"Паруня"
Отрывки из рассказа.

...Деревня Быковка стоит на берегу уральской речки Быковки, журчаливой,
студеноводной, веснами облитой цветами черемухи.

За речкой Быковкой в пошатнувшейся загороди, состоящей частью из
выветренных до белизны осиновых жердей, частью из ломаного частокола,
женщина копает землю. Движения ее неторопливы, как бы раздумчивы, одежда на
ней того же цвета, что и земля, -- серовато-черная, с разводами выступившей
на спине соли.
А сколько же эта женщина копает землю? Весь свой век.
Женщина копает землю, не себе копает, а немощной бабушке Даше -- так уж
заведено, так уж пошло издавна в этой деревушке: прежде чем сделать что-либо
себе, подсобляют другим.

Странная и зловещая арифметика постигла Быковку: в шестнадцать ее домов
не вернулись с войны шестнадцать мужиков, и, сколько я знаю, она всегда
бабья, отсюда уклад ее жизни.
Первой в работе, любой, особенно которая
потяжелее, всюду была и есть Паруня, попросту Парушка -- это она вот копала
землю за речкой, помогала бабушке Даше.

Родилась и выросла Паруня в Быковке. Трудиться стала с четырнадцати
лет, потому что рано осиротела. Войну она встретила уже взрослой девахой,
работала, как все колхозники, дни и ночи, не разгибаясь, в старой
телогрейке, в лаптях, которые зимою часто примерзали к ногам. "Паруша, война
идет. Надо фронту мясо", -- говорили ей. Надо так надо. Силой Бог не обидел,
раденье от природы, а тут еще бабы свои, родные все, как им не подсобить?
"Паруша, подежурь за меня, ребенок заболел...", "Паруша, съезди в лес по
сено, корова падает...", "Паруша, помоги напилить дров...", "Паруша, погрузи
мешки -- у меня поясница отнялась...", "Паруша, вывези назем...",
"Паруша...", "Паруша...", "Паруша...".




Ах, как любят у нас, особенно по темным углам, обижать безответных людей! Но когда их не станет, когда они уйдут навечно и обнаружится после них пустота и вроде бы потухнет свет в деревенском окне, оплакивают их люди горько, винятся перед ними.
А как умеют и любят у нас воротить рыло от тех, кто выполняет грязную работу, забывая, что все на свете идет от земли, растет на земле, а она, между прочим, грязная, и на поля, между прочим, кладут душной навоз, чтоб хлеб родился, картошка, овощи, чтоб есть было чего.

В одном российском городке видел я на воскреснике выразительную картину: современное, стеклобетонное здание института, перед ним в модных штанах, в красивых плащиках, с навойлоченными прическами, разукрашенные, распомаженные девицы мели землю. Как они ее, бедную, мели! Каждая девица старалась держать метлу как можно брезгливей, манерней, то под мышкой, то в одной ручке, обтянутой замшевой перчаткою, то уж и вовсе как-то неприлично — студентки изображали отстраненность от труда и от земли, им казалось постыдным, если подумают, что родители их и они сами только что вот покинули село…


:



.....
Глядишь, и бригадир-«руководитель» прибудет из соседней деревушки Катаева. «Руководить» в его понимании — значит пушить всех грязнущими словами и, главное, вызнать, не косит ли какая-нибудь хозяйка на лесной притаенной кулиге «для себя», не таскает ли в вязанках сено ночами на поветь. Всех и все знал бригадир. Он здешний, «находить колхозное добро» умел хоть под землей — сам ворюга.
Не выдержал я как-то, сказал бригадиру: «Что ж ты лаешься так? Зачем утесняешь женщин-то? Им поклониться надо за труд и жизнь ихнюю…»
Не понял меня бригадир, не одобрил: «Это Парушке-то кланяться?!»



.......
Вот и самая «молодая» из быковских женщин — Паруня на пенсию собралась.
Как же горько плакала, вернувшись домой: в конторе каким-то образом, на каких-то хитроумных счетах прикинули ее трудовой стаж, и выпало: не хватает Паруне года до пенсии. Надо было поговорить с Паруней, упросить ее, она бы согласилась, не устояла бы перед добрым словом. А ей какой-то туфтовый год недосчитали, почему-то начали стаж исчислять от совершеннолетия, хотя работала она с 14 лет, толковали, что в архивах колхоза недостает каких-то бумаг… Куда они могли деться, те бумаги? Да и зачем они? Паруня всю жизнь работала в одном колхозе, в одной и той же деревне.




В следующем году пенсию Паруне все-таки вырешили, хорошую пенсию — сорок пять рублей.
......

А пока идет Паруня из-за речки от бабушки Даши по старым лугам, сплошь
затянутым свербигой, сурепкой, дикой редькой да пыреем, идет деревушкой, в
которой улиц уже нет, дома вразброс, по отдельности, гнезда дворов заросли
травой, саморостной черемухой.
Спокойная, в себе притихшая женщина, будто гребется веслами в тумане, широко
размахивая руками. Приостановилась, подняла лицо к небу. Что она там
увидела? Что-то хорошее. Улыбнулась и погреблась дальше в гору догораживать
кому-то огород, может, дрова пилить, может, козу и кур своих кормить либо
баню топить...
Идет трудовая женщина -- Прасковья Александровна Воронова, русская
крестьянка, и ждут ее дела, миру невидные, земные.

.................................................................................

Умерла Паруня глухой порой восьмидесятого года. И сколько лежала на
холодной печи -- никто не знает. Городской мужик, обретающийся в моей
избушке, приехал навестить деревенских, попроведать избу -- не увидел следа
к Паруниной избушке.
........
Жена моя, бывшая фронтовичка, Марья Семеновна, узнав о смерти Паруни, давясь слезами, сказала:
— Бедная, бедная Паруша! Может, болела, пить просила, а некому и воды подать было…
Наверное, это был единственный человек на свете, который уронил слезу по Паруне, пусть и кратко, на ходу оплакал ее.

Мир праху твоему, русская женщина! Вечная и светлая память тебе! Душа моя сочится слезами, когда я думаю о тебе, вспоминаю тебя. Мир праху твоему! Прости нас, живых, вечным прощением — мы не от зла и не от дурости такие равнодушные и жестокие, мы от жизни такие. И еще неизвестно, какая кончина постигнет нас и какая память за нами будет. Может, никакой не будет — и это возможно в наши дни.

1977–1985 г.г.






Если кому понравился рассказ ( и нравится творчество В. Астафьева в целом ) полностью тут
https://lib.ru/PROZA/ASTAFIEW/parunia.txt