Толстой Лев Николаевич
 Где любовь, там и бог

 Л.Н.Толстой
 ГДЕ ЛЮБОВЬ, ТАМ И БОГ
 Жил в городе сапожник Мартын Авдеич. Жил он в подвале, в горенке об одном окне. Окно было

на улицу. В окно видно было, как проходили люди; хоть видны были только ноги, но Мартын

Авдеич по сапогам узнавал людей. Мартын Авдеич жил давно на одном месте, и знакомства много

было. Редкая пара сапог в околодке не побывала и раз и два у него в руках. На какие подметки

подкинет, на какие латки положит, какие обошьет, а другой раз и новые головки сделает. И часто

в окно он видал свою работу. Работы было много, потому что работал Авдеич прочно, товар

ставил хороший, лишнего не брал и слово держал. Если может к сроку сделать - возьмется, а нет,

так и обманывать не станет, вперед говорит. И знали все Авдеича, и у него не переводилась

работа. Авдеич и всегда был человек хороший, но под старость стал он больше о душе своей

думать и больше к богу приближаться. Еще когда Мартын у хозяина жил, померла у него жена. И

остался после жены один мальчик - трех годов. Дети у них не жили. Старшие все прежде

померли. Хотел сначала Мартын сынишку сестре в деревню отдать, потом пожалел - подумал:

"Тяжело будет Капитошке моему в чужой семье расти, оставлю его при себе". И отошел Авдеич от

хозяина и стал с сынишкой на квартире жить. Да не дал бог Авдеичу в детях счастья. Только

подрос мальчик, стал отцу помогать, только бы на него радоваться, напала на Капитошку

болезнь, слег мальчик, погорел недельку и помер. Схоронил Мартын сына и отчаялся. Так

отчаялся, что стал на бога роптать. Скука такая нашла на Мартына, что не раз просил у бога

смерти и укорял бога за то, что он не его, старика, прибрал, а любимого единственного сына.

Перестал Авдеич и в церковь ходить. И вот зашел раз к Авдеичу от Троицы земляк-старичок - уж

восьмой год странствовал. Разговорился с ним Авдеич и стал ему на свое горе жаловаться.
 - И жить, - говорит, - божий человек, больше неохота. Только бы помереть. Об одном бога

прошу. Безнадежный я остался теперь человек.
 И сказал ему старичок:
 - Не хорошо ты говоришь, Мартын, нам нельзя божьи дела судить. Не нашим умом, а божьим

судом. Твоему сыну судил бог помереть, а тебе - жить. Значит, так лучше. А что отчаиваешься,

так это оттого, что ты для своей радости жить хочешь.
 - А для чего же жить-то? - спросил Мартын. И старичок сказал:
 - Для бога, Мартын, жить надо. Он тебе жизнь дает, для него и жить надо. Когда для него жить

станешь, ни о чем тужить не станешь, и все тебе легко покажется.
 Помолчал Мартын и говорит:
 - А как же для бога жить-то?
 И сказал старичок:
 - А жить как для бога, то нам Христос показал. Ты грамоте знаешь? Купи Евангелие и читай, там

узнаешь, как для бога жить. Там все показано.
 И запали эти слова в сердце Авдеичу. И пошел он в тот же день, купил себе Новый завет крупной

печати и стал читать.
 Хотел Авдеич читать только по праздникам, да как начал читать, так ему на душе хорошо стало,

что стал каждый день читать. Другой раз так зачитается, что в лампе весь керосин выгорит, и все

от книги оторваться не может. И стал так читать Авдеич каждый вечер. И что больше читал, то

яснее понимал, чего от него бог хочет и как надо для бога жить, и все легче и легче ему

становилось на сердце. Бывало, прежде, спать ложится, охает он и крехчет и все про Капитошку

вспоминает, а теперь только приговаривает: "Слава тебе, слава тебе, господи! Твоя воля". И с той

поры переменилась вся жизнь Авдеича. Бывало прежде, праздничным делом захаживал и он в

трактир чайку попить, да и от водочки не отказывался. Выпьет, бывало, с знакомым человеком и

хоть не пьян, а все-таки выходил из трактира навеселе и говаривал пустое: и окрикнет и 1000

оговорит человека. Теперь все это само отошло от него. Жизнь стала его тихая и радостная. С

утра садится за работу, отработает свое время, снимет лампочку с крючка, поставит на стол,

достанет с полки книгу, разложит и сядет читать. И что больше читает, то больше понимает и то

яснее и веселее на сердце.
 Случилось раз, поздно зачитался Мартын. Читал он Евангелие от Луки. Прочел он главу шестую,

прочел он стихи: "Ударившему тебя по щеке подставь и другую; и отнимающему у тебя верхнюю

одежду не препятствуй ваять и рубашку. Всякому просящему у тебя давай, и от взявшего твое не

требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними".
 Прочел и дальше те стихи, где господь говорит:
 "Что вы зовете меня: господи, господи! и не делаете того, что я говорю? Всякий приходящий ко

мне, слушающий слова мои и исполняющий их, скажу вам, кому подобен. Он подобен человеку,

строящему дом, который копал, углубился и положил основание на камне, почему, когда

случилось наводнение, и вода наперла на этот дом, то не могла поколебать его, потому что он

основан был на камне. А слушающий и не исполняющий подобен человеку, построившему дом на

земле без основания, который, когда наперла на него вода, тотчас обрушился; и разрушение

дома сего было великое".
 Прочел эти слова Авдеич, и радостно ему стало на душе. Снял он очки, положил на книгу,

облокотился на стол и задумался. И стал он примерять свою жизнь к словам этим. И думает сам с

собой:
 - Что, мой дом на камне или на песке? Хорошо, как на камне. И легко так-то, один сидишь,

кажется, все и сделал, как бог велит, а рассеешься - и опять согрешишь. Все ж буду тянуться. Уж

хорошо очень. Помоги мне господи!
 Подумал он так, хотел ложиться, да жаль было оторваться от книги. И стал читать еще 7-ю главу.

Прочел он про сотника, прочел про сына вдовы, прочел про ответ ученикам Иоанновым и дошел

до того места, где богатый фарисей позвал господа к себе в гости, и прочел о том, как

женщина-грешница помазала ему ноги и омывала их слезами, и как он оправдал ее. И дошел он

до 44-го стиха и стал читать; "И обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты сию

женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал; а она слезами облила мне ноги и

волосами головы своей отерла. Ты целования мне не дал, а она с тех пор, как я пришел, не

перестает целовать у меня ноги. Ты головы мне маслом не помазал; а она миром помазала мне

ноги". Прочел он эти стихи и думает: "Воды на ноги не дал, целования не дал, головы маслом не

помазал..."
 И опять снял очки Авдеич, положил на книгу и опять задумался.
 "Такой же, видно, как я, фарисей-то был. Тоже, я чай, только об себе помнил. Как бы чайку

напиться, да в тепле, да в холе, а нет того, чтобы об госте подумать. Об себе помнил, а об госте и

заботушки нет. А гость-то кто? Сам господь. Кабы ко мне пришел, разве я так бы сделал?"
 И облокотился на обе руки Авдеич и не видал, как задремал.
 - Мартын! - вдруг как задышало что-то у него над ухом.
 Встрепенулся Мартын спросонок:
 - Кто тут?
 Повернулся он, взглянул на дверь - никого. Прикурнул он опять. Вдруг явственно слышит:
 - Мартын, а Мартын! смотри завтра на улицу, приду.
 Очнулся Мартын, поднялся со стула, стал протирать глаза. И не знает сам, во сне или наяву

слышал он слова эти. Завернул он лампу и лег спать.
 Наутро до света поднялся Авдеич, помолился богу, истопил печку, поставил щи, кашу, развел

самовар, надел фартук и сел к окну работать. Сидит Авдеич, работает, а сам все про вчерашнее

думает. И думает надвое: то думает померещилось, а то думает, что и вправду слышал он голос.

"Что ж, думает, бывало и это".
 Сидит Мартын у окна, и столько не работает, сколько в окно смотрит, и как пройдет кто в

незнакомых сапогах, изогнется даже, выглядывает из окна, чтобы не одни ноги 1000 , а и лицо

увидать. Прошел дворник в новых валенках, прошел водовоз, потом поравнялся с окном старый

солдат николаевский в обшитых старых валенках с лопатой в руках. По валенкам узнал его

Авдеич. Старика звали Степанычем, и жил он у соседнего купца из милости. Положена ему была

должность дворнику помогать. Стал против Авдеичева окна Степаныч счищать снег. Посмотрел на

него Авдеич и опять взялся за работу.
 - Вишь, одурел, видно, я со старости, - сам на себя посмеялся Авдеич. Степаныч снег чистит, а я

думаю, Христос ко мне идет. Совсем одурел, старый хрыч.
 Однако стежков десяток сделал Авдеич, и опять тянет его в окно посмотреть. Посмотрел опять в

окно, видит, Степаныч прислонил лопату к стене, и сам не то греется, не то отдыхает.
 Человек старый, ломаный, видно, и снег-то сгребать силы нет. Подумал Авдеич: напоить его

разве чайком, кстати и самовар уходить хочет. Воткнул Авдеич шило, встал, поставил на стол

самовар, залил чай и постучал пальцем в стекло. Степаныч обернулся и подошел к окну. Авдеич

поманил его и пошел отворить дверь.
 - Войди, погрейся, что ль, - сказал он. - Озяб, чай.
 - Спаси Христос, и то - кости ломят, - сказал Степаныч.
 Вошел Степаныч, отряхнулся от снега, стал ноги вытирать, чтобы не наследить на полу, а сам

шатается.
 - Не трудись вытирать. Я подотру, наше дело такое, проходи, садись, сказал Авдеич. - Вот чайку

выпей.
 И Авдеич налил два стакана и подвинул один гостю, а сам вылил свой на блюдечко и стал дуть.
 Выпил Степаныч свой стакан, перевернул дном кверху, и на него положил огрызок, и стал

благодарить. А самому, видно, еще хочется.
 - Кушай еще, - сказал Авдеич и налил еще стакан и себе и гостю.
 Пьет Авдеич свой чай, а сам нет-нет на улицу поглядывает.
 - Али ждешь кого? - спросил гость.
 - Жду кого? И сказать совестно, кого жду: жду не жду, а запало мне в сердце слово одно.

Виденье или так, сам не знаю. Видишь ли, братец ты мой; читал я вчера Евангелие про

Христа-батюшку, как он страдал, как по земле ходил. Слыхал ты, я чай?
 - Слыхать слыхал, - отвечал Степаныч, - да мы люди темные, грамоте не знаем.
 - Ну вот, читал я про самое то, как он по земле ходил, читаю я, знаешь, как он к фарисею

пришел, а тот ему встречи не сделал. Ну так вот, читал, братец ты мой, я вчера про это самое и

подумал: как Христа-батюшку честь честью не принял. Доводись, к примеру, мне или кому,

думаю, и не знал бы, как принял. А он и приему не сделал. Вот подумал я так-то и задремал.

Задремал я, братец ты мой, и слышу, по имени кличет; поднялся я, голос, ровно шепчет кто-то,

жди, говорит, завтра приду. Да до двух раз. Ну вот, веришь ли, запало мне это в голову - сам себя

браню, и все жду его, батюшку.
 Степаныч покачал головой и ничего не сказал, а допил свой стакан и положил его боком, но

Авдеич опять поднял стакан и налил еще.
 - Кушай на здоровье. Ведь тоже думаю, когда он, батюшка, по земле ходил, не брезговал никем,

а с простым народом больше водился. Все по простым ходил, учеников-то набирал все больше из

нашего брата, таких же, как мы, грешные, из рабочих. Кто, говорит, возвышается, тот унизится, а

кто унижается, тот возвысится. Вы меня, говорит, господом называете, а я, говорит, вам ноги

умою. Кто хочет, говорит, быть первым, тот будь всем слуга. Потому что, говорит, блаженны

нищие, смиренные, кроткие, милостивые.
 Забыл свой чай Степаныч, человек он был старый и мягкослезный. Сидит, слушает, а по лицу

слезы катятся.
 - Ну, кушай еще, - сказал Авдеич. Но Степаныч перекрестился, поблагодарил, отодвинул стакан

и встал.
 - Спасибо тебе, - говорит, - Мартын Авдеич, угостил ты меня, и душу, и тело насытил.
 - Милости просим, заходи другой раз, рад гостю, - сказал Авдеич.
 Степаныч ушел, а Мартын сл 1000 ил последний чай, допил, убрал посуду и опять сел к окну за

работу - строчить задник. Строчит, а сам все поглядывает в окно - Христа ждет, все о нем и об его

делах думает. И в голове у него все Христовы речи разные.
 Прошли мимо два солдата, один в казенных, другои в своих сапогах, прошел потом в чищеных

калошах хозяин из соседнего дома, прошел булочник с корзиной. Все мимо прошли, и вот

поравнялась еще с окном женщина в шерстяных чулках и в деревенских башмаках. Прошла она

мимо окна и остановилась у простенка. Заглянул на нее из-под окна Авдеич, видит: женщина

чужая, одета плохо и с ребенком, стала у стены к ветру спиной и укутывает ребенка, а укутывать

не во что. Одежа на женщине летняя, да и плохая. И из-за рамы слышит Авдеич, ребенок кричит,

и она его уговаривает, никак уговорить не может. Встал Авдеич, вышел в дверь и на лестницу и

кликнул:
 - Умница! а умница! - Женщина услыхала и обернулась. - Что же так на холоду с ребеночком

стоишь? Заходи в горницу, в тепле-то лучше уберешь его. Сюда вот.
 Удивилась женщина. Видит, старик старый в фартуке, очки на носу, зовет к себе. Пошла за ним.
 Спустились под лестницу, вошли в горницу, провел старик женщину к кровати.
 - Сюда, - говорит, - садись, умница, к печке ближе - погреешься и покормишь младенца-то.
 - Молока-то в грудях нет, сама с утра не ела, - сказала женщина, а все-таки взяла к груди

ребенка.
 Покачал головой Авдеич, пошел к столу, достал хлеб, чашку, открыл в печи заслонку, налил в

чашку щей, вынул горшок с кашей, да не упрела еще, налил одних щей и поставил на стол.

Достал хлеба, снял с крючка утирку и на стол положил.
 - Садись, - говорит, - покушай, умница, а с младенцем я посижу, ведь у меня свои дети были -

умею с ними нянчиться.
 Перекрестилась женщина, села к столу и стала есть, а Авдеич присел на кровать к ребенку.

Чмокал, чмокал ему Авдеич губами, да плохо чмокается, зубов нету. Все кричит ребеночек. И

придумал Авдеич его пальцем пугать, замахнется-замахнется на него пальцем прямо ко рту и

прочь отнимет. В рот не дает, потому палец черный, в вару запачкан. И засмотрелся ребеночек на

палец и затих, а потом и смеяться стал. И обрадовался и Авдеич. А женщина ест, а сама

рассказывает, кто она и куда ходила.
 - Я, - говорит, - солдатка, мужа восьмой месяц угнали далеко, и слуха нет. Жила в кухарках,

родила. С ребенком не стали держать. Вот третий месяц бьюсь без места. Проела все с себя.

Хотела в кормилицы - не берут: худа, говорят. Ходила вот к купчихе, там наша бабочка живет,,

так обещала взять. Я думала совсем. А она велела на той неделе приходить. А живет далеко.

Изморилась и его, сердечного, замучила. Спасибо, хозяйка жалеет нас за-ради Христа на

квартире. А то бы и ие знала, как прожить.
 Воздохнул Авдеич и говорит:
 - А одежи-то теплой али нет?
 - Пора тут, родной, теплой одеже быть. Вчера платок последний за двугривенный заложила.
 Подошла женщина к кровати и взяла ребенка, а Авдеич встал, пошел к стенке, порылся, принес

старую поддевку.
 - На, - говорит, - хоть и плохая штука, а все пригодится завернуть.
 Посмотрела женщина на поддевку, посмотрела на старика, взяла поддевку и заплакала.

Отвернулся и Авдеич; полез под кровать, выдвинул сундучок, покопался в нем и сел опять против

женщины.
 И сказала женщина:
 - Спаси тебя Христос, дедушка, наслал, видно, он меня под твое окно. Заморозила бы я детище.

Вышла я, тепло было, а теперь вот как студено завернуло. И наставил же он, батюшка, тебя в

окно поглядеть и меня, горькую, пожалеть.
 Усмехнулся Авдеич и говорит:
 - И то он наставил. В окно-то я, умница, неспроста гляжу.
 И рассказал Мартын и солдатке свой сон, и как он голос слышал, что обещался нынешний день

господь прийти к нему.
 - Все мо 1000 жет быть, - сказала женщина, встала, накинула поддевку, завернула в нее детище

и стала кланяться и опять благодарить Авдеича.
 - Прими, ради Христа, -сказал Авдеич и подал ей двугривенный - платок выкупить.

Перекрестилась женщина, перекрестился Авдеич и проводил женщину.
 Ушла женщина; поел Авдеич щей, убрался и сел опять работать. Сам работает, а окно помнит,

как потемнеет в окне, сейчас и взглядывает, кто прошел. Проходили и знакомые, проходили и

чужие, и не было никого особенного.
 И вот, видит Авдеич: против самого его окна остановилась старуха, торговка. Несет лукошко с

яблоками. Немного уж осталось, видно, все распродала, а через плечо держит мешок щепок.

Набрала, должно быть, где на постройке, к дому идет. Да, видно, оттянул ей плечо мешок;

захотела на другое плечо переложить, спустила она мешок на панель, поставила лукошко с

яблоками на столбике и стала щепки в мешке утрясать. И пока утрясала она мешок, откуда ни

возьмись, вывернулся мальчишка в картузе рваном, схватил из лукошка яблоко и хотел

проскользнуть, да сметила старуха, повернулась и сцапала малого за рукав. Забился мальчишка,

хотел вырваться, да старуха ухватила его обеими руками, сбила с него картуз и поймала за

волосы. Кричит мальчишка, ругается старуха. Не поспел Авдеич шила воткнуть, бросил на пол,

выскочил в дверь, даже на лестницу спотыкнулся и очки уронил. Выбежал Авдеич на улицу:

старуха малого треплет за вихры и ругает, к городовому вести хочет; малый отбивается и

отпирается.
 - Я, - говорит, - не брал, за что бьешь, пусти.
 Стал их Авдеич разнимать, взял мальчика за руку и говорит:
 - Пусти его, бабушка, прости его, ради Христа!
 - Я его так прощу, что он до новых веников не забудет. В полицию шельмеца сведу.
 Стал Авдеич упрашивать старуху:
 - Пусти, - говорит, - бабушка, он вперед не будет. Пусти ради Христа!
 Пустила его старуха, хотел мальчик бежать, но Авдеич придержал его.
 - Проси, - говорит, - у бабушки прощенья. И вперед не делай, я видел, как ты взял.
 Заплакал мальчик, стал просить прощенья.
 - Ну, вот так. А теперь яблоко на, вот тебе.
 И Авдеич взял из лукошка и дал мальчику.
 - Заплачу, бабушка, - сказал он старухе.
 - Набалуешь ты их так, мерзавцев, - сказала старуха. - Его так наградить надо, чтобы он неделю

на задницу не садился.
 - Эх, бабушка, бабушка, - сказал Авдеич. - По-нашему-то так, а по-божьему не так. Коли его за

яблоко высечь надо, так с нами-то за наши грехи что сделать надо?
 Замолчала старуха.
 И рассказал Авдеич старухе притчу о том, как хозяин простил оброчнику весь большой долг его,

а оброчник пошел и стал душить своего должника. Выслушала старуха, и мальчик стоял слушал.
 - Бог велел прощать, - сказал Авдеич, - а то и нам не простится. Всем прощать, а

несмысленому-то и поготово.
 Покачала головой старуха и вздохнула.
 - Так-то так, - сказала старуха, - да уж очень набаловались они.
 - Так нам, старикам, и учить их, - сказал Авдеич.
 - Так и я говорю, - сказала старуха. - У меня самой их семеро было, - одна дочь осталась.
 И стала старуха рассказывать, где и как она живет у дочери и сколько у ней внучат.
 - Вот, - говорит, - сила моя уж какая, а все тружусь. Ребят, внучат жалко, да и хороши

внучата-то; никто меня не встретит, как они. Аксютка, так та ни к кому и не пойдет от меня.

Бабушка, милая бабушка, сердечная... - И совсем размякла старуха.
 - Известно, дело ребячье. Бог с ним, - сказала старуха на мальчика.
 Только хотела старуха поднимать мешок на плечи, подскочил мальчик и говорит:
 - Дай я снесу, бабушка, мне по дороге. - Старуха покачала головой и взвалила c3e мешок на

мальчика.
 И пошли они рядом по улице. И забыла старуха спросить у Авдеича деньги за яблоко. Авдеич

стоял и все смотрел на них и слушал, как они шли и что-то все говорили.
 Проводил их Авдеич и вернулся к себе, нашел очкя на лестнице, и не разбились, поднял шило и

сел опять за работу. Поработал немного, да уж стал щетинкой не попадать и видит: фонарщик

прошел фонари зажигать. "Видно, надо огонь засвечать", - подумал он, заправил лампочку,

повесил и опять принялся работать. Докончил один сапог совсем; повертел, посмотрел: хорошо.

Сложил струмепт, смел обрезки, убрал щетинки, и концы, и шилья, снял лампу, поставил ее на

стол и достал с полки Евангелие. Хотел он раскрыть книгу на том месте, где он вчера обрезком

сафьяна заложил, да раскрылась в другом месте. И как раскрыл Авдеич Евангелие, так

вспомнился ему вчерашний сон. И только он вспомнил, как вдруг послышалось ему, как будто

кто-то шевелится, ногами переступает сзади его. Оглянулся Авдеич и видит: стоят точно люди в

темном углу - стоят люди, а не может разобрать, кто такие. И шепчет ему на ухо голос:
 - Мартын! А Мартын. Или ты не узнал меня?
 - Кого? - проговорил Авдеич.
 - Меня, - сказал голос. - Ведь это я.
 И выступил из темного угла Степаныч, улыбнулся и как облачко разошелся, и не стало его...
 - И это я, - сказал голос.
 И выступила из темного угла женщина с ребеночком, и улыбнулась женщина, и засмеялся

ребеночек, и тоже пропали.
 - И это я, - сказал голос.
 И выступила старуха и мальчик с яблоком, и оба улыбнулись, и тоже пропали.
 И радостно стало на душе Авдеича, перекрестился он, надел очки и стал читать Евангелие, там,

где открылось. И наверху страницы он прочел:
 - И голодал я, и вы дали мне есть, жаждал, и вы напоили меня, был странником, и вы приняли

меня...
 И внизу страницы прочел еще:
 - Так как вы сделали это одному из сих братии моих, меньших, то сделали мне (Матфея 25

глава).
 И понял Авдеич, что не обманул его сон, что, точно, приходил к нему в этот день Спаситель его и

что, точно, он принял его.