Глава IV. Духовная алхимия
Мы рассмотрели те душевные состояния, при которых ученик работает одновременно над очищением своих мыслей и создает свой характер, или вернее – закладывает его фундамент. Мы видели, что вступающий в Преддверие и поставивший перед собою такую великую задачу, не переходит от одной работы к другой, а скорее трудится одновременно над всей своей природой, чтобы обуздать ее, воспитать и направить к поставленной цели.
Теперь представим себе, что ученик обратился к другой части своей великой задачи – к духовной алхимии. Употребляя это выражение, я имела в виду процесс превращения, трансмутации, наподобие того процесса, посредством которого алхимик малоценный металл превращает в более дорогой, например, медь в золото. Этот процесс происходит до известной степени в душе и в жизни каждого вдумчивого и религиозного человека. Но у ученика этот процесс делается вполне сознательным и определенным. Процесс духовной алхимии можно было бы определить как превращение сил. Каждый человек имеет в себе жизнь, энергию и силу воли. Над этими силами он должен работать, через них он должен достигнуть своей цели. Процессом, который с полной справедливостью можно назвать алхимическим, он низшие и более грубые силы превращает в более тонкие и одухотворенные. Он не только изменяет их направление, он переделывает и очищает их, но, не касаясь их сущности, точно так же, как алхимик проводил грубую руду через процесс очищения; он не ограничивался удалением шлаков, но подвергал металл дальнейшему очищению, которое доводило его до более тонкого, исключительного состояния, из которого алхимик мог получить более благородный и высокий тип металла. Точно также духовный алхимик обращается к силам своей природы, признает их нужными и необходимыми, но сознательно изменяет, очищает и утончает их. Для нас особенно интересен метод утончения, метод, которым может быть осуществлена задача алхимика.
Но цель духовной алхимии не только это преображение сил. Желание привязывает душу к земной жизни, к колесу рождений и смертей. Его сковывает неведение, стремление к земным наслаждениям, к обособленным радостям. Если душа постоянно занята действиями, то эти действия, будут ли они сами по себе хороши или дурны, полезны или вредны, связывают душу, ибо в обыкновенном человеке действие рождается от желания, а желание накладывает оковы, но пока человек остается в мире, он должен продолжать действовать, иначе прекратилось бы само проявление. По мере того, как человек делается более благородным, мудрым и сильным, его деятельность становится все более и более важным фактором в мировом процессе. Если бы величайшие из представителей человечества перестали действовать, тогда остановился бы прогресс всей расы, и эволюция была бы неизбежно замедлена.
Каким же образом душа, продолжая действовать, может стать свободной? Здесь мы опять имеем дело с духовной алхимией, посредством которой самый великий человек может быть и самым деятельным в служении: служение уже не. будет связывать его, и таким образом оправдывается парадокс, что служение и полнейшая свобода могут совмещаться. Выражение «духовная алхимия», как путь к самой свободе, есть только намек на основной Закон Жертвы, тот великий закон, который лежит в основе всей проявленной вселенной и который постоянно выражается в столь разнообразных формах и так сложно, что легко впасть в ошибку. Легче всего ошибиться в выражениях, потому что многогранную истину человеческий ум видит в различных аспектах; в особенности она двойственна в зависимости от того, смотрим ли мы на нее сверху или снизу. Закону Жертвы, который управляет вселенной, подчиняется каждый атом, ибо он есть выражение проявленной божественной жизни. И тому, кто в речи своей касается этого закона, и тому, кто слушает речь, чрезвычайно трудно представить его себе во всей его полноте. Истина может проявиться или со стороны материи, или со стороны духа. Мы можем взглянуть на нее как бы изнутри или извне и потому можем нечто утерять. По отношению к такому великому вопросу, как Закон Жертвы, это особенно сильно чувствуется.
Прежде всего, возьмем низший аспект этого закона, проявляющийся во всех мирах. Он выражается в проявленной природе, как бы запечатленный в Космосе; он действует в мирах физическом, астральном, ментальном и т. д.; он создает известную связь между всем живущим, не только между всеми земными существами, но также между ними и всем живым в окружающих нас мирах. Поняв этот низший аспект закона, мы можем вынести чрезвычайно полезный урок, который озарит нашу работу в Преддверии.
Довольно правильно будет сравнить жертву в низших мирах с процессом обоюдного служения или обмена, постоянного вращения колеса жизни, при котором каждый и берет и дает. Никто не может избегнуть брать и потому не должен отказываться давать. В этом неустанном вращении колеса жизни участвует сознательно или бессознательно все живущее; чем более развито существо, тем сознательнее его участие. Может быть, нигде так ярко не выясняется это участие, как в Священном индусском Писании – Песне Господней, в котором разбирается вопрос о жертве, в связи с деятельностью. Великий Учитель говорит: «Мир скован всеми действиями, кроме совершенных жертвы ради; ради жертвы свободно и ты выполняй свои действия, о сын Кунти!» (Бхагавадгита, 3 песнь),[7] а затем, возвращаясь к прошлому, чтобы совершенно выяснить великий круг взаимного служения, Учитель говорит: «Вначале актом жертвы были созданы люди и Господь сказал: „Жертвой размножайтесь; да будет она источником желаний. Ею питайте Светозарных, и да питают Они вас! Питая друг друга, вы достигнете высшего блага. Питаемые жертвой, Лучезарные ниспошлют вам желанное. Воистину тот вор, кто на дары не отвечает дарами… От пищи создаются твари, от дождя происходит пища; дождь возникает от жертвы; жертва рождается от действия. Знай, что от Брахмы происходит действие, а Брахман – от Вечного. Потому вездесущий Брахман вечно пребывает в жертве. Тот, кто здесь не следует вращению колеса, живя в грехе и наслаждаясь чувственно, тот живет напрасно, о Партха!“
В основе всех религий мы находим это колесо жизни, и чем чище и благороднее религия, тем чище и благороднее идея жертвы в ней. Заметьте, как в приведенном Священном Писании ясно приводится алхимическая идея неустанного превращения; пища превращается в существа, но для того, чтобы была пища, дождь должен превратиться в пищу; для того, чтобы пал дождь, должна быть принесена жертва, а боги питают нас. Эти мысли мы постоянно встречаем в древних религиях. Так, например, брахман бросает свою жертву в огонь, ибо уста богов суть огонь (агни), и в древние дни бросание жертвы в огонь сопровождалось пением мантр. Их произносили люди, знающие, что они делают, и мантры действовали как слова силы на низшие силы природы. Такая жертва регулировала многие силы природы, дающие людям питание. Хотя деяние само по себе было символ, то, что выражалось символом, было реально, и сила, исходившая из уст очищенного и просветленного человека, была также реальная сила. Цель символа была указать народу на это колесо жизни, заставить его понять, что деяние по сути своей есть жертва и должно совершаться как жертва. Оно должно совершаться как долг, потому что оно справедливо, а не по каким-либо иным мотивам; оно должно совершаться, чтобы человек был в гармонии с законом, ибо его ответ этому закону – участие в общей работе. В этом учении о жертве – узел единения, золотая нить, связывающая все сущее в этом проявленном мире. Так как корень жертвы есть действие, а действие исходит от проявленного Бога – Он есть то, что проявляется, – то в Священном Писании говорится, что каждая жертва проникнута Брахманом и что каждое действие может совершаться в мире как долг, без желания личных плодов, без желания какой бы то ни было корыстной цели. Позже является та низшая эгоистичная точка зрения, с которой со временем была связана идея жертвы. Сущность алхимии, преображающей деяния в жертву, Сжигающей вновь желания и освобождающей мудрого, состоит в этом акте вращения колеса, в исполнении долга ради долга. Сгорая в огне мудрости, деяние теряет свою порабощающую силу над душою; душа становится сотрудницей божественного закона природы, и каждое деяние, возложенное на алтарь долга, становится силой, вращающей колесо жизни, но не имеющей власти над душой.
Этот постоянный обмен, это обоюдное служение есть форма великого закона жертвы; происходит такое преображение, что деяние, совершенное как долг, становится частью вселенской гармонии, двигает вперед эволюцию, помогает подниматься человечеству. В Преддверии ученик должен научиться все свои поступки выполнять в этом духе жертвы, не требуя ничего для себя, не ища ничего, не надеясь на плоды, не ожидая награды, совершая деяние только потому, что оно должно быть исполнено. Тот, кто это делает, действительно совершает работу духовной алхимии, в которой деяние очищается огнем мудрости. Он находится в сознательной гармонии с божественной волею в проявленной вселенной, становится силой для эволюции, и вся раса пожинает плоды его поступков, которые могли бы принести награду только ему одному, связав его душу. Так действует Закон Жертвы в своем низшем аспекте.
Теперь перейдем к высшему аспекту и попытаемся понять, что, в сущности, означает жертва в своей сокровенной сути. С той точки зрения, с которой мы все более и более будем смотреть на нее, по мере того как будем подниматься к божественной жизни, жертва есть давание или излияние, она родится из желания давать. Суть ее в том, что обладающий чем-либо ценным желает поделиться этим с другими, на помощь и на радость им. С внутренней стороны жертва есть дар, излияние души ради счастья других, и потому по своему существу она радостна, а не скорбна. Самое сердце жертвы есть свободный дар, предлагаемый душою, стремящейся излиться, разделить свое блаженство, отдать себя другим, так, чтобы радость ее и их была общая. Почему радость? Вернемся к самому сердцу Проявления. Божественный акт жертвы был самоограничением единого Бытия, из которого родился проявленный Логос. Об этом акте иногда говорится как об «агонии Логоса». Но что такое Логос? Это есть проявленный Брахман, а природа Брахмана – блаженство, как говорят нам древние Священные Писания. Основною нотой самой древней арийской религии было блаженство Брахмана; по пути своего восхождения к Брахману душа, сбрасывая одну за другою все свои оболочки, остается, наконец, облеченной в последнюю, именуемую «одеждой блаженства». В индусской раджа-йоге изучаемые проводники, через которые душа проявляет себя в мирах, показывают, как постепенно душа сбрасывает с себя телесную оболочку, затем более тонкое тело, затем тело желания и тело ума. Приближаясь к Брахману, которому она подобна, она, в конце концов, от него отделяется лишь самой тонкой оболочкой, которая сохраняет ее индивидуальность со всей жатвой истекших веков. Эта оболочка и называется «оболочкой блаженства», потому что по пути йоги, в слиянии с божественным, душа освобождается от всего и испытывает одно блаженство. На этих вершинах не может быть жертвы, которая не была бы актом радости. От этого божественного источника, который есть блаженство, родилась вселенная; из этого Бытия, которое себя ограничило, изошел сам Логос. Целью этого самоограничения было – излить блаженство своей Сущности так, чтобы по завершении всего цикла жизни было бы много индивидов лучезарных и радостных, которые могли бы участвовать в этом совершенном, все растущем блаженстве, страдание заключается только в отдалении от него вследствие окутывающего душу неведения.
Итак, Закон Жертвы имеет божественное начало, основывается на божественной природе. Вселенная родилась из акта любви, и потому корень жертвы есть радость, соединение многих с собою, и конец всего будет мир неизреченный; следовательно, нам легко понять двойственный аспект Закона Жертвы, аспект давания, который есть радость, и аспект лишения себя, который есть скорбь для низшей природы, желающей схватить, а не давать. Такова великая тайна жертвы: самая высокая радость есть акт давания, потому что его суть та же, что и божественной природы. По мере того как человек становится самим собою, он в своем самосознании делается божественным, все больше и больше радостным и все более способным передавать радость другим. По мере того, как высшая природа развивается, растет блаженство. Страдание возникает только от борьбы низшей природы, борьбы опутанного неведением и заблуждением «я». Следовательно, цель страдания – освободить нас от неведения. Весь процесс роста и эволюции есть освобождение от неведения; наша низшая природа ощущает этот процесс как страдание и борьбу, но по мере того, как в нас развивается настоящий человек, сознательно деятельный и способный дать себе выражение к в низшей природе, он будет все больше и больше сознавать, что суть его нравственных усилий заключается в том, чтобы проявлением радости и мира помочь скорбному миру. Постепенно он заставит низшую природу проникнуться его убеждением, и, постепенно очищаясь от неведения, она становится способной воспринять вместо иллюзии реальность.
Почему же постоянно связывают идею страдания с жертвой? Почему их так отождествили мысленно, что самое слово «жертва» вызывает в уме представление о мучительной агонии? Корень этой ошибки лежит в низшей природе. Вся ее первоначальная деятельность направлена только на то, чтобы хватать, брать, хранить для себя одной. Когда человек с неразвитым еще высшим «Я» приходит в этот мир для собирания опыта, он имеет еще очень мало влияния на свою низшую природу, и она погружается в мир ощущений, хватаясь за все, что ей кажется привлекательным, ничего не зная о природе вещей, увлеченная просто внешним видом их, совершенно не ведая, что скрыто под обманчивой поверхностью. Эти ранние и долго повторяемые опыты низшей природы заключаются в постоянной погоне за призрачными наслаждениями и в постоянном разочаровании при открытии, что эти радости не приносят все то удовлетворение, о котором человек мечтал. Страдая, человек постигает природу закона, постигает временную природу желаний и призрачность удовлетворения животной природы. Таким образом, и страдание, и радость ведут к познанию. Испытывая обе эти стороны проявленной природы, душа обретает познание о реальности, лежащей в основе вещей. Опыт бывает скорбный, но он преображается в знание, а знание преображается в мудрость, которая делается руководителем души. Раскрывающееся «я» человека начинает понимать свою сущность, и понимание это, преображенное в мудрость, делается источником чистой и невозмутимой радости. Мудрость его растет, потому что растут зрение, ясность и сила; то, что тяжело низшей природе, встречается спокойно как приносящее опыт, и каждый раз, когда страстно желанное наслаждение принесло истинному человеку разочарование и усталость, он этот опыт претворяет в мудрость. С этой точки зрения само страдание имеет свою радостную сторону, ибо в опыте человек видит не временное страдание низшей природы, а обретение знания высшею. Он понимает, что этот опыт обусловливает его рост в знании и силе; он его принимает радостно и сознательно, зная цель, зная, что золото выходит из огня.
Но если мы обратимся к обыкновенному человеку, ослепленному неведением в низшем мире, неустанно учащемуся суровым и тяжелым урокам, ищущему животного удовлетворения, пренебрегающему благом других, не думающему о страдании, наносимом другим, шагающего беспечно через других ради своего личного удовлетворения; несомненно, такой человек, видя, как неизбежно разбивается его наслаждение, чувствует, прежде всего, острую боль, горькое разочарование, печаль и усталость. С точки зрения такого человека, опыт, несомненно, есть нечто скорбное; с высшей же – опыт стоит страдания, ибо несет мудрость, глубокое проникновение в природу и познание закона. Низшая и высшая природа находятся в конфликте; высшая должна работать через низшую, а низшая не понимает цели высшей. Без помощи низшей природы высшая не может достигнуть цели, и потому происходит взаимная борьба: высшая природа пытается насильно двинуть низшую или сдержать ее, а низшая это ощущает как насилие над собой, как отнятие у нее желанного. Но, по мере того, как высшая природа воздействует на низшую, последняя начинает понимать, что все хорошо, что опыт стоит страдания, ибо путем этих скорбных усилий человек обретает силу и преходящее страдание теряется в радости осуществления. Таким образом, когда душа развилась, в ней происходит двойственная работа ума; ученик добровольно и сознательно выбирает трудную вещь, потому что сознает всю ее желательность, но он должен пожертвовать некоторыми низшими желаниями, и он их сжигает в огне познания. Тогда он видит, что сжигая эти низшие желания, он сжигает и связывающие его оковы и задерживающие его слабости, он понимает, что мучительное прикосновение огня есть не что иное, как сжигание его цепей. Тогда он радостно принимает свободу, и с каждым повторяющимся опытом он все больше ощущает свободу и все меньше страдание. Внутренним проникновением страдание преображается в радость; снова действует божественная алхимия; изливаясь на низшее, высшее делит с ним свою радость, свое чувство непреходящего и все возрастающего блаженства. При приближении к Храму душа постигает, что в сущности это – процесс освобождения от всех тех ограничений, которые мешают ей чувствовать свое единство со своими братьями и с «божественным Я». Когда таким образом истинный, духовный человек проявляется, то сжиганием оков постигается божественная радость: страдание оказывается вопросом обособления, имевшим свой корень в неведении; с прекращением неведения кончается и страдание. Познав, что ограничения призрачны и не имеют места в мире, где пребывает истинный человек, ученик сознательно начинает преображать способности низшей природы и алхимическим процессом все более утончает и облагораживает их.
Для примера возьмем два случая. Сперва возьмем один из величайших источников страдания в низшем мире: искание личной своей радости без внимания к желаниям и чувствам других, желание обособленного наслаждения в маленьком кружке, охраняемом от всего мира для этого ограниченного наслаждения низшего «я». Как справится душа с этим инстинктивным исканием наслаждения? И нет ли в нем чего-либо такого, что в огне способно превратиться в ценность? Действительно, приводящее к страданию искание удовольствия может преобразиться в способность распространять радость, в которой все могут участвовать. Это преображение душа совершает тем, что в своем искании радости, она постепенно отбрасывает элементы отчуждения, непрестанно борясь с желанием обособиться, разрушая неведением воздвигнутую стену и сжигая ее дотла так, чтобы она больше не отделяла душу от других «я». Когда же обретается радость, о которой мечтала душа, человек спешит поделиться ею со всеми своими братьями. Воистину душа обретает радость в искании послушания; ибо в мире, где все закон, гармония с законом должна всегда приносить мир и счастье, а душевный разлад есть показатель нарушения гармонии с законом. Растущая душа, достигнув известной духовной силы и знания истины, будет воспитывать себя в убеждении, что радость обладания лежит не в захвате, а в давании; она знает, что должна сломить все стены, воздвигнутые кругом себя в дни неведения, и излить свою радость на весь мир. Так инстинкт искания личных радостей превращается в способность распространять радость; то, что давало прежде удовольствие в отчуждении, превратилось в радость общую и стало ясным, что нет ничего ценного, кроме того, что можно отдать. Эта радость давания и есть истинная суть жертвы как изливание того, что утеряло бы всякую цену в границах обособленного «я».
Возьмем другой пример духовной алхимии: эгоистическую любовь. Это нечто выше инстинктивного искания удовольствия, ибо само слово любовь уже указывает на некоторый акт давания, иначе это не была бы любовь. Но это все же может быть еще очень эгоистичная любовь, любовь, которая пытается не столько давать, сколько получить, и являет собой потому некрасивые придатки исключительности, ревности, желания исключить других и хранить любимый предмет для одного себя, как бы ограничить солнце, чтобы удержать его сияние только для себя, так чтобы никто другой не пользовался его лучами.
Но как может измениться эгоистическая любовь? Не уменьшением любви, как это ошибочно думают некоторые люди, не делая ее холоднее или жестче, если вообще возможно, чтобы любовь была холодной или жесткой, а приветствуя любовь, пытаясь сознательно освободить ее от унижающих ее элементов. Внимательно следя за низшим «я», душа мгновенно разрушает стену исключительности, которую это «я» пытается воздвигнуть; она спешит поделиться с другими тем, что хотела бы сохранить только для себя как особенно ценное, и, когда это «я» пытается вырвать любимое у других, душа его отдает, чтобы другие могли также участвовать в ее радости. Душа должна понять, что все прекрасное и радостное должно быть отдано всем, чтобы все имели бы счастье прикоснуться к этой радости, и тогда все грубые элементы постепенно исчезнут. Когда возникнет эгоистичное чувство, оно будет сознательно отброшено; если явится ревность, то она будет сразу изгнана, и настроение, которое сказывалось как «останемся одни и будем наслаждаться» преобразится в настроение «пойдем вместе в мир, чтобы поделиться с другими той радостью, которую мы вместе обрели». Таким процессом алхимии любовь станет божественным состраданием и распространится на весь мир, и прежняя радость получать от любимого станет наслаждением давать. Любовь, которая когда-то была эгоистичной любовью одного мужчины к одной женщине, расширилась затем на круг домашних, на жизнь общины, на жизнь нации, на жизнь расы; наконец она расширится так, что будет заключать в себе все, что живет во вселенной. Такая любовь ничего не утеряла в глубине, силе и беззаветности, она только распространила на вселенную то, что отдавала одному-единственному сердцу и стала океаном сострадания, обнимающим собою все, что чувствует и живет. Такова алхимия любви.
Так можно перебрать и разобрать качества низшей природы, и мы увидим, что весь алхимический процесс состоит в освобождении от обособленности; в сознательном, волею и знанием направленном сжигании этой обособленности, и как мало еще не понимает иногда ослепленное «я», но для истинного человека весь этот процесс дает только радость. Раз это постигнуто, страдание теряет свой характер страдания и становится радостью; даже при ясном ощущении того, что обыкновенно есть скорбь, радость берет верх и побеждает страдание, ибо душа уже видит, и низшая природа начинает постигать конечную цель своей работы.
Углубляясь в этот анализ, мы понимаем, что это преображение может совершаться еще иным путем: по мере того, как огонь мудрости и любви, которые составляют божественную природу человека, все больше проникает в низшую, сжигая ее ограничения и преображая их по своему подобию, также освобождается и духовная энергия, духовная мощь. Чудесным процессом алхимии «высшее Я» обретает способность проявить себя в низшей природе, и человек являет новые способности и силы; своим огнем любви и мудрости душа освобождает новую энергию, сжигая низшее, она дает волю высшим силам. Результатом является раскрытие духовной жизни, освобождение того, что было сковано и не могло проявиться и что теперь после сожжения внешней оболочки получило простор для работы в мире.
Вместе с восхождением души на высшие планы и с сознанием тождества и единства всего сущего, мы начинаем смутно постигать великую истину: в силу своего единства с другими душами человек может делиться с ними и помогать им; отказавшись от своей радости, он испытывает счастье, ибо он и мир одно. Все, что может быть названо наградой духовного совершенствования, возможностью духовного отдыха, блаженства и роста, все, чем нельзя поделиться с другими, все это может сделаться предметом радостного отречения в силу потребности души все обретенное отдать на помощь всей человеческой эволюции. Так ученики отказываются от девачана и архаты, отказываются от нирваны; это значит, что они достигли той точки самоотождествления себя с братьями, когда для них делается божественной потребностью поделиться обретенным с другими: настоящая их награда состоит не в блаженстве девачана и нирваны, а в радости отказаться от достигнутого наслаждения во имя всех ради помощи общей эволюции, ради подъема человеческого рода, которого они составляют часть.
Затем душа начинает также понимать, как мы можем помогать. Когда человек, в прошлом сеявший страдания, изнемогает под тяжестью нарушенного закона, принесшего ему скорбь, ученик начинает познавать, что его страждущая душа и он составляют одно на плане Реальности, и поэтому он будет стремиться не снять с сеятеля долг, а вдохнуть в него силу. Тяжесть несется тем, кто ее уготовил, жатва собирается сеятелем, но душа наполняется новой силой, новой жизнью, новым пониманием, которые ей помогают исполнить свою задачу, внося в работу новое настроение. Одна из величайших наград растущей души, ничего не требующей себе, кроме права служить, состоит в том, что ей бывает дано вдохнуть в другую изнемогающую и более слабую душу божественное мужество, утешение и понимание, а с ними надежду и силу нести свой крест. Помощь заключается не в снятии с души уготованной ноши, которую ей следует нести, но в укреплении борющейся души внесением в нее той силы, которая рождается от понимания сути вещей. В этом понимании боль налагаемого наказания превращается в терпеливое несение заслуженного страдания, и из него извлекается урок. Осененная новым пониманием душа просветляется в то время, когда еще несет ношу своей кармы; данный ей дар дает ей силу на будущую борьбу, ибо он изливается как божественная жизнь с того плана, где все души составляют одно. Этот план исполнен духовной энергией, изливающейся в мир через тех, кто познал божественную радость этого излияния и для которых не существует высшей награды, как помощь в подъеме братьев к Свету.
Но почему же так жутко бывает в Преддверии при мысли о раскрывающемся Пути в самом Храме? Почему назван он «Скорбной Стезей», когда с каждым шагом Путь все больше и больше сияет блаженной радостью? Вспомним, для кого вначале этот Путь должен быть «Стезею Скорби». Вспомним, что быстро поднимаясь в гору, опережая обыденную человеческую эволюцию, результаты, которым суждено было сказаться в течение многих жизней, неизбежно как бы сосредоточиваются на нескольких воплощениях, и на этом кратком протяжении времени карма прошлого обрушивается на человека с удвоенной потрясающей силой. Когда впервые, таким образом, душа становится лицом к лицу со всей своей кармой, потрясающая сила испытания заставляет ее страдать так, как она никогда еще не страдала. Но и в этом случае не душа чувствует скорбь, а низшая природа, все еще ослепленная и насильно ведомая высшей. Даже в этот час горького испытания, когда все накопившееся за многие жизни встречает душу, дерзнувшую бросить вызов своей душе, душа чувствует себя в обители мира и радуется, что быстро совершается то, что иначе растянулось бы на долгие жизни; она радуется, что в большом, но кратком огне остатки прошлого всецело очищаются, давая душе свободно подниматься к единственной желанной жизни.
Эта Стезя была названа «Стезею Скорби». С низшей точки зрения это справедливо, ибо, вступая на нее, люди отказываются от многого, что миру кажется радостным, от наслаждения чувств и всех видов удовольствия, которые большинству людей кажутся цветами жизни. Но решившаяся подниматься душа потеряла к ним вкус и не желает их больше: она ищет неувядающих, непреходящих радостей. С одной стороны, это Путь отречения; с другой – это отречение есть полнота радости, мира и счастья. Это не есть выбор скорби вместо радости; это есть отказ от преходящего счастья ради вечного блаженства, отречение от того, что могут отнять внешние условия ради внутреннего богатства самой души, которого не могут похитить никакие разбойники; эту радость земные события не могут ни осквернить, ни затуманить, ни скрыть. Чем дальше по Стезе подвигается душа, тем глубже становится ее радость, ибо корень скорби в неведении. Правда, часто знанию предшествует острое страдание, но это именно потому, что нет еще знания. Печаль сжимает сердце тех, кто ради страдающего мира посвятил себя исканию Пути и видит юре всех этих мужчин, женщин и детей, которые век за веком возвращаются на землю и все не знают, почему они страдают; в них вонзилось жало неведения, которое есть истинная сущность скорби. Зрелище погруженного в неведение мира и борющихся среди мировой суеты людей отзывается глубокой скорбью в сердце тех, которые станут спасителями человечества; это заставляет их искать Путь освобождения. Но оглядываясь на историю этих Великих Существ, поскольку может передать такую повесть история или традиция человеческие, не ясно ли, что агония, через которую Они проходили, имела место до того, как Они увидели Свет? Это была мука беспомощности, отражение горя, которое Они видели, не понимая причины и не зная средств исцеления. Остановимся на скорби божественного Человека, Будды, которому поклоняется треть человеческого рода, и вспомним, как Он искал причину страдания, как скорбел о темноте и несчастии мира, не видя исхода. Он пережил горе и самоотречение, отказался от жены, ребенка, дворца, домашнего очага, царства и, вооруженный лишь чашей нищего, ушел в джунгли, далеко от жилища людей. Его сердце было пронзено тоской, Его очи были затуманены. Он не знал, как спасти мир, и не мог успокоиться, пока мир страдал. Он прошел через многие опасности и муки, через телесные страдания и через мрак и скорбь души, которая жаждала, но не могла увидеть. Наконец, в то время, как Он сидел под деревом, Его озарил свет, и Он познал причину страдания. Горе исчезло; его заменила радость, и с уст Его слетел торжествующий крик радости, которой не будет конца, тот крик, что все еще звучит через века. Английский поэт Эдвин Арнольд[8] нашел выражение словам, в которых Будда объявил, что причина страдания в неведении и что познание рождает радость.
«Я, Будда, который плакал слезами всех моих братьев,
Сердце которого было пронзено скорбью всего мира,
Я смеюсь и радуюсь, ибо есть свобода!»
Свобода и есть радость. Слепота неведения рождала слезы, сердце было разбито страданием мира, как и сейчас человеческие сердца разбиваются, потому что не знают, что есть свобода. Свобода возвещает, что причина страдания лежит не во вселенной, а в нас самих, в нашем неведении и слепоте, а не в природе вещей, не в самой жизни. С излившимся светом приходит свобода, и радость человеческая становится божественной. Божественный свет влился в душу ученика, он стал просветленным, мудрым, а для мудрого нет скорби: страдание умерло навеки для божественно озаренной души.
Глава V. На пороге
Мы стоим перед Златыми Вратами, которые каждый человек может открыть и которые ведут в Великий Храм; вступив в него, человек больше не выходит (из него). Мы попытаемся представить себе настроение приближающегося к порогу неофита, который надеется вступить в Храм и примкнуть к тем, которые отдали себя на служение миру, посвятили себя помощи и прогрессу человечества. Стоящие в Преддверии очень различаются по своим умственным и нравственным качествам; они обладают разными свойствами и большей или меньшей способностью двигаться вперед, но у них у всех есть одна общая черта: это серьезность, глубина настроения. У них определенная цель. Они ясно сознают, к чему стремятся и смотрят на мир в свете этой цели. Это их общая, очень важная черта. В Восточных Священных Писаниях подчеркивается важность этого глубоко серьезного настроения. В индусских священных книгах легкомыслие определяется как один из наиболее опасных недостатков, а серьезность – как одно из самых ценных качеств; во всех религиях мы видим такое же отношение к этим свойствам. Вступившие в Преддверие перешагнули через те стены, которые разграничивают вероисповедания, и они понимают, что во всех религиях одни и те же великие учения; все религиозные люди стремятся к одной и той же великой цели. Неудивительно, что во всех Священных Писаниях мира, раз они исходят от единого великого Братства Учителей, мы находим те же требования для неофита: серьезность считается одним из самых существенных свойств ученика. Наиболее подробно это качество разбирается во II главе «Дхаммапады».
«Если серьезно настроенный человек пробужден, если он не забывчив, если его дела чисты, если он действует осмотрительно, если он ограничивает себя и живет согласно закону, его слава будет расти.
Пробуждением себя, серьезностью, самоограничением и самообладанием мудрый человек может сделать для себя остров, который никакой поток не затопит.
Безумцы, люди ложной мудрости, следуют тщеславию. Серьезно настроенный человек хранит свою серьезность как лучшую свою драгоценность.
Не следуй тщеславию, не гонись за наваждением любви и чувственности! Глубокую радость обретает тот, кто склонен к углублению и размышлению.
Вдумчивый побеждает тщеславие серьезностью; мудрый поднимается на вершины мудрости и с них смотрит на безумцев; спокойно смотрит он на суетливую толпу, подобно тому, как поднявшийся на гору смотрит на пребывающих в равнине.
Серьезный среди легкомысленных, бодрствующий среди спящих, мудрый двигается вперед, как скаковой конь, оставляющий за собою остальных. Серьезностью поднялся Магхаван до власти богов. Восхваляется всеми серьезность. Легкомыслие всегда порицается.
Бхикшу, который любит серьезность и боится легкомыслия, двигается наподобие огня и сжигает все свои оковы, малые и большие».
Оглядываясь на всю совершенную работу, мы видим как это качество, серьезная вдумчивость, лежит в основе всего очистительного процесса природы, управления мыслями, созидания характера, преображения низших качеств в высшие; весь этот труд предполагает вдумчивую природу, признавшую свою цель и определенно к ней подвигающуюся.
Таким образом, эту черту можно признать характерной для всех, находящихся в Преддверии; она проявляется очень реально для тех, кто прозрел. Мы знаем, что характер человека можно прочесть в окружающей его ауре; говоря о человеческой эволюции, я указывала, что вначале душа представляет из себя нечто весьма неопределенное; недаром ее сравнивают с бесформенной туманностью. По мере того, как душа развивается, туманность обретает все более ясные очертания и аура человека принимает соответствующий определенный образ; чем более развивается индивидуальность, тем более определенны становятся эти очертания. Если вглядеться в стоящих в Преддверии, то видно, что аура этих людей имеет законченные очертания; эта законченность является внешним признаком той внутренней определенности, которая свойственна индивидуальной душе. Это явление все более и более ярко выражается; здесь не может быть ошибки. Душа находится на той или иной ступени не по чьей-либо милости и не случайно: это ясная и определенная ступень, являющая обретенные качества и силы, ясно видимые тому, кто прозрел. Серьезность рождается с развитием индивидуальности, дающей ясные очертания ауре; определенно очерченная атмосфера, окружающая человека, является как бы внешним признаком внутреннего состояния вступивших в Преддверие; у одних ярче, у других слабее, но черта эта общая для всех.
В чудесной книжке «Свет на Пути» верно сказано, что посвящения даются ученикам самой жизнью; это, конечно, не те посвящения, которые даются в самом Храме (первое из них при прохождении через Златые Врата), а те постоянные испытания, с которыми ученик встречается в своей ежедневной жизни; вполне реально можно сказать, что жизнь – Великий Иерофант. Все испытания, через которые ученик проходит, свидетельствуют о его силе и развивают его способности. В «Свете на Пути» изложены определенные условия, начертанные, как говорится в «Комментариях», в передней каждой ложи истинного братства. Эти правила выражены мистическим языком, а при употреблении мистической речи может возникнуть опасность слишком буквально понимать слова, не вникая в сокровенный их смысл. Вы помните четыре истины, начертанные в передней каждого духовного братства.
«Прежде чем очи увидят, они должны быть недоступны слезам».
«Прежде, чем ухо услышит, оно должно утратить свою чувствительность».
«Прежде, чем голос может заговорить в присутствии Учителя, он должен утратить способность наносить боль».
«Прежде, чем душа может предстать перед Учителем, стопы ее должны быть омыты кровью сердца».
Автор «Света на Пути» дал к своей книге ценные комментарии, помогающие раскрыть глубокий внутренний смысл этих первых истин. В них объясняется, что фраза: «Прежде, чем очи увидят, они должны быть недоступны слезам» – означает, что душа должна перейти от жизни ощущений к жизни познания, из места, где она постоянно потрясается страстными вибрациями чувств – в область знания, где царят определенность, тишина и покой. Глаза – окна души; окна эти затуманиваются «влагой жизни», т. е. сильные ощущения радости или страдания набрасывают покров на окна души, и она не в состоянии через него ясно видеть. Эта пелена набрасывается не изнутри, а извне; не душа, а личность рождает ее, ибо она является не вследствие понимания жизни, а в силу страстных ощущений. Потому она выражена словом «слезы», которые являются подходящим символом страстных эмоций радости и скорби. Очи души не могут настоящим образом видеть, пока они не стали недоступны слезам, пока окна души не утеряли способность затуманиваться извне осаживающейся влагой, пока они не прояснились и не стали пропускать Света Знания. Это искусство должно быть обретено. Это не значит, что ученик утеряет свою чувствительность, но что ничто, извне приходящее, не может нарушить его равновесия; он не теряет способности страдать или наслаждаться – он будет более остро и страдать, и радоваться, чем другие, – но ни скорбь, ни радость не будут в состоянии отвлечь его от его цели и лишить того равновесия, которое приходит с истинным знанием. Знание дает понимание вечного, непреходящего, и потому у человека является спокойное убеждение, что нереальное не может затуманить зрения души.
То же и со второй истиной: «Прежде, чем ухо услышит, оно должно утратить свою чувствительность». Душа должна достигнуть места безмолвия; ибо, хотя голос Учителя постоянно звучит в мире, но уши людей не слышат его, потому что они оглушены звуками внешней жизни. Учитель не безмолвствует, Он всегда говорит, голос Его постоянно раздается. Но окружающие звуки так громки, что эти грубые выражения низших эмоций не пропускают более нежных и тонких мелодий. Поэтому должно настать безмолвие и ученик в Преддверии должен обрести то безмолвное место, где он может услышать истинный звук. Это место безмолвия вызывает вначале впечатление отсутствия всякой чувствительности, такая глубокая нерушимая тишина встречает здесь душу.
Автор сильно говорит о трудной борьбе при наступающем безмолвии. Мы так привыкли к окружающим нас звукам, что наступающая тишина поражает душу, как будто человек очутился в бездне, где нет звука, во мраке полного одиночества, и душе кажется, что почва ушла из-под ног, что все изменило, как будто с исчезновением живых звуков исчезла и сама жизнь. Если даже Сам Учитель держит руку ученика, ученику кажется, что рука его пуста; он не видит больше ни Учителя, ни того, кто шел перед ним, и он чувствует себя висящим в пространстве: ничего нет ни над ним, ни под ним, ни по сторонам. В эту минуту безмолвия наступает как бы пауза в его жизни, все как будто приостановилось, даже сама жизнь души. Среди этой тишины, с другого берега слышится впервые тот голос, который, раз он прозвучал, слышится в уме, затем всегда среди всех звуков земли; уловившее его ухо уже будет всегда воспринимать его: никакие земные звуки не в силах заглушить прозвучавшей в душе музыки. Эти две истины должны быть прочувствованы и пережиты до приближения к Златым Вратам: ученик должен их понять до того, как подойдет к порогу и начнет ждать разрешения вступить в самый Храм.
Остальные две истины принадлежат скорей жизни в самом Храме, хотя они начертаны уже в Притворе; многое, что здесь начертано, вырабатывается по другую сторону. Оно дается здесь неофиту лишь для его руководства, чтобы он знал, в каком направлении ему идти и как подготовить себя к работе в самом Храме. В Преддверии душа делает усилие постигнуть эти великие истины. Способность говорить в присутствии Учителей и стоять перед Ними лицом к лицу может явиться как предчувствие в Преддверии, но вполне понятной она может стать только в самом Храме. По эту сторону Златых Врат может только забрезжить сознание тот, что значит «способность говорить». Речь в присутствии Учителя есть призыв к Великой Сущности, представительнице того Луча, к которому принадлежит ученик. Призыв возносится вверх и затем возвращается к ученику, а от него идет в мир. Это – мольба о знании, и ответ дается как способность передавать, выражать воспринимаемое знание. Единственным условием права говорить в присутствии Учителей есть стремление передавать другим обретенное знание и стать звеном той Цепи, которая соединяет Величайшего с самым ничтожным. Тот, кто хочет стать учеником, должен сейчас же стать и слугой; он не будет получать, если не будет делиться. Эта способность речи, не внешней речи, принадлежащей скорей к низшим планам, но истинной речи, говорящей от души к душе, указывает путь не словами, а скрытой в них истиной. Эта способность речи дается ученику лишь иногда, когда он готов отданным служению и стать одним из тех огненных языков живого пламени, которые являются в мире человеческом, чтобы поведать ему скрытую тайну жизни.
Наконец последняя истина: «Ученик не может стоять в присутствии Учителя, пока стопы его не омыты кровью сердца». Подобно тому, как слезы обозначают влагу жизни, так и кровь сердца обозначает самую жизнь: кровь сердца, омывающая стопы ученика, это – жизнь ученика, от которой он отказывается, чтобы отдать ее всему миру. Жизнь – самое ценное достояние человека, и потому он должен отказаться от нее, чтобы иметь право стоять перед лицом Тех, Кто все отдали. Перед Их лицом он может предстать лишь тогда, когда он погасил желание жизни для себя, желание рождения и каких-нибудь личных переживаний: он омыл стопы свои кровью собственного сердца и отдал свою жизнь на благо человечества, на служение. Эту истину можно вполне постигнуть лишь в Храме, ибо такое полное отречение от жизни, такое освобождение от всех желаний, это есть совершенство тех, кто стоят на пороге последнего посвящения, это торжество архата (высокая ступень Посвящения),[9] познавшего все, что можно познать, но важно знать, что такова истина, и потому она начертана уже в Притворе.
Разобрав эти ступени и стадии, ведущие к порогу Храма, мы начинаем понимать, чем станут те, кто стоит перед Вратами, готовясь переступить через порог; многое и в них есть еще несовершенного, много остается им проработать и осуществить, чтобы достигнуть высот Посвященных. Но стоящие здесь – люди убежденные, с определенным характером, с очищенной жизнью, с потухшими или угасающими страстями, с самообладанием, с стремлением к служению, к чистоте, к высочайшему благородству жизни. Стоя на пороге, дерзнем ли мы на мгновение взглянуть вперед, чтобы понять ожидающее нас грядущее, понять, почему в Преддверии так много требуется от ученика? Четыре Тропы, или четыре Ступени, виднеются в самом Храме, и каждая имеет свои собственные Врата, Врата великих Посвящений. В «Голосе Безмолвия» и в некоторых других книгах получающий первое Посвящение именуется «вступивши в Поток». Так называется тот, кто перешагнул пороги вошел в Храм, из которого никто уже не выходит.
«Вступление в Поток» есть определенный шаг. Перед вступившими лежит еще семь жизней. Редко человек, вступивший в поток, достигает цели во время одной и той же жизни; обыкновенно ему остается прожить семь жизней раньше, чем он может сделать последний шаг. Но все эти выражения не надо понимать буквально, ибо жизни суть результаты, их нельзя всегда измерять земными рождениями и смертями: они не столько жизни, сколько известные этапы на пути эволюции, которые не всегда измеряются промежутком между колыбелью и могилой. Эти стадии следуют друг за другом непрерывно и без перерыва самосознания.
За этими первыми Вратами стоят вторые, иными словами, второе Посвящение, в котором последние слабости человеческой природы отпадают одна за другой, ибо все должно отныне осуществляться в совершенстве. По мере того как ученик подвигается, оковы его, последние слабости, падают, и он близится к совершенству, к полному проявлению божественного в человеке.
Сказано, что после второго Посвящения человек принимает только еще одно рождение. Только раз должен он еще вернуться, а затем его принудительный круг рождений и смертей закончен. Он может снова вернуться к воплощению, но это будет по свободному желанию служения, а не в силу вращения колеса рождений и смертей. Достигнув этой стадии, он подходит к третьим Вратам. После третьего Посвящения он становится тем, кому не суждено больше принимать рождений; в течение своего воплощения он пройдет четвертую стадию, которая приведет его к порогу нирваны, где нет больше принудительного для души закона. Четвертая стадия – ступень архата, на которой сбрасываются последние оставшиеся оковы.
Можно ли какими бы то ни было земными словами изобразить эти последние ступени, эти четыре Посвящения? Доступно ли нам понимание всего труда, который открывает эти Врата и подготовляет жизнь по ту сторону? Мы уже знаем, что неофит еще далеко не совершенен. В книгах, озаренных лучами из Храма, говорится, что должны еще пасть десять оков человеческих слабостей. Почему же так строги требования к тем, кто готовится переступить порог? Почему так много должно быть осуществлено раньше, чем будет дано разрешение войти в Храм и держащие ключи раскроют Врата? Потому что часть разобранных нами условий должна быть налицо еще до этой минуты. Каждый шаг по ту сторону порога дает большую и большую власть человеку. В Храме глаза раскрываются, и человек действует и живет так, как здесь невозможно. Новое зрение, слух и делание делают из него человека, отличного от окружающих, владеющего неведомыми им силами; среди людей он только отчасти с ними; участвуя в общей жизни, он живет особой жизнью. Понятно, что раньше, чем ему можно доверить власть, он действительно должен стать иным человеком, чтобы данная ему власть не оказалась опасной для других. Если бы такой человек все еще имел общие слабости, если бы он легко раздражался недостатками окружающих, легко терял равновесие под влиянием событий дня, легко приходил в гнев; если бы его сострадание не росло, а сочувствие было бы недостаточно глубоко, так что в минуту обиды он ощущал бы гнев, а не жалость, раздражение, а не всепрощение, если бы он не обладал ни терпимостью, ни терпением, то подумайте, какие бы могли быть результаты при обладании, хотя бы еще и в малой степени, сверхчеловеческими силами. Не явилась ли бы страшная опасность, что эти свойственные обыкновенному человеку малые недостатки могли бы привести к своего рода катастрофам? Не стал ли бы человек при новых своих силах источником опасности для тех, на которых направлены эти силы? Как выдержал бы такой нетерпимый и не обретший сочувствия человек, как он выдержал бы свое положение, став способным читать мысли людей и видеть в их ауре обнаженным то, что обыкновенно окутывается в благообразную видимость, видя постоянно людей такими, каковы они в действительности, а не такими, каковы они кажутся во внешнем мире? Только тому может быть дана такая сила, кто, помня свои собственные недостатки и борьбу, научился не гневаться и не осуждать, а сострадать и помогать слабым. Вот почему предъявляются суровые требования неофиту, стоящему на пороге Храма, в котором место лишь помощникам и слугам человечества. Стоящая перед ним задача так велика, что прежде, чем к ней прикоснуться, он должен сильно подвинуться: он должен быть свободен от человеческой слабости, обрести все знание, доступное в пределах нашей системы, и развить способности познавания настолько, что в любой момент, куда бы он ни обратил свое внимание, он мог бы воспринять все, что может быть познанным. Ибо таковы способности Посвященного. Адепт есть «тот, которому не осталось ничему учиться»; он стоит на последней ступени в Храме и совершает такую великую божественную работу, что она казалась бы невозможной, если бы мы не знали, что люди ее уже совершали. Какой прогресс должна совершить душа в несколько кратких жизней, чтобы подняться с того сравнительно невысокого уровня, на котором ее застало первое Посвящение, до тех головокружительных высот, на которых стоят совершенные Адепты, цвет человеческой эволюции? Раз такая могучая задача предстоит неофиту и ему суждено отбросить последние призраки человеческих слабостей и неведения, то понятно, что ему надо нести колоссальную работу: ставить твердые и могучие устои тому зданию, которое затем ему суждено возвести. Когда глаза открываются, величие задачи выступает ярче, чем в дни, когда они были сомкнуты; вступившему на Путь, Путь кажется выше и длиннее, чем тем, которые видят его сквозь отуманенные очи по ту сторону Врат; вступившие видят более ясно Тех, Кто впереди, и точнее измеряют отделяющее от Них пространство. В свете этой славы как бледны подвиги ученика! Как ничтожно и слабо все его делание в свете Их совершенной силы; как почти безгранично его неведение в свете Их совершенного знания, а между тем, только четыре ступени еще отделяют его от Них. Но условия в Храме будут совсем иные; то, что казалось трудным, становится легким, и, что казалось невозможным, осуществляется там. Прежде всего, большая перемена в том, что люди в Храме «понимают». Помните слова, на которых я нарочно остановилась, приведя возглас торжества, сорвавшийся с уст Будды, когда Он провозгласил конец рабства и обретение свободы? Этот возглас говорил стоящим в мире не только о причине страдания, но и о прекращении страдания, прекращении, рождающемся от понимания действительности.
«О вы, что страдаете! Знайте:
Вы страдаете от самих себя. Никто иной не принуждает.
Никто иной не заставляет вас жить и умирать».
Переступивший порог знает, что это правда. Люди страдают от самих себя; они не скованы. Как только человек это понял, весь Путь, со всеми его терниями, преобразится в его глазах; он понимает, что мир страдает по неведению, что если люди страдают, то это потому, что они мало растут и не знают, что переходят из жизни в жизнь; колесо рождений и смертей, к которому они привязаны, держит их так крепко, потому что они не знают о своей свободе. Когда впервые сознание человека, переступившего порог, озаряется этим пониманием, он знает, смотря на мир со всеми его плачущими очами и надрывающимися сердцами, что есть конец страданию, что оно прекратится вместе с неведением. И таким образом, раздирающая мука сердца отошла: возможна еще скорбь, пока человек ее не перерос, но не может быть более отчаяния и утери надежды. В ученике является уверенность, что заря взойдет и солнце встанет. Но, кроме того, переступив порог, он обретает непрерывное сознание, над которым смерть не будет больше иметь власти; рождение не родит более забвения. На все последующие жизни при нем будет это непрерывное сознание, навсегда обретенное самосознание, которое утерять больше он не может. В сущности, раз родившись в человеке, оно никогда больше утерянным не может быть, но око не отпечатлевается в низшем сознании в течение тех жизней, которые лежат по эту сторону Храма. Вступив в Храм, душа обретает непрерывное самосознание, она может оглянуться назад, заглянуть вперед и чувствовать себя сильной в познании своей бессмертной Сути. Как это должно преобразить жизнь! Ибо какие самые большие неизбежные страдания для человека? Самые тяжелые – это разлука и смерть: разлука, созданная пространством, когда нас от друга отделяют сотни и тысячи верст, и разлука, созданная переменой условий и состояния, когда покрывало смерти падает между воплощенной душой и развоплощенной. Но разлука и смерть не существуют для того, кто переступил порог. До известной степени он их еще чувствует: пока не спали все оковы, разлука и смерть еще рождают муку в его сердце, но они не могут затуманить его сознания; разлука существует для него только во плоти, а он может уже по желанию выходить из своего тела и направляться туда, где больше не имеют власти ни время, ни пространство. Итак, эти два больших источника страдания для него больше не существуют. Друг не может быть для него утерян, смерть не может оторвать от него тех, кто связан с ним душою. Для него разлука и смерть не имеют больше реального бытия; это зло прошлого, их страшные образы исчезли навсегда.
Но и это еще не все. Он не только обрел непрерывное сознание, которое не дает ему возможности быть от кого бы то ни было оторванным, но он также знает, что и в грядущих жизнях он уже никогда не будет чувствовать, как прежде; он больше не вернется в мир бессознательным, чтобы истратить полжизни в поисках, не зная, чего он ищет; он больше не придет в мир в полном незнании, ослепленный окутывающей его материей. Он вернется со знанием, с раскрывшимися возможностями к прогрессу, и если он не двинется вперед, то это будет его собственная вина. Он обрел то сознание, при котором прогресс ускоряется; всякая задержка будет идти уже не от жизни, а от него самого.
Его состояние изменится также и вследствие своего вступления в новое братство, которому чужды облака сомнения, колебаний, это братство пребывает над всеми туманами земли, тучи не имеют в нем места и не могут больше нарушить покой души. Ибо вступив в Храм, он узрел великих Учителей, и соприкосновение с Ними изменило всю его жизнь. Он соприкоснулся с непреходящим, и временное не может больше потрясти его, как в те дни, когда он не знал Вечного. Его ноги встали на скалу, и волны не могут его смести с нее, заставляя плыть по бурному морю. Таким образом, как ни величественна работа в Храме, условия насколько переменились, что она уже не кажется невозможной, Стезя делается, несмотря на свое величие, доступной. Она поднимает душу на высочайшие вершины; но эволюция душевная ускоряется невыразимо при раскрывающихся новых силах, когда мрак разошелся и свет стал виден.
По мере того, как душа поднимается на высшие ступени, скидывая одну за другой последние свои оковы, человеческая слабость исчезает, и душа начинает сиять во всей своей силе, покое и чистоте. Иллюзия «низшего я» спадает, и душа видит всех людей в слиянии с истинным, «Единым Я». Сомнение заменяется знанием; познавая реальную Суть вещей, душа делается неспособной к сомнению. И всякая надежда на преходящее внешнее оставит такую душу; ибо в живом общении с реальностями все внешнее должно принять свои настоящие размеры и душа познает как призраки те вещи, которые разделяют людей. Она познает, что все религии, превосходство одного культа над другим, что все экзотерические обряды и церемонии суть только призрачные стены, воздвигнутые между человеческими душами; зги призрачные оковы спадут с просветленной души, и эти следы человеческой слабости отлетят. Внутренние силы души раскроются; зрение, слух и знание, о которых и мечтать трудно, вливаются со всех сторон в восприимчивую, раскрывшуюся душу. Это уже не то внешними чувствами ограниченное знание, исключающее почти всю вселенную и освещающее лишь ничтожную точку земли, а знание, вливающееся со всех сторон и как бы заливающее душу, так что приобретение знания скорее походит на процесс непрерывно растущей жизни. А затем душа освобождается от последних, тончайших желаний своих, от последнего прикосновения земной жизни и ее ига.
Но подходя к последнему Посвящению, к тому, которое создает архата, мы чувствуем, что не в силах понять, какие еще могут быть оковы в таком высоком состоянии. Сказано, что «состояние архата столь же трудно понять, как переживание птицы в воздухе»; как она, Он не оставляет следов, как она, Он переносится в высотах, свободный от оков, не касаясь земли, и от этих горных вершин к нам слегка слетает глубокий мир, который ничто не может нарушить. Ничто, никакие бури земли не могут потрясти архата: он пребывает в мире нерушимом, в светлой ясности и тишине, которую ничто не может затуманить. Знающие писали об этом состоянии, но слова могут передать только слабый отблеск таких переживаний. Сказано:
«Терпимый, как земля, как молот Индры, он подобен озеру без тины; ему не предстоит больше рождение. Его мысль тиха; тихи его слова и дела, когда он истинным знанием обрел свободу, когда он стал таким человеком» (из «Дхаммапады»).[10]
От этой тишины и на нас исходит ясный, светлый, глубокий мир, и мы понимаем, почему об архате сказано:
«Нет страдания для закончившего путь и освободившегося от скорби, ибо он скинул с себя все оковы» (из «Дхаммапады»).[11]
Таков стоящий на вершине Стези архат. Ему остается сделать лишь последний шаг, чтобы познать все, что возможно познать. Такова цель, таков Путь, на который могут встать все. Таков конец борьбы, конец ее – совершенный мир.
Рисуя ступени предварительного Пути, а затем уже и Стези за Златыми Вратами, может быть, я слишком сгустила краски, и Путь показался страшным? Если так, то вина не Пути, а моя. Ибо, как бы велики ни были борьба, затруднение и страдание на Пути, но вступившие в Преддверие уже не вернулись бы назад ни за какие сокровища земли; какие радости могла бы дать земля тем, кто переступил порог, чтобы заставить их раз оглянуться назад? Страдание на Пути восхождения лучше радостей земли, выше всех ее наград. Если бы вложить в одну краткую жизнь все радости, которые в состоянии дать земля, если ее исполнить наслаждениями и способностью непрерывно вкушать наслаждение, увенчать ее всеми чувственными и интеллектуальными радостями, избавив ее от всякого прикосновения страдания и усталости, так, чтобы это с точки зрения земной была совершенно идеальная жизнь, то в сравнении с суровыми ступенями Стези, эта земная жизнь сплошной радости была бы бледная, скучная и тусклая, музыка звучала бы как дисгармония в сравнении с мелодиями Вершин. Ибо на этом Пути каждый шаг делается навсегда и каждое страдание встречается с приветом, потому что оно дает урок. По мере того, как душа подвигается по Стезе, она делается все радостнее, ибо неведение ее уменьшается, она все более исполняется миром, а слабости ее постепенно исчезают; она все растет в свете по мере того, как вибрации земли теряют способность нарушать ее тишину. Только Те, Которые закончили Путь, могут сказать о Его конечной цели. Но и те, которые только начали восхождение, знают, что горе, встречаемое на Пути, есть радость в сравнении с земным счастьем и самые малые его цветы краше самых дорогих и драгоценных камней земли. В свете одного Луча, озаряющего Путь и становящегося все ярче с каждым шагом вперед, весь солнечный свет земли погасает и становится мраком. Ступающие по Стезе знают мир неизреченный, радость, которую не могут нарушить никакие земные потрясения, покой на скале незыблемой, которую не могут потрясти землетрясения, то место в самом Храме, где Мир обретается вовеки.