорить без свидетелей с Петром Васильевичем -- (имя и отчество Веригина) -- я бросил пить чай и пошел тоже по корридору. Я попросил рассказать мне о секте, к которой он принадлежит. Сначала он недоверчиво отнесся ко мне, но все-таки согласился удовлетворить мое, как он сказал, "любопытство".
   "Духоборцами нас зовут потому, что в принцине каждого из наших братьев -- (братьями они называют всех, борющихся со злом) -- бороться духом с плотью; по убеждениям нашим мы не признаем ничего вещественного за святое, чему следовало бы поклоняться, чтим же и кланяемся мы единому Богу, почитаем и стараемся следовать всей душой словам Иисуса Христа; в истинах его учения мы находим средство руководить собственной жизнью; долгом и обязанностью считаем указывать это средство другим заблуждающимся" 152).
   Когда я сказал ему, что я стремлюсь почти к этому же и что есть добрые люди, которые поддерживают меня и вывели из той тьмы, в которой я до сих пор находился, что люди эти здесь в Москве и будут очень рады видеть его 153), он доверчивее отнесся ко мне и начал рассказывать следующее об аресте его и ссылке в Архангельскую губернию.
   "Семь лет тому назад я был управляющим имущества, принадлежащего всем братьям нашей общины, состоящим из скота, денег и земли; все это имущество находилось в Тифлисской губернии. Получив письмо от своих родителей и братьев, в котором они просили меня приехать домой, я немедля отправился. По дороге заехал в город, (забыл название его), -- в котором меня должен был встретить мой брат Василий 154). Встретившись, мы, желая навестить одного из наших знакомых, отправились к нему, где и просидели часов до 10 вечера. Возвратясь, на квартиру, мы застали у себя полицейского чиновника, который был мне знаком раньше. Чиновник известил меня, что губернатор, находясь теперь в этом городе, желает видеть меня. Я сказал, что завтра явлюсь к нему, но чиновник заявил, что желает видеть немедленно. Я согласился итти. Когда мы вышли, то чиновник предложил мне сесть на телегу, заранее приготовленную и запряженную тройкой. Не подозревая ничего, я сел и мы поехали; проехали уже дом, где должен был быть губернатор, и очутились за городом. Полицейский, на мою просьбу сказать, куда меня везут, ответил, что он исполняет то, что ему приказано. Наконец, мы приехали в Тифлис; меня привезли в тюрьму, тоже ночью; начальник, приняв меня, велел раздеться; я снял верхнюю одежду и жду, что будет дальше. Начальник, заметя это, велел мне снять все; надели на меня арестантскую одежду и повели в третий этаж здания тюрьмы, втолкнули в маленькую комнатку, и я остался один. Содержался я там четыре месяца; за все время днем никто ко мне не приходил. Камеру всегда отворял начальник, когда давали обед. Окно моей камеры выходило на площадь; однажды я, подставив столик к окну, влез посмотреть на свет Божий и к удивлению своему, увидал на площади брата и знакомых, внимание которых я хотел привлечь маханием платка, что мне и удалось: они увидели меня и остановились, обменявшись приветствием жестами, и они ушли. Ночью, часов в двенадцать, стук отворяющихся дверей разбудил меня. Проснувшись, я увидал начальника, который приказал мне одеться и взять все свои вещи; я исполнил его приказание и меня повели. Признаюсь, мне стало жутко: все ночные посещения меня начальством начали меня тревожить. Произвол администраторов Закавказского края до того был неограничен, что я всего ждал каждую минуту. Теперь я ничего этого не боюсь. Теперь я так свыкся за семь лет с жизнью при таких обстоятельствах, что во всякое время, днем и ночью, готов итти даже на верную смерть. Господь укрепил меня в этой борьбе, так что на все козни людей я смотрю без малейшей злобы; мне кажется, что все эти гонения и притеснения в мою же пользу. -- Меня привели в нижний подвальный этаж и посадили в сырую, разукрашенную кровью раздавленных паразитов, комнату и заперли. На вопрос: почему я переведен туда, мне начальник объяснил, что будто бы губернатор увидал, как я разговаривал чрез окно с братьями, и велел предупредить на будущее время эту возможность переговариваться.
   Однажды, ночью по обыкновению, приходит начальник и велит мне собираться к губернатору, который желает видеть меня у себя. Я оделся. Начальник привел меня в контору и возвратил мне арестованные у меня деньги и вещи, сдал меня полицейскому чиновнику и двум жандармам. Выйдя, через тайный ход, из ограды тюрьмы, меня посадили на телегу и мы поехали, -- куда, я не знал, да и не добивался знать, ибо я весь отдался на святую волю Бога.
   Передавая на различных пунктах другим конвойным, меня привезли во Владикавказ, а оттуда в Архангельскую губернию общим этапным порядком. В Архангельской губернии мне назначили для житья город Шенкурск, куда скоро после моего приезда прибыл мой товарищ и друг 155), который и сейчас сопровождает меня в Березов. Мы занялись хозяйством; я нанял себе квартиру и снял огород, обрабатывал его и засевал различными овощами. Родители прислали мне денег на лошадь, а сам я приобрел две коровы.
   Главным занятием у меня были беседы с бедняками и устраивания для них обедов. Все почти дети, учащиеся в городском училище и других народных школах в городе, после окончания уроков заходили ко мне, одни для того, чтобы получить книги, другие для того, чтобы поговорить со мной; полиция обратила на это внимание и ставила у моей квартиры полицейского солдата, с приказанием не пускать ко мне детей и арестовывать тех нищих, которые приходят ко мне за подаянием или обедать, разгонять сходбища по вечерам на моей квартире, -- (буквальное выражение исправника). -- Сходбище же состояло из сосланных туда политических. Я не мог, не хотел и не думал оставить привычки делиться и помогать бедным, поэтому явилось новое распоряжение министра о переселении меня из Шенкурска в город Колу. Приехав в Колу, я завел знакомство со всеми начальствующими в городе, был приглашен ими к себе, но к очень немногим ходил и немногих принимал у себя, во-первых потому, что не желал кормить сытых и не хотел сам пресыщаться. Узнав меня ближе, многие стали меня упрекать, в особенности жандармский офицер, что я всегда вожусь с нищими, которые меня обманывают, и что слуги мои слишком, как они выражались, фамильярно обращаются со мной, например: работник что-нибудь читает в то время, когда я починяю сапог, или работник проезжает лошадь, когда я накапываю навоз у офицера для удобрения земли и так далее. Но все же меня не притесняли там; я жил свободно, ожидая конца срока, то есть четырех лет, по истечении которых я должен был возвратиться на родину. Срок, наконец, кончается, я жду разрешения возвратиться на родину, но... увы! Вместо возвращения мне прибавляют еще три года обязательного пребывания в Архангельской губернии с переселением обратно в город Шенкурск. Распродав и раздав свое нажитое хозяйство и распростившись с друзьями и знакомыми, я поехал обратно в Шенкурск".
   Вторник, 6 декабря. Вчера я приглашал Веригина обедать с собой. Сначала он спросил, с мясом я ем или нет; когда я сказал, что мяса не ем, он согласился. Сегодня рассказывал, что их община, по его инициативе, согласилась уничтожить все имеющееся у них оружие, и он, несмотря на то, что родные просили оставить на память его ружья, не согласился, говоря, что вещь не может служить памятью о человеке, а только его дела, и взяв ружье, к которому печатью прикрепил письмо к братьям, общины с выражением радости своей о совершенном сожигании оружия, которым убивалась жизнь Богом созданных животных, -- ружье это послал сжечь вместе со всеми. Далее он рассказывал, что им была послана жалоба непосредственно министру внутренних дел и просьба о назначении чиновника для производства дознания о неправильных действиях администраторов Закавказского края, и такая же жалоба была послана его братом. Он уверен, что эта жалоба имеет связь с переселением его в Березов, хотя ему и сказали, что высылается за распространения пронаганды, за общение с нищими и за общение, посредством переписки, с братьями общины и влияния на них. В апреле ему должен был кончиться второй срок ссылки в Архангельскую губернию. Ему жандармскмй офицер даже сказал, что "можете собираться домой на Кавказ".
   Однажды его зовет жандарм к офицеру, который объявил, что он переселяется в город Березов Тобольской губернии, и сказал, что министр предлагает ему ехать на собственный счет с провожатым и это будет стоить 220 рублей. Когда он изъявил свое согласие, то ему сказали, что закон не допускает одному конвойному препровождать ссыльного преступника, а нужно два человека, что будет стоить 450 рублей. Веригин, чтобы его не заподозрели в корыстолюбии, купил на 450 рублей одежды, роздал ее бедным и просил отправить его на казенный счет, то есть этапным порядком 156). Мы долго разговаривали о сочинении Фаррара "Жизнь Иисуса Христа", о жизни людей на Кавказе вообще и в общине в особенности. Я чувствую себя счастливым и чувствую желание жить с пользой обществу, в особенности обществу такому, которое состояло бы из таких лиц, как Веригин. Образ Е. И. Попова и П. И. Бирюкова и других стоял передо мною и как только Веригин переставал говорить, я начинал о них; он с удовольствием слушал, но только удивлялся, почему они живут в таком шумном городе, как Москва, где нельзя, по его мнению, или по крайней мере, трудно делать добро и изменить жизнь так, чтобы она была вполне жизнью человека, наполнялась бы любовью к Богу и добрым людям. Я его уверил в противном. Я говорил, что они делают святое дело, что служат не на спасение человека или общества и даже государства, а на спасение всего человечества от гибели, что вся цель их жизни состоит в том, чтобы внушать человечеству познание истины, в подтверждение чего я дал ему прочесть письмо Е. И. Попова, которое он писал мне; письмо это замечательно подействовало на него. Он сказал, что любит Е. И. Попова, хотя и не видал его. Я боялся, что Е. И. Попов не придет в четверг. Я обещал познакомить его с Евгением Ивановичем.
   Замечательно любит слушать о Л. Н. Толстом; я рассказал, что знал.
  
   Среда, 7 декабря. Господи, какая радость! Сегодня я видел дорогого Николая Трофимовича, -- (Н. Т. Изюмченко 157) заключен в тюрьму на пути своего следования в Сибирь. Причина его ссылки -- отказ от военной службы. Содержится он как политический преступник, -- в башне).
   Это было так нечаянно, что я при встрече не мог, не находился, что и с чего начать говорить. Надзиратель, который провожал их в баню, прогнал меня и я не успел даже спросить о здоровьи его. Я раньше говорил о нем Веригину, а он жалел, что не может видеть его, поэтому я позвал его в корридоре ожидать, пока выйдут из бани. Наконец, дождались; я поцеловался с Николаем Трофимовичем, спросил как живется ему. После минутного свидания с ним стало так легко и свободно на душе, что я без умолку болтал со всеми, кто попадется.
   Веригин после обеда лег спать. Обед его состоял, -- (я тоже обедал с ним), -- из свареного вермишеля с маслом, винограда и груш. Спал до четырех часов вечера, мы уже напились чаю и я прочел девять глав третьего тома "Войны и мира".
   Веригину не понравилось все общество, окружавшее его: это дворяне; брань самая ужасная ни на секунду не прекращается; какое-либо удивление, радость, печаль, все это выражается той же бранью. Удивляется, как я не заразился, говорит: "Я понимаю, почему вы всегда молчите, даже если к вам и обращаются".
   Весь вечер проговорили о предстоящем свидании.
  
   Четверг, 8 декабря. Сегодня первый раз пришел Евгений Иванович. Я ничего не говорил с ним о себе. Я доволен, что мне пришлось удовлетворить его желание видеть и знать о сектантах, которые будут, по какому-либо случаю, в тюрьме. После свидания Веригин просил дать ему адрес Е. Попова и мой; я дал ему. Брат его Василий, который тоже был на свидании, сказал ему, что старший их брат, -- (имя не спросил) -- и другие некоторые братья общины арестованы и Веригин просил меня, чтобы я, если их вышлют куда-нибудь, как и его, встретил бы их и уведомил бы Евгения Ивановича. Я дал слово; он обещал мне писать, а также писать и Евгению Ивановичу. Просил Евгения Ивановича дать ему несколько экземпляров издаваемых ими брошюр для народа, которые он намерен выписывать с целью раздачи для народа. Он высказывал свой взгляд на политических ссыльных, которые стремятся делать добро насилием. Говорил, что их действия ему не нравятся и он никогда не соглашался с ними. Неверие их в божественное предопределение и загробную жизнь отвращало его от дальнейших разговоров с подобными лицами. Завтра, то есть в пятницу, он должен ехать в Тулу. Ходил с ним в сборную на перекличку; когда его вызвали, спросили имя отчество и фамилию, он ответил; о вероисповедании же своем добавил: "принадлежу к общине духоборцев". Вечер провели, по обыкновению, в корридоре.
   Пятница, 9 декабря. Веригина увезли.

 
   -------------------------------------------------------------
   147) Рукопись "Из тюрьмы" -- была напечатана в N 7 "Архива Льва Николаевича Толстого" (1896 г.).
   Предисловие к ней написано Ев. Ив. Поповым, а самый дневник одним уголовным, случайно попавшим в одну камеру с П. В. Веригиным. Уголовный А. С. Д. записал этот дневник по просьбе Е. И. Попова.
   П. В. Веригин после, уже из Сибири, изредка переписывался с А. С. Д. Письма его к А. С. Д. напечатаны нами в предлагаемой книге. См. письмо четвертое, (стр. 71), письмо шестьдесят пятое (стр. 138) и письмо шестьдесят шестое (стр 141).

   148) Автор этого предисловия к рукописи "Из тюрьмы" несомненно не имея в своих руках всех данных о порядке управления в духоборческой общине, не совсем верно намечает роль и должность Петра Васильевича в "Сиротском доме". Об этом см. нашу "вступительную статью" к этой книжке.
  
   149) Это было в 1894 году.
 
   150) 1894 года.
  
   151) Как уже известно читателям П. В. Веригина вместо Березова сослали еще дальше на север, именно в селение Обдорск. Об этом см. четвертое письмо Петра Васильевича, стр. 7.

   152) См. об этом же семнадцатое письмо П. В. Веригина (стр. 35).
   153) Автор "дневника" подразумевает здесь кружок московских последователей Л. Н. Толстого, которые часто посещали Бутырскую тюрьму; между прочим, хорошо познакомились с А. С. Д. и имели на него весьма благотворное влияние.

   154) О нем см. мое 143 примечание к статье П. И. Бирюкова "Мое первое знакомство с духоборцами". (стр. 160).

   155) Это был духоборец В. И. Объедков. См. о нем второе письмо П. В. Веригина (стр. 4) и восьмое примечание к третьему письму Петра Васильевича (стр. 7).

   156) Об этом см. "второе письмо" П. В. Веригина стр. 4.

   157) О нем см. тридцатое примечание к шестнадцатому письму П. В. Веригина.

  Примечания Владимира Бонч-Бруевича.



ВЗЯТО ИЗ КНИГИ
"Материалы к истории и изучению русского сектантства, выпуск 1-й. Письма духоборческого руководителя Петра Васильевича Веригина".
Под редакцией, вступительная статья и примечания Владимира Бонч-Бруевича, предисловие Владимира и Анны Чертковых.
Издание "Свободного слова", No 47. Christchurch, Hants, England, 1901.