ИНТРОВЕРТНЫЙ МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ ТИП.
Дарвин – представитель нормального экстравертного мыслительного типа. Кант – противоположный нормальный интровертный мыслительный тип. Первый говорит фактами, последний ссылается на субъективный (внутренне объективный) фактор. Дарвин стремится на широкое поле объективной фактической действительности. Кант отмежёвывает себе область критики познания вообще. Интровертный , как и параллельный ему экстравертный, находится под решающим влиянием идей, которые вытекают (не) из объективно данного, а из (субъективной) основы. Он, как и экстравертный, будет следовать своим идеям, но только в обратном направлении, не наружу, а вовнутрь. Он стремится к углублению, а не расширению (как вовне можно и углубляться и расширяться, так и внутрь и одно и другое одновременно). По этой основе он в высшей мере и характеризуется. То, что отличает другого, его интенсивная отнесённость к объекту, отсутствует у него иногда почти совершенно, как и у всякого интровертного типа (и у экстраверта в интровертной фазе). Если объектом является человек, то этот человек ясно чувствует, что он фигурирует здесь лишь отрицательно, в более мягких случаях он чувствует себя лишним, в более резких – что его, как мешающего, просто отстраняют (при минимуме сознания и максимуме бессознательного). Это отрицательное отношение к объекту, от безразличия до устранения, характеризует всякого интровертного и делает самое описание интровертного типа крайне затруднительным (но порождает массу легенд). В нём всё стремится к исчезновению и к скрытности (сознательно – положительно; бессознательно – отрицательно). Его суждение является холодным, непреклонным, произвольным и ни с чем не считающимся (отличный начальник или безжалостный командир), потому что оно менее относится к объекту, чем к субъекту. В нём нельзя прочувствовать ничего, что придавало бы объекту более высокую ценность, но оно всегда скользит поверх объекта и даёт почувствовать превосходство субъекта (Я господин, ты свинья; ты господин, я свинья). Вежливость, любезность и ласковость могут быть налицо (перед высоким начальством или где возможна выгода), но со странным привкусом боязливости (или подлости), выдающей скрытое за ними намерение, намерение обнаружить противника (и убить не физически, но психологически). Последний должен быть успокоен или умиротворён (для удара в спину), ибо он мог бы стать помехой. Объект не противник, но если он чувствителен, то ему дают почувствовать известное отстранение (до открытого хамства) или не придают никакой цены (ниже плинтуса). Объект подлежит пренебрежению, в худших случаях, он окружается ненужными мерами предосторожности (наветы, наговоры, кляузы, доносы). Этот тип охотно исчезает за облаком недоразумений (игордится этим), которое становится тем более густым, чем больше он, компенсируя, старается с помощью неполноценных функций надеть маску (которую не снимает даже в постели с собственной женой или при общении со своими же детьми) общительности, которая стоит в самом резком контрасте с его действительным существом. Если он уже при построении своего (?) идейного мира не страшится даже самых смелых дерзаний и не воздерживается от мышления какой бы то ни было мысли, ввиду того, что она опасна, революционна, еретична и оскорбляет чувство. То его охватывает величайшая робость, как только его дерзанию приходится стать внешней действительностью (преодоление комплекса неполноценности в террористических актах). Это противно его натуре. Если он и выпускает свои мысли в свет, то он не вводит их, как заботливая мать своих детей, а подкидывает (навязывает подчинённым) их и, сердится (или казнит), если они не прокладывают себе дорогу самостоятельно. В этом ему приходит на помощь огромный недостаток практической способности (на практической должности), или отвращение к рекламе (чужой). Если продукт субъективно верный и истинный, то он и должен быть верным, а другим остаётся преклониться (и подчиниться) пред этой истиной. Он не предпримет шаги, чтобы склонить (склонять –нет, приказать –да) кого-либо на свою сторону, особенно кого-нибудь, кто имеет влияние. А если он это делает, то он делает это так неумело, что достигает противоположных намерению результатов (если он не начальник). С конкурентами он обыкновенно терпит неудачу (или убирает, конечно не сам), ибо не умеет (не хочет уметь) приобретать их благосклонность, он даёт им понять, насколько они лишние. В преследовании идей (и людей носителей иных идей) он бывает упорен, упрям и не поддаётся воздействию. Контрастом тому является внушаемость со стороны личных влияний. Стоит такому типу признать видимую неопасность объекта, и он становится крайне доступным для менее ценных элементов (Сталин и его близкие). Они овладевают им со стороны бессознательного. Он (не) позволяет грубо обращаться с собой, если только ему не мешают преследовать свои идеи. Он не видит (то что нужно и видит чего нет), когда его грабят с тыла и вредят ему в практическом отношении (не успеют). Его отношение к объекту является второстепенным, а объективная оценка продукта остаётся бессознательной. Так как он додумывает проблемы по возможности до конца, то он осложняет их и поэтому остаётся в плену у всевозможных сомнений. Насколько ему ясна (?) внутренняя структура мыслей, настолько же ему неясно, куда и как они могут быть приспособленны к действительному миру. Он с трудом может допустить (он и не допускает), что вещи, ясные для него, могут быть неясными для других. Его стиль обременён добавлениями, ограничениями, предосторожностями, сомнениями, проистекающими из умственной осторожности. Работа у него идёт с трудом (поэтому он идёт в чиновники). Он или молчалив, или наталкивается на людей, которые его не понимают, таким путём он собирает доказательства непроходимой глупости людей. Если его случайно поймут, тогда он впадает в легковерную переоценку. Он легко становится жертвой честолюбивых женщин, умеющих эксплуатировать его критическую беспомощность по отношению к объекту, или же из него развивается холостяк-мизантроп с сердцем ребёнка (Идиот Достоевского). Часто и его внешняя повадка бывает неловкой, педантически заботливой, как бы не обратить на себя чрезмерного внимания (в роли подчинённого), или же необычайно беспечной, детски-наивной (в роли начальника или хозяина). В сфере специальных работ он вызывает самое резкое противоречие, с которым он не умеет ничего сделать, если только он не позволит примитивному аффекту вовлечь себя в полемику, столь же едкую, сколь и бесплодную (корпоративная этика современных чиновников). В более широком кругу его считают бесцеремонным и самовластным. Чем ближе его узнают, тем благоприятнее суждение о нём, и ближайшие к нему умеют ценить его интимность (если она ещё осталась). Стоящим дальше он кажется щетинистым, неприступным и надменным, нередко так же озлобленным – вследствие его неблагоприятных для общества предрассудков (!). В качестве педагога он не имеет большого влияния (большинство преподавателей), так как он не знает (и знать не хочет) ментальности учеников. Да и преподавание не интересует его, разве только если оно станет для него теоретической проблемой (или средством выживания). Он плохой преподаватель – во время преподавания он размышляет о материале преподавания (или об оплате) и не довольствуется изложением его. С усилением его типа убеждения его становятся всё более косными и негибкими. Чужие влияния исключаются. С одной стороны, лично он становится несимпатичнее для тех, кто дальше, с другой стороны, он становится зависимее от близких. Его речь становится более личной, более неестественной, его идеи углубляются, но в имеющемся ещё материале не находят больше достаточного выражения. Недостаток возмещается эмотивностью и чувствительностью (которая выливается на других). Чужое влияние, которое он извне резко отклоняет, нападает на него изнутри, со стороны бессознательного, и он принуждает собирать доказательства против него, против вещей, которые посторонним кажутся излишними (и грязными). В следствии недостатка отношения к объекту, его сознание субъективируется, то ему кажется наиболее важным то, что втайне больше всего касается его личности. И он начинает смешивать свою субъективную истину со своей личностью (государственный или общественный карман со своим). Он лично ни на кого не будет производить давления в пользу своих убеждений, но он ядовито и лично (исподтишка) набросится на всякую, даже самую справедливую критику (!!). Этим он постепенно и во всех отношениях изолирует себя. Его первоначально оплодотворяющие идеи (в начале карьеры) становятся разрушительными (для социума), они отравлены осадком горечи. По мере внешнего изолирования (недоступность социальных учреждений) в нём растёт борьба с бессознательными влияниями, которые понемногу начинают парализовать его (и всю систему). Повышенная склонность к уединению должна защитить его от бессознательных воздействий (просьб, заявлений, предложений), однако она ещё глубже вводит его в конфликт, который внутренне изнуряет его. Мышление интровертного типа направлено позитивно и синтетично к развитию идей, которые всё более приближаются к вечной значимости исконных образов. Но если их связь с объективным опытом ослабевает (или полностью отсутствует), они становятся мифологическими и для данного (и для будущего) времени неистинными. Для современника это мышление ценно до тех пор, пока оно находится в ясной и понятной связи с фактами, известными в данное время. Если мышление становится мифологическим, оно становится безразличным и вращается в самом себе (искусство для искусства; наука для науки). Противостоящие этому мышлению сравнительно бессознательные функции чувствования или интуирования, или ощущения неполноценны (что мешает развить) и имеют примитивно экстравертный характер. Этой бессознательной экстравертности следует приписать все тягостные влияния со стороны объекта, которым подвержен интровертный мыслительный тип. Меры самообороны и защиты сооружения (не мир, но холодная война), которыми такие люди окружают себя, достаточно известны. Всё это служит для отражения «магических» воздействий; сюда же относится и страх перед женским полом (это и есть краеугольный камень – камень преткновения, о который всё разбивается и будет разбиваться впредь).