Пушкин

Собрались у Виктора - просто так, поболтать - всей небольшой компанией: сам хозяин, чуть скошенный полуулыбкой Хромов; рыжий горлопан Цезарь в галстуке цвета безумной Жар-птицы; милая тихая Анечка с причёской-каре, как у скромной наследницы из детективов Агаты Кристи; Глебка - в круглых очках и поджатою верхней губой (после встречи с Надеждой, окончательно превратился в какого-то Пущина); и сияющий вечно, красавец отец Фёдор.

Каким-то образом разговор вырулил на Пушкина. И... застрял, уперевшись в литой постамент Александра Сергеича. Началось, кажется, с того, что громила Цезарь рявкнул, наливая всем по новой: "Вдовы-кометы вдарил ток!" Кто засмеялся, а кто возмутился. Педантичный Глебка, словно комментарий читая, уточнил цитату. С живейшим интересом рыжий фотограф принялся выяснять подробности относительно тогдашних марок вин.  Там и сям огоньками зажигались пришедшие на память строки. Шутили. "Пушкинская" тема едва не растворилась в весельи, но тут вдруг сдержанный Глебка очень просто, но с впечатляющей серьёзностью прочитал "Я вас любил"... Видно, совсем парня доконала проклятая Надька. Все притихли. И тогда батюшка заговорил о своём отношении к Пушкину...

- Я такой в детстве доверчивый был!... Помню, бабушка Настасья читала мне "Сказку о рыбаке и рыбке", и так проникновенно... с такой многозначительностью... Псаломщику бы нашему так святые тексты читать! А я тогда слушал, смотрел на бабушку - как она строго, с убеждённостью произносит: "На него старуха не взглянула, лишь с очей прогнать его велела!", и съёживался от страха. Чувствовал: ох, не кончится это добром для старухи! Да и старику, пожалуй, в конце сказки много счастья не будет. Слишком уж зловещий был голос у бабушки Настасьи... А ведь всё дело-то было, голубчики мои, в бабушкиной трактовке! Вот прочитала бы она сказку иначе... Ну, скажем, без такого пафоса... Может, тогда вместо детского страха я бы испытал что-то другое? Может, задумался бы, почему мудрая золотая рыбка потакает вздорной и властолюбивой старухе?... Да-а, легко манипулировать детской душой... Я, впрочем, ни в чём бабушку не виню. Она меня очень любила...

- Не стала бы ваша бабуля старика десять раз к морю гонять?- весело грохнул Цезарь.

- Стала бы!- убеждённо махнул рукой отец Фёдор.- Только с другой мотивировкой. У неё, знаете, был "культ предков". Деда моего всё на кладбища гоняла: то у сестры покойной оградку покрасить, то у дяди плиту поправить... то поезжай срочно в Киев, посади на могилке тёти Кати настурции... она их очень любила... А самой ездить тяжело было. Ноги болели...- глаза отца Фёдора снова наполнились влагою смеха.- Да и лень, конечно, было...

- Так Пушкина вы всё-таки любите или нет?- спросила Аня.

- Люблю, Анечка. Но мог бы и не любить - разве это так важно? Ну, не любил бы Пушкина, а любил бы... Ну, не знаю... Некрасова какого-нибудь! Это даже интересней: какой любимый поэт? Некрасов! Мне бы до смерти любопытно было пообщаться с тем, кто его по-настоящему любит!

- Из научного интереса?- осведомился Глебка.

- Да нет... Наверняка тот, кто сейчас, в наше время, любит Некрасова - очень нестандартная личность. И способен найти в Николае Алексеевиче то, что от подавляющего большинства ускользает.

- Словесник наш школьный его обожал,- мрачно усмехнулся Хромов.- Редкий гад был. Прозвище у него было - Рольф. Это из фильма одного, отец Фёдор. Там такой фашист, гестаповец, нашу радистку пытает... Так вот, его в фильме Рольфом зовут.

- Кого Рольфом? - неожиданно забеспокоился Цезарь.- Там девку-то эту... Кэт Козлову - не Гиммлер разве пытает?

- Нет! Сам Гитлер, лично,- сердито сказал Хромов.

- Не думаю, Витюша,- кротко заметил отец Фёдор,- что все, кто любят Некрасова - редкие гады... И все пытают наших радисток... 

- Кстати, отец Фёдор,- заинтересованно сверкнул очками Глебка,- что у вас любимое у Пушкина?

- "Сказка о попе"!- рявкнул Цезарь и обрушил на всех свой немыслимый хохот.

Аня сморщилась. Глебка стрельнул раздражением через очки. Виктор же Хромов ударил фотографа кулаком по плечу. Сильно.

- Надоел, скотина!

Отец Фёдор рассмеялся. Потом задумался.

- Не знаю даже... Почему-то вдруг вспомнился "Домик в Коломне"... Отчего-то мне кажется, именно здесь, как нигде - настоящий Алексан Сергеич. Живой и доступный человек. Сперва - помните? - он рассуждает о слоге, о размере, о рифме... Вроде как бормочет: ну, как писать-то нынче будем? Или нет! Не "бормочет" даже, а громко, звонко размышляет вслух. "Как и чем вас попотчевать-то, драгоценные читатели?" И начинает довольно бодро рассказывать, вспоминает смиренную лачужку у Покрова... Внезапно настроение поменялось, и он загрустил... замечтался... И так на протяжении всей вещи! Чуть поменялось настроение - меняется и тон рассказа. Полное нежелание связывать себя логикой, стилем, идеологией... А в конце, когда сам чувствует: так себе сюжетец сочинился - дурацкий анекдот, ничего более,- тогда Пушкин торопится закруглить повествование, отшучивается от предполагаемых упрёков читателей... И как бы вскакивает, машет рукой: "Больше ничего не выжмешь из рассказа моего!" - и убегает, заниматься другими делами... Потрясающе! Тут и пушкинская жизнерадостность, и его бесцеремонность, лёгкость абсолютной свободы, и живость ума, тоже ничем не связанного, блеск, нагловатая беспечность... Ох, увлёкся! Простите, мои бедные!...