1940-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. День обычный и ясный…

   В центре площади выросла белая статуя Сталина. Она в длинной шинели, голова чуть развёрнута влево. Правая рука спрятана за пазухой, словно вождь собирается вытащить пистолет. Несмотря на белизну, памятник кажется очень тяжёлым, - он слишком огромен для, в сущности, совсем небольшого пространства площади.

   Огибая белого исполина, теперь катит, звеня, через площадь высокий трамвай с деревянным каркасом. Он звенит и пугает бесцветные воробьиные стаи.

   В отдалении видно построенное здание горкома – белое, как и памятник, с колоннами и красным флагом, колеблющимся на ветру. Церковь же и колокольня заметно уже обветшали, потемнели и стали похожи на странников в серых лохмотьях… И окна их кажутся впадинами измученных голодом глаз…

   Ну а так площадь сохранила былые черты. Хоть спилили несколько деревьев и снесли пару домиков, видимо, для расширенья проезжей части.

   Сегодня народу немного. Опираясь на палку, хромает, как покалеченный жук, коренастый забулдыга. Он не стар, и глаза его живо посверкивают на распухшем от водки лице. Задержавшись рядом с двумя гражданками в ситцевых платьях, он вдруг скомкал в ухмылке правую половину лица и громко спросил:

   - Чё, голубки, – будем с Гитлером воевать?

   Обе переменились в лице и разом ушли, прижимаясь друг к другу, как сиамские близнецы. А один в круглых очках (инженер по виду) шёл, читая на ходу газету, и остановился… Голова его погрузилась в пиджачные плечи, он по-черепашьи вывернул её на опасного болтуна.

   А забулдыга засмеялся и, подумав, прибавил:

   - Ну а чё? Если первый  полезет, так мы ему… мощный отпор! Всею силою нашей ответим германцу!... или нет…- он опять замолчал, изумляясь своим размышленьям.- Чё, культурный?- вдруг спросил он у «инженера».- Кто, к примеру, сильнее – фашист или наш? Ну чего побежал-то, культу-у-у-урны-ы-ы-ый?!!!

   Инженер засеменил прочь, держа на отлёте газету. К забулдыге приблизился милиционер, дёрнул крепкой ладонью к белой фуражке.

   - Гражданин, почему нарушаем? Документики есть?

   - А ты сможешь прочесть?- захохотал забулдыга.

   Милиционер нахмурился.

   - Пройдёмте-ка, гражданин.

   - Чё пройдёмте-то сразу? Куда, слышь, пройдёмте?

   Осмотревшись, милиционер вплотную подступил к дебоширу и выдохнул в самое ухо:

   - Уматывай, дурень! Захлопни хлебало и дуй до дому!... Ведь вляпаешься по пьяни и загремишь по статье…

 

   1950-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Холодно…

   Невероятно холодная для мая погода! По серому небу с пугающей быстротой летят, наползая друг на друга, косматые тучи. Ветер гонит уличный сор. Сор бежит по земле перепуганной стаей крыс…

   Город явно бомбили во время Великой войны. От одного из домов, того, где когда-то размещалась «Контрольная палата», остался обломок стены. Он похож на доисторическое чудище, - верхний край его чернеет гребенчатым жутким хребтом. А у бывшей цирульни обуглен, разбит один бок. Где отколота штукатурка – выдавились рябые коричневые кирпичи.

   Ну а магазин одежды, как видно, недавно отстроили: он совсем другой, не такой, как был прежде. Прибавился этаж, стены густо-красны, - и намёка нет на ту, старую, уютную элегантность.

   Прохожие невольно ускоряют шаг. Ветер толкает в спину. Да ещё громыхнуло два раза – там, у свинцового горизонта. Ёлки-палки! Гроза?!...

   Да! В новой витрине магазина одежды стоят на высоких штырях три раздетых и белых женских туловища (манекены). Рядом с ними – одетый муляж пионера.

   Обезглавленные храм и часовня до сих пор стоят. И теперь они, серые, грустные, с пустыми глазницами окон, органичны в запущенном и помрачневшем ландшафте.

   Горсовет от бомбёжек не пострадал. Всё так же полощется, дразнит розовым языком, его знамя над сплющенным куполом.

   Цел и памятник Сталину, только башка его выглядит подозрительно белой… Видно, осколком бомбы когда-то снесло и поспешно приделали новую. Странно… Смотришь и кажется, что нависший над площадью белый гигант гонит по небу неуклюжие полчища туч… Каким образом? Может, усилием мысли?...

   Постанывая, с хриплыми звоночками, выплыл, вздрагивая, красно-жёлтый трамвай. На ходу с подножки соскакивает «приблатнённый» парняга – брюки с напуском, поверх майки – приличный английский пиджак, кепка сдвинута на нос, едва не касается папироски в зубах. Пробежав по инерции пять-семь шагов, приблатнённый входит в привычную свою походочку: руки в брюках, ногами перебирает мягко, развалисто.   

   Кто-то свистнул и крикнул:

   - Эй! Рожа уголовная!

   Парень резко и сразу развернулся, воткнул глаза в сторону крика, как финку. Никого не увидев, выждал пару секунд, вынул папиросу и сплюнул, - плевок закрутило ветром  за левый каблук. А потом приблатнённый снова трусит, словно видавшая виды дворняга. Ещё разок свистнули, вроде послышался смех… Перед тем как пропасть за углом парень вдруг повернулся винтом и показал неизвестно кому неприличность – жест  с  натянутым жилами, грозным, как палица, кулаком…

   Гром гремит уже ближе. Ветер свивает в мутноватые штопоры пыль. Гражданин догоняет сметённую с лысины шляпу. Мама с девочкой в белой беретке бежит, дёргает за руку.

   - Нелька, скорей – будет дождь!

   Неожиданно, в напрягающейся атмосфере захлебнулся, потрясающе загудел репродуктор, и шарахнул по площади визгливым бельканто:

  

Нас у-утро встреча-ает прохла-а-адой…

 

   196о-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Что случилось?!...

   Движение остановилось. Толпа. Не разглядишь толком… Кажется, сбили кого-то. Да, точно – вон и «скорая помощь» белеется с красным крестом «на лбу»…

   - Кого сбили-то, а?

   Разглядишь разве что за широкими бабьими задницами в одноцветных и пёстрых юбках, за мужскими плащами, за шляпами и за платками?!...

   - Кого сбили, товарищи?

   Военный один обернулся, бросил из-под фуражки:

   - Женщину сбили… молодую…

   - Ё-о-о-о-опть!

   И в три раза усилил любопытный товарищ работу локтями. Прямо носом с очками полез, разглядеть, что за женщина, много ли крови…

   - Ты смотри, в очках, в шляпе, а выражается,- иронически замечает кто-то.

   - Интеллигент, так твою!- поддержал другой голос.

   - Да не пихайтесь вы! Тут рядом люди!

   - Уберите ребёнка хоть! Граждане, чей ребёнок?

   Долго и терпеливо стоит толпа. Подходят другие, на цыпочки встают, забегают то слева, то справа… Слышен милиционерский голос:

   - Так, прошу всех податься назад! Расступитесь маленько, ей дышать нечем!... Мальчик, зачем ты? Чей мальчик? Уберите ребёнка!

  

В проводах кувыркаются птицы. Солнце множится в стеклах автомобилей, жирным блеском горит на металле карнизов и крыш.

   Площадь сильно расширилась – срезали, как серпом, чуть не все старые здания. Но зато возвели несколько новых, - там,поглубже – вместо рухнувших под бомбёжками. Они серые и квадратные, вроде сумрачных могильных плит. Правда, общий вид пробуют скрасить полотнищами, где шагает из красного фона задиристый Ленин; где лошадиною тройкой закинули головы Ленин, Энгельс и Маркс. «Вперёд, к победе коммунизма!» Складки расходятся по полотнищам, как круги по воде.

 

   - Понесли! Понесли!

   Белый блин фуражки, голубая рубаха. Регулировщик с официальной неподвижностью лица оттесняет зевак. Видно, как два санитара поднимают носилки, на них – женское тело в нарядном бежевом платье с поясом и с розочками, пришитыми к воротнику. Лицо отвёрнуто. По локонам, по нежной выпуклости щеки, по свесившейся бледной руке с колечком, сразу видно: она молода; она торопилась на радостную встречу… Нарядилась вот…

   - Туфель забыли!- крикнул кто-то.

   Милиционер обернулся. Подобрал чёрную туфлю, ещё раз сказал:

   - Расступитесь, товарищи. Дайте спокойно работать…

   Пятна лиц – помертвевших, с остекленевшими глазами, сияющих любопытством, мрачно-сочувствующих, жадно-внимательных, задумчиво побледневших…

   - Неужели помрёт? Молодая такая…

   - Не давите на локоть! Хам!

   - Чего-о-о-о?... Щас по шляпке получишь!

   - Товарищ милиционер! Вы слышали?

   - Мальчик! Что ты тут вертишься-то постоянно?!

   - Шофёр виноват. Похмелился, наверно…

   - Ой, а крови-то, крови!!

   - Эт разве кровь! Я вот помню дезертира одного в сорок третьем в расход пускал…

   - Жаль тебя в расход не пустили…

   - На кого баллоны катишь, стиляга?!... Я б тебя…

 

   Густо краснеет магазин одежды. А Сталина нет. Не нависает над площадью вождь в длинной шинели, не кривит шеи, высматривая что-то в толпе. Заменили вождя бронзовым Лениным. Изогнулся он вроде того франта с вывески на цирульне (помните?); тычет правой рукой, точно с кем-то, кривляясь, здоровается, а левая как бы чешет под мышкой.

   Церкви нет. Вдалеке, где когда-то печалились колокольня и храм – незаполненная пустота. Небо, влипшее в блёклые зубчики лесной полосы… Горсовет продолжает дразнить красным флагом…

   Терпеливо стоит красно-жёлтый трамвай. Ожидают, когда можно будет поехать и автомобили. Ну чего? Всё, что ли?

 

   Уехала скорая. Толпа начала редеть, расползаться в разные стороны. На асфальте темнеет пятно – длинное, страшное… Шофёр в кепке бессильно упал на капот, головой ткнулся в скрещенные руки. Два милиционера встают слева и справа от него. Один трогает за плечо.

   - Ладно, хватит… Поехали в отделение…

 

 

                                           (Продолжение следует)