Валентин КУРБАТОВ
http://www.litrossia.ru/archive/106/criticism/2477.php
I
Мне легко говорить об этой книге, потому что я пишу о ней там же, где начиналось её действие, - в городе Энске, на слиянии Песчинки и Тихой (в Пскове, на слиянии Псковы и Великой). Я ещё могу развести костёр вместе с Саней Григорьевым на берегу у Решёток, но только уже напрасно буду ждать не то что голубых, а и самых обыкновенных раков. И улицы уже не будут подходить к воде, как тогда. Но ведь и Александр Григорьев застал Энск в конце книги переменившимся, а что говорить о нас.
[показать]
Но если я захочу вспомнить тот Энск, я пойду к Областной детской библиотеке имени В.А. Каверина, поклонюсь лёгкому бронзовому Сане Григорьеву, который стремительно идёт к последней стоянке капитана Татаринова, и самому капитану Татаринову, упрямо склонившему голову в заботе, как преодолеть смерть, чтобы Россия узнала, что он сделал для неё в своём страшном ледовом походе: «Трудами русских в истории Севера записаны важнейшие страницы - Россия может гордиться ими. На нас лежала ответственность - оказаться достойными преемниками русских исследователей Севера. И если мы погибнем, с нами не должно погибнуть наше открытие. Пускай же наши друзья передадут, что трудами экспедиции к России присоединена обширная земля, которую мы назвали «землёй Марии».
[показать]
Бронзовая рука Сани Григорьева сверкает от прикосновения праздных любителей сниматься с памятниками, но и от редких тайных пожатий тех, кто разделяет с героем горячую клятву «Бороться и искать, найти и не сдаваться!».
[показать]
Я служил на Севере пятьдесят лет спустя после Саниных поисков пропавшей экспедиции. В Бухте Росты под Мурманском стоял крепкий, осадистый атомный ледокол «Арктика», который рядом со «Св. Анной» был как кит рядом с ласточкой. Но этот кит в свой час дойдёт до Северного полюса, до которого не мог дойти благородный Г.Я. Седов, и душа Георгия Яковлевича, очевидно, будет на борту «Арктики» в том знаменитом походе и найдёт на Полюсе гордое успокоение.
[показать]
Наверное, для нынешних молодых читателей «Два капитана» уже только мифология, наши Спарта и Афины, Марафон и Олимп, крылатая даль, в которой люди ещё любили летать и умели умирать для славы Родины спокойно, как выполняют трудную, но необходимую работу.
[показать]
А ведь это было совсем недавно. Когда Катя Татаринова мечтает о возвращении с Севера Сани и отца и видит, как их встречают, «как встречали героев лётчиков, спасших челюскинцев, когда эти люди, которых любили все и о которых все говорили, ехали в машинах, покрытых цветами, и вся Москва была белая от цветов и листовок и белых платьев, в которых женщины встречали героев», она мечтает о том, что видели мы все. Правда, уже не в реальности, а в старой хронике, где эта белая метель одевала челюскинцев и лётчиков, но хроника была ещё жива, как вчерашняя новость, и наше чувство было остросегодняшне, и оно было прекрасно, счастливо, нереально, подлинно.
[показать]
А скоро следом за челюскинцами такой же белой метелью страна будет встречать папанинцев, которые уже просто были нашими героями. Их портреты висели в каждом классе и волновали сердце, побуждая к подражанию. Север был нашим общим сном и общей любовью. И, Господи, в какой двойной истории мы жили. И не ведали этой двойственности.
Ведь И.Д. Папанин, Э.Т. Кренкель, П.И. Ширшов - это 1937 год. И Саня летает на Север в те же годы (книга писалась с 1936 по 1944 год). И вот ни тени этой теперь уже «нарицательной» цифры, ни косвенной проговорки, ни малейшего намёка. Зато, правда, нет и как будто неизбежного тогда для такой героической книги И.В. Сталина.
Однако никто не упрекал книгу в нарочитой неправде. И нам это в голову не приходило, потому что Каверин был романтичен сразу, с первых книг, рождённых во времена счастливых «Серапионовых братьев» - рыцарского литературного ордена, паладины которого приветствовали друг друга восклицанием «Писать трудно, брат!», но каждой строкой опровергали эту усильность. Той молодой силы им хватило надолго. Она видна в «Двух капитанах» с первых глав, с подробного, жадно увиденного и жадно, будто играючи написанного детства, которое при всей тяжести просвечено нетерпением жизни. Кажется, художник сам не дождётся вечера, чтобы, поставив точку, побежать к «Серапионам» читать и радоваться вместе с ними.
[показать]
А перечитывать роман спустя годы, когда знаешь сюжет, ещё отраднее. Ты уже держишь в уме завязку, торопишь развитие, а Саня будто снова оглох, как в детстве, и при встрече с Татариновыми никак не проснётся и не поймёт, что это те, те Татариновы, о которых он читал в своём Энском детстве, - хоть самому беги и толкай автора в бок. Не зря Горький уже после первых каверинских вещей с восхищением говорил об «оригинальном цветке» его формы и был склонен думать, что «впервые на почве русской литературы распускается столь странное и затейливое растение», и сулил в письмах к друзьям, что «этот чудотворец далеко пойдёт».
[показать]
Книгу звали «романом воспитания», «авантюрным романом», «идиллически-сентиментальным романом», но не обвиняли в самообмане. А сам писатель говорил, что это роман о справедливости и о том, что «интереснее (так и сказал!) быть честным и смелым, чем трусом и лжецом». И ещё он говорил, что это «роман о неизбежности правды».
http://www.litrossia.ru/archive/106/criticism/2477.php
[показать]
СССР, 1955
Два капитана
Режиссер(ы): Владимир Венгеров
Актер(ы): Александр Михайлов, Ольга Заботкина, Анатолий Адоскин, Евгений Лебедев, Боря Беляев, Люда Шкелко, Эдик Кузнецов, Борис Аракелов, Инна Кондратьева, Татьяна Пельтцер, Елена Максимова, Нина Дробышева, Мария Яроцкая, Бруно Фрейндлих, Михаил Ладыгин
Сценарий: Вениамин Каверин, Евгений Габрилович
О фильме:
"Бороться и искать, найти и не сдаваться" - девиз главного героя фильма Саши Григорьева, будущего летчика полярной авиации.
Лидер проката (1956, 5 место) - 32.0 млн. зрителей.
http://teramult.org.ua/mult/1955_su_film_dva.kapitana
http://www.tvigle.ru/category/cinema/1609?video=480140
http://staroe.tv/film/dva-kapitana.php
http://video.yandex.ru/users/sovmult-d/view/71/
Сегодня, когда это слово устранено из словаря как устаревшее или переведено в иронический грибоедовский контекст («Я правду о тебе порасскажу такую, что хуже всякой лжи!»), само напоминание о «неизбежности правды» есть остережение торжествующей лжи, святое и необходимое напоминание, что «есть Божий суд!».