Двадцатый век

 

   Любопытно было бы описать одно и то же место и происходящие там события – в разные годы, переносясь из десятилетия в десятилетие, и так на протяжении целого века…

 

   1910-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Солнце…

   Площадь маленького городка. Площадь обрамлена белыми и розовыми домами в 2-3 этажа. Подслащённые солнцем они выглядят как пирожные. На одной стене вывеска шоколадного цвета дугой: «Контрольная палата». Какое-то казённое учреждение…

   Золочёные буквы вывесок: «Чай т-о «Цветочный аромат»», «Кофе», «Цирульня». Где цирульня – торцом у стеклянной двери подобие деревянного ставня с нарисованным франтом, изогнувшимя и стригущим весело воздух. Издали его чёрные ножницы похожи на вороний клюв. Вблизи – ещё больше.

   Небо сегодня противоестественной голубизны. В нём висят неподвижно седые прозрачные клочья. Щедрый луч одарил белизной полотняные маркизы на окнах первых этажей. Харррррошшшшая погодка нынче, милостивые государи мои!

   Заложив руки за спину, прохаживается по пустынной площади городовой в белом кителе и фуражке. Мальчишка-разносчик сидит прямо на мостовой, привалившись спиной к деревянной тумбе. Он устал, ему жарко. Он похож на мокрую чёрную тряпку.

   Воздух пахнет свежей листвой и лёгкой провинциальной пылью…

 

   Из переулка выкатывает экипаж. Кучер в шляпе трубой. Борода и синяя поддёвка. Экипаж останавливается у магазина «Платья. Моды.». Лошадь смирно стоит, по веку её ползёт муха. Из экипажа выходит дама, её полное плотное тело обтянуто серым платьем. Сверху пышные плечи, внизу – узкий колокол юбки.

   - Обождите, любезный, я скоро,- говорит она кучеру. Тот покорно моргает, как его утомлённая лошадь. Дама смотрит пару мгновений в стекло витрины. Поправляет небольшое колесо шляпки с парой пёрышек. Мальчишка-разносчик звонко выкрикивает:

   - Эй, красава, купи пирожок!

   Дама возмущена. Медленно поднимает указательный палец. Размышляет, как лучше одёрнуть маленького наглеца.

   - А ну-ить,- сорванным голосом пролаял городовой,- того-ить… Не сметь разговаривать с дамами!... Щас вот как-ить…того… Ну-ка нечего тут говорить!...

   Дама молча, одними глазами, присовокупляет что-то к словам городового и с достоинством входит в магазин. Дребезжит дверной колокольчик.

   - Динь-дилинь-дилинь-дилинннь!- передразнивает этот звук мальчишка и презрительно отворачивается.

 

   Солнце светит нещадно. Изумительно белыми кажутся церковь и колокольня вдали. Ожила, стала новой зелень крашеных куполов…

 

   1920-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Выстрел…

   Та же площадь. Ветрено. Треплются уголки листовок на стенах. Наискось через площадь бежит человек во френче, в руке его револьвер. Затравленно озираясь, он бросается к двери цирюльни, дёргает дверь. Вывеска вся в дырках от пуль, точно ополоумевший гимназист насажал на ней точки и запятые. Щит с изогнувшимся франтом был снят, очевидно, давно.

   - Откройте!... А-а-а-аткр-р-р-ройте!!- по-звериному ревёт этот, во френче, и колотит револьверной рукояткой по двери. Из-за стенки, что по диагонали от цирюльни выглядывает голова в бескозырке. Исчезает. Через мгновение вместо головы появляется дуло винтовки.

   В отчаянии тот, во френче, ударяет согнутым локтем в стекло. Со второго удара сыпятся стёкла; раздирая рукав, человек лезет рукой в опустевший прямоугольник, ищет пальцами засов…

   Где маркизы? Маркизы где, милостивые государи?! Оголилась и мёртвою стала площадь. Вон и тумба одна покосилась - и как её только свернули?! Ветер носит какую-то дрянь, волочит её по мостовой. Появилась откуда-то мусорная груда рядом с ма…

   Тррах!!

   Не сразу, а точно сперва подумав, оседает на землю человек во френче. Он сидит, привалившись к двери, руку отбросил. Странно выглядит он, как будто позою хочет сказать: «Ну вот, теперь уже ничего не изменишь…»

   - Попал?

   - А то нет! В самую, на хер, макушку!

   - Ну ты мастер, Андрюха! Айда, робя!

   Из-за угла выбегают: один в бескозырке, опоясанный жёлтыми зубцами патронов; второй – щупловатый, гимнастёрка, фуражка, обмотки; третий чуть поотстал, он в кожанке, он потный, в мелких каплях лицо и усы. Подбежали, склонились, тряхнули обмякшее тело.

   - Кончили контру!- подытожил, который в кожанке и махнул здоровеннейшим маузером.- Стёпка, хряй до машины, скажи: пусть подъедут… Давай, шибче, холера пучеглазая!

   Щупловатый «агакнул» и кинулся в подворотню. Дома были слепы. Дома притворялись спящими. Правда, в одном окошке, как веко, приподнялась занавеска… быстро закрылась. И ещё шевельнулся кто-то в цирюльне. Неуверенно кашлянул.

   - А ну тихо там!- рявкнул воодушевлённый своей меткостью матрос и радостно вытер нос  о винтовочный ствол.- Мы вам всем ещё бошки поотрываем…

 

   1930-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Дождик…

   Именно дождик – не дождь: мелкий крап на камнях мостовой, светит солнце и пахнет выстиранным полотенцем. Площадь пересекают в разных направлениях люди в светлых толстовках, кургузеньких пиджаках и полосатых футболках. Многое ли изменилось? О, да-а…

   Буквы с вывесок сбиты, теперь там белеют слова: «Продмаг», «Калсерзав» (Господи, что это?!), «Горсовдеп»… Появились щиты с Карлом Марксом и кряжистым Лениным. Ленин – во весь рост, руки в карманах, а кепка простецки заломлена. Весь простой, как свежий огурчик. А Карл Маркс ограничен квадратом портрета: видны пышная грива, борода и чёрные плечи; лицо – пятнышком в волосах, как серёдочка георгина. Пара лозунгов, красных, как мясо. «Будет город примером по благоустройству!» «Как ударим трудом, так и вырастет дом!» И действительно, где-то за площадью что-то строят – можно различить леса, напоминающее не то нечто готическое, не то пчелиные соты…

   Ну а церковь, конечно же, обезглавили. Срезан купол, как ножиком. Колокольня белеет потухшей свечой…

   А на площади оживление. Ничего, собственно, не происходит. Ну, снуют. Ну, стоят. Вон гражданин в белой распяленной кепке покупает у мальчика с лотком папиросы. А тут барышня остановилась перед витриной того самого… бывшего «Платья. Моды.» Ныне – «Горшвейтрест». Жаль не прочёл тогда, как называлась улица… Теперь на табличке ровными буквами – «Краснознамённая». Это уж как водится, м-да-а…

   Что ещё? Под раскидистым деревом серый милиционер в шлеме с синей звездой ест мороженое. Умудряется делать сразу четыре дела:

   1-е – брать губами  холодную белую сладость;

   2-е – посматривать по сторонам;

   3-е – крутить левой рукой шнурок со свистком;

   4-е – покачиваться, как на ветру.

   Грохоча и подкидывая толстым задом, прокатил тёмно-бордовый автомобиль…

   Ничего интересного – площадь живёт…

 

                                           

                                                                      (Продолжение следует)