Ребенок-статуя

Что значит принимать ребенка безусловно? Это значит любить его просто потому, что он есть, ведь когда он родился, родители ничего от него не требовали и не ждали. Они просто хотели, чтобы он был здоровенький и счастливый, улыбались ему, качали его, обращали на него внимание всякий раз, когда это было ему необходимо.
А сейчас он подрос, и отношение к нему меняется — это верно. Но, бывает, настолько, что трудно поверить, что он для родителей в радость.
Я предлагаю родителям разыграть сценку, которая называется «Статуя ребенка», с тем чтобы воочию убедиться, насколько и в какой мере изменяются тон голоса и содержание слов, произносимых родителями.
Для этого нужен один желающий, который сыграет роль ребенка.
Когда вызвавшийся родитель выходит сыграть роль ребенка, я ему предлагаю выбрать себе среди присутствующих любого человека, в котором он увидит поддержку. Затем я прошу встать поддерживающего за спиной «моего ребенка», приложить руки к его спине и ни в коем случае не отпускать их во время всего действия.
Затем я делю присутствующих примерно на шесть групп и прошу каждую запомнить фразы, которые я буду произносить во время игры. Я буду говорить, какие фразы принадлежат какой группе (выделены жирным шрифтом).
Ты — моя маленькая дочь, моя первоклассница. Мы с тобой спешим в школу, нам надо успеть на автобус. А ты очень энергичный ребенок, очень любознательный, задающий кучу вопросов, даже в тот момент, когда мы вприпрыжку идем к автобусу. Я беру тебя за руку, и мы побежали.
— Мама, а что там такое, посмотри! — говоришь ты.
— Некогда, смотри под ноги, вечно спотыкаешься! Что ты крутишь головой? Смотри на дорогу. Перестань глазеть! — я тебе отвечаю.
И в этот момент, как только я произношу подобную фразу, ребенок может воспринять ее буквально — он закрывает глаза, как приказала мама. (Я достаю шарфик и завязываю дочери глаза.) И мы дальше спешим в школу. Забегаем в автобус, и я встречаю там свою подругу, начинаю с ней обсуждать прошедший день. Дочь внимательно слушает, а потом говорит:
— Мама, мама, ты слышала, как пропела птичка? А кто такой дядя Юра?
— Ты что вмешиваешься во взрослый разговор? И вообще, ты чего уши развесила, как не стыдно подслушивать! Закрой быстро свои уши!
(После этой фразы я завязываю девочке уши шарфиком.) Мы выходим из автобуса, распрощавшись с моей подругой, и бежим по дороге. При этом я постоянно поглядываю на часы, чтобы не опоздать.
— Ой, какой сегодня день, будет здорово! Мам, меня Машка ждет, я ей пообещала принести ластик, тот, что...
— Отстань! Ты что разболталась, некогда сейчас, мы опаздываем. Да можешь ты, в конце концов, помолчать! Быстро рот закрой!
(Я завязываю рот еще одним шарфиком.) Хватаю ребенка за руку, и мы двигаемся дальше. Девочка уже молчит, но начинает поднимать на ходу какую-то веточку. Я бью ее по рукам и говорю, какая она непослушная:
— Что у тебя за руки, что ты их все время куда-то суешь, не можешь без этого! Выброси, я тебе сказала! Убери руки!
(Завязываю руки шарфиком.) Но тут дочь начинает скакать, задирать ноги. Я в ужасе кричу на нее:
— Ты где этому научилась? Это еще что такое? Перестань дрыгать ногами! Стой смирно!
(И в этот раз я завязываю ноги.) Я смотрю на часы, нервничаю, что мы не успеваем, и начинаю подгонять ребенка:
— Что ты тянешься, копуша, делай шаг шире, ты что, ходить разучилась? Иди быстрее! Дай руку! Не руки, а крюки — ни писать нормально, ни держать ничего не умеют! Гляди на дорогу, не спотыкайся, что ты как слепец идешь! Да не молчи ты, я с тобой разговариваю, глухомань!
(И в этот момент я прошу всех в кабинете произносить громко те фразы, которые принадлежат им.) Ребенок начинает хныкать. Я уже почти ору на нее:
— Что ревешь?! Что ты плачешь, я тебя спрашиваю, ворона. Нечего реветь! Позоришь только меня! Я кому сказала — перестань реветь, ты слышишь меня!
(На этих словах я очень сильно перевязываю живот.) И продолжаю пилить свою дочь за то, что она ничего не умеет.
Бабочки
Бабочки

Я недовольна всем, что она делает, забыв о том, что сама же все ей завязала, да еще хочу, чтобы у нее все получалось, и причем — обязательно хорошо.
Затем я спрашиваю у дочери, что ей хочется развязать. Чаще всего — это живот, так как он туго перевязан, и это самое «больное место». Ей все запретили, да еще и плакать нельзя, то есть наложили запрет на чувства. Ребенку это труднее всего перенести. Каждый имеет право чувствовать то, что он чувствует. Но родители часто способны отобрать это право.
Затем я развязываю по очереди то, о чем просит девочка. И, когда все уже развязано, я спрашиваю ее, что она чувствовала на протяжении всего действия? О чем она думала? Каково ей было, когда все вокруг начали приказывать ей?
Звучат слова о душевной боли и очень часто о ненависти к матери и к залу, который я просила произносить громко определенные фразы. Спрашиваю, что являлось поддерживающим моментом в сценке, что помогало вынести несправедливые слова матери? Оказывается, что тот человек, который стоял сзади и все время поддерживал.
Потом я спрашиваю о мыслях и чувствах этого человека. Предлагаю поблагодарить его за оказанную помощь тому, кто ее получал на протяжении всей сценки. «Ведь очень часто в жизни это бывает посторонний человек. И хорошо, что он оказывается рядом в нужный момент. А каково тому ребенку, у которого даже такой поддержки нет?»
Я благодарю «поддержку» и прошу занять место в зале, а затем беру за руку того родителя, который исполнял роль ребенка, и говорю: «Вот в такое состояние мы вгоняем своего родного мальчика или девочку и при этом преследуем благородные цели воспитания. Ребенку невыносимо слышать такие слова от родных папы и мамы, но ведь бывает и так, что такие слова он слышит и не от родных, а от чужих людей: от прохожих, от друзей, от учителей. Что тогда делать? Как СЕБЯ ВЕСТИ, ЧТО ПРИДПРИНЯТЬ?