В кои-то веки он не ворочался, а просто лежал без движения на груде старых мешков, служивших ему постелью, прислушиваясь к ветру в снастях и к плеску реки за бортом.

Над мачтой повисла полная луна. «Она следует за мной вниз по реке и следит, словно какой-то огромный глаз», – несмотря на тепло пахнущих плесенью шкур, которыми укрылся Тирион, у него по коже побежали мурашки. «Мне нужно выпить чашу вина. А лучше – дюжину». Но скорее луна ему подмигнёт, чем этот паскуда Гриф даст ему промочить горло. Вместо этого карлик вынужден был пить воду, ночью – обречен на бессонницу, а днём на пот и дрожь в руках.

Карлик сел и сжал голову руками. «Мне что-нибудь снилось?». – Но все воспоминания об увиденном сне улетучились.

Ночи никогда не были нежны с Тирионом Ланнистером. Ему не спалось даже на мягких перинах. На «Скромнице» же он обустроил себе постель на крыше надстройки – с бухтой пенькового троса вместо подушки. Здесь ему нравилось куда больше, чем в тесном трюме. Воздух был посвежее, и речные звуки приятнее, чем храп Утёнка. За эти удобства пришлось расплачиваться: крыша была жесткой, и проснувшись, он ощущал боль и ломоту во всём теле, а ноги сводило судорогой.

Теперь их кололо, икры отекли и были на ощупь твёрдыми, как камень. Он помассировал, пытаясь избавиться от судороги, но когда он встал, то поморщился от боли. – «Мне надо помыться». Его детская одежонка провоняла, и сам он тоже. Остальные часто купались в реке, но пока что он к ним не присоединялся. На отмелях он видел черепах такого размера, что они могли бы перекусить Тириона пополам; Утёнок прозвал их «костегрызами». Кроме того, он не хотел, чтобы Лемора видела его голым.

Вниз с крыши вела деревянная лестница. Тирион натянул башмаки и спустился на корму, где у железной жаровни, закутавшись в волчью шкуру, сидел Гриф. Наёмник нёс ночную вахту в одиночестве – он вставал, когда весь остальной отряд укладывался в постель, и шёл спать с восходом солнца.

Тирион присел на корточки напротив и погрел руки над углями. За рекой пели соловьи.

– Скоро день, – сказал он Грифу.

– Ещё нескоро. Нам нужно плыть дальше.

Будь на то воля Грифа, «Скромница» шла бы по реке день и ночь, но Яндри и Исилла наотрез отказались рисковать судном и плыть в темноте. На Верхнем Ройне было полно топляков и коряг, любая из которых могла продырявить корпус «Скромницы». Гриф и слышать об этом не хотел. Он хотел в Волантис.

Взгляд наёмника постоянно блуждал, высматривая в ночи... – «Что? Пиратов? Каменных людей? Охотников за рабами?». – Карлик знал, на реке были свои напасти, но сам Гриф казался Тириону гораздо опаснее, чем любая из них. Он напоминал Тириону Бронна, хотя у того было присущее наёмникам висельное чувство юмора, а у Грифа никакого чувства юмора не было и в помине.

– Убил бы за чашу вина, – пробормотал Тирион.

Гриф не ответил. – «Ты умрешь, прежде чем успеешь её осушить», – казалось, говорили его блеклые глаза. В первую свою ночь на «Скромнице» Тирион напился в стельку. На следующий день, когда он проснулся, у него в голове точно воевали драконы. Гриф поглядел, как карлика рвёт за борт, и сказал:

– Больше ты пить не будешь.

– Вино помогает мне уснуть, – запротестовал Тирион. «Я топлю в нём свои сны», – мог бы добавить он.

– Значит, бодрствуй, – неумолимо ответил Гриф.

На востоке небо над рекой окрасил первый бледный свет дня. Воды Ройна потихоньку сделались из чёрных синими – в тон волосам наёмника. Гриф поднялся на ноги.

– Остальные скоро встанут. Палуба твоя.

Соловьи смолкли, но вместо них запели речные жаворонки. По тростникам зашлепали цапли, оставляя цепочки следов на песчаных наносах. Облака пламенели: розовые и фиолетовые, бордовые и золотые, жемчужные и шафранные. Одно облако было похоже на дракона. – «Если человек хоть раз в жизни видел дракона в полете, пусть остаётся дома и возделывает свой сад, – написал некогда какой-то автор, – потому что на белом свете нет большего чуда». Тирион почесал шрам и попытался припомнить, чьи это слова. Мысли о драконах последнее время не выходили у него из головы.

– Доброе утро, Хугор, – септа Лемора вышла на палубу в своём белом облачении, перехваченном тканым поясом семи цветов радуги. Волосы свободно падали ей на плечи. – Как спалось?

– Неважно, добрая леди. Мне снова снились вы, – «И сон был наяву». Он не мог заснуть, так что приласкал себя рукой, воображая на себе септу с прыгающими грудями.

– Грешный сон, без сомнения, ведь ты грешник. Помолишься со мной и попросишь прощения за свои грехи?

«Разве что мы будем молиться по обычаю Летних островов».

– Нет, но передай Деве от меня долгий и сладкий поцелуй.

Посмеиваясь, септа прошла к носу. У неё было заведено каждое утро купаться в реке.

– Определенно, эту посудину назвали не в вашу честь, – заметил Тирион, глядя, как она раздевается.

– Мать и Отец создали нас по своему образу и подобию, Хугор. Мы должны гордиться нашими телами, как божьим творением.

«Боги явно были пьяны, когда дело дошло до меня», – карлик смотрел, как Лемора спускается в воду. От этого зрелища у него каждый раз кое-что поднималось. Было что-то чудесное в грязных помыслах о том, как бы сорвать с септы незапятнанные белые одежды и раздвинуть ей ноги. «Попрание невинности», – думал он... хотя Лемора была не так уж невинна, как казалась на первый взгляд. У неё на животе были растяжки, какие бывают только у рожавших женщин.

Яндри и Исилла поднялись вместе с солнцем и занялись своими делами. Яндри, проверяя снасти, время от времени метал короткие взгляды в сторону септы Леморы. Его жена Исилла, маленькая смуглая женщина, не обращала на это внимания. Она подбросила древесной щепы в жаровню на корме, поворошила угли обгоревшим ножом и начала месить тесто для утренней выпечки.

Когда Лемора забиралась обратно на палубу, Тирион смаковал зрелище – как между грудей у неё текут струйки воды и как горит золотом в утреннем свете её гладкая кожа. Леморе было уже за сорок, красивой её не назовешь, но миловидной – вполне. «Лучше похоти только пьянство», – рассудил Тирион. Вид Леморы заставил его почувствовать себя снова живым.

– Ты видел черепаху, Хугор? – спросила его септа, выжимая воду из волос. – Большую, с гребнистым панцирем?

Черепах проще всего было увидеть как раз ранним утром. Днём они плавали на глубине или прятались в ямах у берега, но сейчас, когда солнце только-только встало, черепахи всплывали на поверхность. Некоторым нравилось сопровождать судно. Тирион насчитал с дюжину разных видов: большие черепахи и маленькие, плоскоспинные и красноухие, мягкопанцирные черепахи и «костегрызы», коричневые черепахи, зелёные черепахи, чёрные черепахи, когтистые черепахи и рогатые черепахи, черепахи с панцирями гребнистыми и узорчатыми, с завитками цвета золота, нефрита или сливок. Некоторые были так велики, что могли бы унести на спине человека. Яндри клялся, что в старые времена ройнарские принцы переправлялись на них через реку. Он и его жена были родом с Зеленокровой – пара дорнийских сирот, вернувшихся домой к Матери-Ройн.

– Проглядел я этот гребнистый панцирь. – «Смотрел-то я на голую женщину».

– Какая жалость, – Лемора надела облачение через голову. – Уверена, ты встаёшь так рано только ради того, чтобы полюбоваться черепахами.

– И на восход солнца тоже, – по разумению Тириона, это было всё равно что смотреть, как из воды выходит обнаженная купальщица. Одни девицы красивее других, но все без исключений дарят надежды. – Признаю, черепахи просто изумительны. Для меня нет большего удовольствия, чем зрелище пары красивых... панцирей.

Септа Лемора засмеялась. Как и все остальные на борту «Скромницы», она хранила свои секреты – ну и пусть. – «Я не хочу с ней знакомиться, я хочу её трахнуть». – И она это тоже знала. Когда Лемора вешала на шею хрустальный знак септы, пристроив его в ложбинке между грудей, она послала Тириону дразнящую улыбку.

Яндри поднял якорь, вытянул с крыши надстройки один из шестов и оттолкнул судно от берега. Пара цапель подняла головы глянуть, как «Скромница» медленно уходит от берега на стремнину. Потихоньку лодка пошла вниз по реке, Яндри ушёл к румпелю. Исилла переворачивала лепёшки. Она поставила на жаровню железную сковороду с куском бекона. Иногда она готовила лепёшку с беконом, иногда бекон с лепёшкой. Раз в две недели на завтрак могла попасться рыба, но сегодня пришлось обойтись без неё.

Когда Исилла отвернулась, Тирион утащил лепёшку с жаровни, успев отскочить как раз вовремя, чтобы избежать удара грозной деревянной поварешкой. Лепёшки лучше всего есть с пылу с жару, когда они сочатся мёдом и маслом. Запах жареного бекона вскоре выманил из трюма и Утёнка. Он жадно обнюхал жаровню, получил по лбу ложкой от Исиллы и пошёл на корму облегчиться.

Тирион присоединился к нему.

– Чудное зрелище, – заметил он, мочась за борт, – карлик и утка делают великий Ройн ещё полноводнее.

Яндри оскорбленно фыркнул.

– Матерь-Ройн не нуждается в твоей воде, Йолло. Это величайшая река в мире.

Тирион стряхнул последние капли.

– Соглашусь, она достаточно велика, чтобы утопить карлика. Мандер не уступит ей шириной, и Трезубец – около устья – тоже. А Черноводная будет и поглубже.

– Ты не знаешь реку. Подожди и увидишь сам.

Бекон запёкся корочкой, лепёшки стали золотисто-коричневыми. На палубу, позёвывая, вышел Юный Гриф.

– Всем доброе утро.

Парень был ниже Утёнка, но, судя по телосложению, ему ещё было куда расти. «Этот безбородый мальчишка, несмотря на синие волосы, уложит в постель любую девушку в Семи Королевствах. Его глаза заставят их растаять». Как и отец, Юный Гриф был голубоглаз, но если у отца глаза были бледно-голубые, у сына – темные. При свете фонаря они казались чёрными, а в сумерках отливали пурпуром. Ресницы у Юного Грифа были длинные, как у женщины.

– Чую бекон, – сказал парень, натягивая башмаки.

– Отличный бекон, – сказала Исилла. – Садись.

Она подала им завтрак на корме, пичкая Юного Грифа лепёшками и лупя Утёнка ложкой по пальцам каждый раз, когда тот пытался ухватить себе бекона сверх положенного. Тирион разделил стенки двух лепёшек, заложил в середину бекон и отнес одну Яндри, стоявшему у руля. После он помог Утёнку поднять большой треугольный парус «Скромницы». Яндри вывел судно на середину реки, где течение было сильнее. «Скромница» была отличным судном: осадка у неё была такая маленькая, что она могла легко пройти даже по самым мелким протокам и преодолеть отмели, которые бы заставили завязнуть большие суда, а с поднятым парусом, идя по течению – развить превосходную скорость. На верхнем Ройне, как уверял Яндри, скорость была вопросом жизни и смерти.

– Выше Горестей уже тысячу лет царит беззаконие.

– И людей тут нет, насколько я вижу, – Тирион углядел на берегу какие-то руины: остатки каменной кладки, заросшие лозами, мхом и цветами, но больше никаких признаков человеческого жилья.

– Ты не знаешь реки, Йолло. Пиратские корабли могут шастать по любым протокам, а в руинах часто прячутся беглые рабы. Охотники за рабами редко забираются так далеко на север.

– Лучше уж охотники за рабами, чем одни сплошные черепахи, – Тирион не был беглым рабом и не боялся, что его схватят. Да и пираты едва ли стали бы нападать на судно, идущее вниз по течению: всё ценное добро везли вверх по реке, из Волантиса.

Когда с беконом было покончено, Утёнок похлопал Юного Грифа по плечу.

– Время обзавестись парой синяков. Сегодня, пожалуй, мечи.

– Мечи? – Юный Гриф ухмыльнулся: – Мечи – это хорошо.

Тирион помог ему одеться для поединка – в плотные бриджи, стёганый дублет и стальной нагрудник, помятый и старый. Сир Ролли натянул на себя рубаху из вываренной кожи и кольчугу. Оба надели на головы шлемы и выбрали из груды оружия в сундуке затупленные мечи. Противники перешли на корму и встали наизготовку. Вся остальная компания собралась наблюдать за тренировочным боем.

Если бы эти двое сражались на булавах или затупленных секирах, более рослый и сильный сир Ролли быстро одолел бы противника; с мечами их шансы несколько выравнивались. Ни тот, ни другой в это утро не взял щита, так что бой сводился к парированию ударов, и кружению взад и вперёд по палубе. Над рекой разносился лязг мечей. Юный Гриф бил чаще, зато удары Утёнка были сильнее. Спустя какое-то время верзила начал уставать: взмахи его меча стали чуть слабее, чуть ниже. Юный Гриф парировал их все и сам ринулся в яростную атаку, заставившую сира Ролли отступить. Когда они достигли края кормы, юноша скрестил свой меч с мечом Утёнка и врезался плечом в грудь противнику, так что верзила сверзился в реку.

Он вынырнул из воды, фыркая, изрыгая ругательства и громко требуя выловить его, пока какой-нибудь «костегрыз не откусил ему причиндалы». Тирион бросил ему конец.

– Я думал, утки плавают получше, – заметил он, вместе с Яндри вытаскивая рыцаря на борт «Скромницы».

Сир Ролли схватил Тириона за шиворот.

– Посмотрим, как плавают карлики, – рявкнул он и швырнул Тириона в Ройн головой вперёд.

Хорошо смеётся тот, кто смеется последним – Тирион сносно мог грести руками и греб... пока ему не свело судорогой ноги. Юный Гриф протянул ему шест.

– Ты не первый, кто вздумал меня утопить, – сказал Тирион Утёнку, выливая речную воду из башмака. – В день, когда я родился, отец бросил меня в колодец, но я был так страшен, что жившая там русалка выкинула меня обратно.

Он стянул второй башмак, затем прошёлся колесом по палубе, обрызгав всю компанию.

Юный Гриф захохотал:

– Где ты этому выучился?

– У скоморохов, – соврал Тирион. – Моя мать любила меня больше всех других детей, потому что я был таким маленьким, и не отнимала от груди, пока мне не исполнилось семь. Братья приревновали, запихнули меня в мешок и продали в скомороший балаган. Когда я попытался сбежать, хозяин балагана отрезал мне полноса, так что у меня не оставалось выбора, кроме как ездить с ними и учиться развлекать людей.

На самом деле всё было иначе. Зачаткам акробатики он научился у дяди в шесть или семь лет. Тирион увлёкся ею и полгода вволю ходил колесом по Кастерли Рок, равно вызывая улыбки на лицах септонов, оруженосцев и слуг. Даже Серсея, наблюдая за ним, засмеялась раз или два.

Всё это оборвалось в тот день, когда после недолгого пребывания в Королевской Гавани вернулся отец. За ужином Тирион вздумал удивить отца, пройдясь по всей длине стола на руках. Лорд Тайвин этому не обрадовался.

– Мало того, что ты уродился карликом, так может ты и дурак в придачу? Ты – лев, а не мартышка.

«А ты теперь труп, отец, так что я могу дурачиться сколько угодно».

– У тебя настоящий талант веселить людей, – сказала Тириону септа Лемора, когда он вытирал ноги. – Ты должен поблагодарить Небесного Отца – он всех детей своих наделяет дарами.

– Так и есть, – жизнерадостно согласился карлик. – «А когда я умру, похороните меня с арбалетом в руках, чтобы я мог отблагодарить Небесного Отца за его дары точно так же, как отблагодарил земного».

Его одежда ещё не высохла после вынужденного купания и неприятно липла к ногам и рукам. Когда септа Лемора увела Юного Грифа для наставления в таинствах веры, Тирион стащил мокрую одежду и натянул сухую. Утёнок громко загоготал, когда карлик снова появился на палубе, и рыцаря нельзя было в этом винить. В новой одежде Тирион выглядел комично. Дублет у него был разделён посередине: левая сторона из пурпурного бархата с бронзовыми застежками, правая – из жёлтого сукна с зелёным цветочным узором. Бриджи тоже были двухцветными: правая штанина равномерно зелёная, левая – в красно-белую полоску. Один из сундуков Иллирио был набит детской одеждой, старомодной, но добротной. Септа Лемора распорола все костюмы и затем сшила их половинка к половинке, наделав шутовских нарядов. Гриф даже заставил Тириона помогать с ножницами и иглой. Без сомнения, он хотел унизить карлика, но Тириону шить нравилось. Общество Леморы было ему приятно, несмотря на её склонность бранить его за каждое грубое слово в адрес богов. – «Если Гриф хочет, чтобы я корчил из себя шута – я так и поступлю». – Карлик знал, что где-то от его проделок бесится лорд Тайвин, и это немного подсластило пилюлю.

Однако остальные его обязанности были совсем не шутовскими. – «У Утёнка меч, у меня перо и пергамент». – Гриф велел Тириону записать всё, что тот знает о драконах. Задача была не из легких, но карлик напряженно над ней работал каждый день. Старательно карябая пергамент, сидя, скрестив ноги, на крыше .

Тирион в своё время прочитал немало книг о драконах, но львиная доля этой писанины представляла собой досужие домыслы, которым нельзя было доверять, да и книги, которыми его снабдил Иллирио, были явно не те, что надо. Ему бы здорово пригодился полный текст «Огней Фригольда» – составленной Галендро истории Валирии. В Вестеросе не было ни одной полной копии книги, даже та, что хранилась в Цитадели, недосчитывалась двадцати семи свитков. – «В Старом Волантисе наверняка есть библиотека – может, там я найду лучшую копию, если мне удастся попасть за Чёрные Стены, в сердце города».

Куда меньшие надежды он возлагал на труд септона Барта «Драконы, змеи и виверны: их необычная история». Барт был сыном кузнеца, но при Джейехерисе Миротворце стал королевским Десницей. Его враги утверждали, что он скорее чародей, нежели септон, и Бейелор Благословенный, вступив на трон, приказал уничтожить все рукописи Барта. Лет десять назад Тириону довелось прочесть уцелевший фрагмент «Необычной истории», но он сомневался, что какая-либо из книг Барта найдется по эту сторону Узкого моря. Ещё меньше были шансы найти отрывочный, напитанный кровью трактат анонимного автора, который называли «Кровь и огонь» и иногда «Смерть драконов» – считалось, что его единственный уцелевший экземпляр хранится где-то взаперти в подземельях Цитадели.

Когда на палубу вышел зевающий Полумейстер, карлик как раз записывал всё, что мог припомнить о брачных играх драконов, хотя взгляды Барта, Манкана и Томакса по этому вопросу значительно расходились. Хэлдон прошёл к корме, чтобы помочиться на солнечную дорожку на воде, рассыпающуюся блёстками при каждом порыве ветра.

– К вечеру мы доплывем до места слияния Ройна с рекой Нойн, Йолло, – громко сказал он Тириону.

Карлик оторвал взгляд от своих записок.

– Меня зовут Хугор, а Йолло у меня в штанах. Хочешь, чтобы я его выпустил погулять?

– Лучше не надо – черепах перепугаешь, – улыбка Хэлдона была остра, как лезвие ножа. – Так как там называлась улица в Ланниспорте, где ты родился, Йолло?

– Это был переулок, и названия у него не было.

Тирион с язвительным удовольствием выдумывал детали красочной жизни Хугора Хилла, так же известного как Йолло, бастарда из Ланниспорта. – «Лучшая ложь та, что приправлена щепоткой правды». – Карлик понимал, что акцент выдает в нём уроженца Западных Земель, причем уроженца благородного, так что Хугор должен был быть ублюдком какого-нибудь дворянчика. Хугор родился в Ланниспорте – потому что Тирион знал этот город гораздо лучше, чем Старомест или Королевскую Гавань, а все карлики рано или поздно оказываются в больших городах, даже те, кого деревенские мамаши рожают на грядке с репкой. В деревнях нет ни кунсткамер, ни скоморошьих представлений... зато предостаточно колодцев для нежданных котят, трехголовых телят и младенцев вроде него.

– Вижу, ты опять портишь хороший пергамент, Йолло, – Хэлдон завязал бриджи.

– Не всем же тут быть полумейстерами, – Тириону свело руку; он отложил перо и размял короткие пальцы. – Не хочешь ещё раз сыграть в кайвассу?

Полумейстер его постоянно обыгрывал, но это был хоть какой-то способ убить время.

– Вечером. Я даю урок Юному Грифу – составишь компанию?

– Почему бы и нет. Должен же кто-то исправлять твои ошибки.

На «Скромнице» было четыре каюты. Яндри и Исилла делили одну, Грифы – вторую. У септы Леморы и у Хэлдона тоже были свои собственные каюты. Полумейстерова каюта была самой большой. Одну стену в ней занимали книги и корзины, набитые старыми свитками и пергаментами; на другой были полки, заставленные мазями, целебными травами и снадобьями. Через круглое окошко, забранное волнистым жёлтым стеклом, внутрь лился золотистый свет. Из мебели тут были койка, письменный стол, стул с табуретом и полумейстеров столик для кайвассы, уставленный резными деревянными фигурками.

Занятие начали с языков. Юный Гриф знал общий язык как свой родной, и бегло говорил на высоком валирийском и вульгарных диалектах Пентоса, Тироша, Мира и Лисса, а также на торговом жаргоне моряков. Волантийский диалект был для него в новинку, как и для Тириона, так что каждый день они учили новые слова, а Хэлдон поправлял их ошибки. С миэринским было сложнее: корни у него были тоже валирийские, но это деревце привили к грубому и некрасивому языку Старого Гиса.

– Чтобы правильно говорить по-гискарски, надо жужжать носом, как пчела, – пожаловался Тирион.

Юный Гриф засмеялся, но Полумейстер только сказал:

– Повторим.

Мальчик повиновался, хотя на этот раз, произнося «з-з-з-з», закатил глаза. «У него лучше слух, чем у меня, – был вынужден признать Тирион, – хотя, держу пари, на язык я проворнее».

За языками последовала геометрия. В ней мальчик был уже не так искусен, но Хэлдон был терпеливым наставником, да и Тирион сумел принести им кое-какую пользу. Он научился тайнам квадратов, кругов и треугольников у мейстеров своего отца в Кастерли Рок, и они вспоминались быстрее, чем он мог ожидать.

К тому времени, как они перешли к истории, Юный Гриф начал уставать.

– Мы прошли историю Волантиса, – сказал ему Хэлдон. – Ты можешь объяснить Йолло разницу между «тигром» и «слоном»?

– Волантис – старейший из Девяти Вольных Городов, первое дитя Валирии, – со скукой в голосе ответил парень. – После поглотившего Валирию Рока, волантийцам было приятно считать себя наследниками древней Валирии и полноправными властителями мира, но они не сошлись в вопросе, как именно достигнуть господства. Древние роды предпочитали меч, тогда как купцы и ростовщики отстаивали мирную торговлю. Со временем боровшиеся за власть группировки стали называть соответственно «тиграми» и «слонами».

«Тигры» оставались у власти почти сто лет после Рока Валирии. Какое-то время они преуспевали: волантийский флот захватил Лисс, армия взяла Мир, и в течение двух поколений всеми тремя городами управляли из Чёрных Стен Волантиса. Победы закончились, когда «тигры» попытались поглотить и Тирош. К войне на стороне Тироша присоединился Пентос вместе со Штормовым Королем Вестероса, Браавос дал лиссенийским изгнанникам сотню боевых кораблей, с Драконьего Камня на Черном Ужасе вылетел Эйегон Таргариен, а Мир и Лисс подняли восстания. Война опустошила Спорные Земли, но освободила Лисс и Мир от волантийского ига. «Тигры» пережили и другие поражения: флот, который они отправили на захват Валирии, пропал в Дымящемся Море; Квохор и Норвос разбили их силы на Ройне, на Кинжальном озере, где в битве сошлись огненные галеры. С востока пришли дотракийцы, заставив простой народ побросать свои хижины, а знать свои поместья, пока от Квохорского леса до верховьев Сельхору не остались лишь трава и руины. За сто лет войн Волантис был разбит, разорён и обезлюдел. Именно тогда к власти пришли «слоны», которые правят по сей день. Иногда «тиграм» удается избрать своего триарха, иногда нет, но всегда не более одного, так что уже триста лет городом правят «слоны».

– Верно, – сказал Хэлдон. – А нынешние триархи?

– Малакво – «тигр», Нессос и Донифос – «слоны».

– И какой урок мы можем извлечь из волантийской истории?

– Хочешь покорить мир – обзаведись драконами.

Тирион не мог удержаться от смеха.

Позже, когда Юный Гриф ушёл на палубу помогать Яндри с парусами и снастями, Хэлдон установил столик для игры в кайвассу. Тирион посмотрел на него своими разноцветными глазами и сказал:

– Способный мальчик, и ты хорошо его учишь. Как мне ни грустно признать, у доброй половины лордов Вестероса образование будет поскромнее. Языки, история, песни и счет – недурной набор для сына какого-то наёмника.

– Книга в верных руках может быть опаснее меча, – ответил Хэлдон. – Постарайся на этот раз оказать мне достойное сопротивление, Йолло – ты играешь в кайвассу так же плохо, как кувыркаешься.

– Я пытаюсь внушить тебе ложное чувство уверенности, – заявил Тирион, когда они расставляли фигурки по обе стороны резной деревянной ширмы. – Ты думаешь, что учишь меня играть, но порой дело обстоит не так, как кажется на первый взгляд. Быть может, я научился этой игре у нашего торговца сыром – как тебе?

– Иллирио не играет в кайвассу.

«Нет, – подумал карлик, – зато он играет в игру престолов, а ты с Грифом и Утёнком в ней всего лишь пешки. Он отправляет вас, куда захочет, и если захочет – пожертвует вами, как он пожертвовал Визерисом».

– Что ж, тогда позор на твою голову – если я играю плохо, то это твоя вина.

Полумейстер хихикнул.

– Йолло, мне будет тебя не хватать, когда пираты перережут тебе глотку.

– И где эти хваленые пираты? Я уже начинаю думать, что вы с Иллирио их выдумали.

– Больше всего их на реке между Ар-Ноем и Горестями. Выше руин Ар-Ноя рекой правят квохорцы, а за Горестями на Ройне царят волантийские галеры, но ни тот город, ни другой не претендует на воды между ними, поэтому там владения пиратов. На Кинжальном озере множество островов, где они прячутся в потаенных пещерах и секретных оплотах. Готов?

– Играть? Несомненно. К встрече с пиратами? Чуть менее.

Хэлдон убрал ширму, и они стали изучать расстановку фигур друг у друга.

– Ты учишься, – заметил Полумейстер.

Тирион был уже готов взяться за дракона, но передумал. В прошлый раз он ввел фигуру в бой слишком рано, и Хэлдон побил её своим требушетом.

– Если мы всё-таки встретим этих сказочных пиратов, я, может быть, присоединюсь к ним. Скажу, что меня зовут Хугор Полумейстер, – он двинул всадника к горам Хэлдона.

Хэлдон сделал встречный ход слоном.

– Тогда уж «Хугор Полоумный».

– Полу-умный? Мне и половины ума хватит, чтобы помериться с тобой силами, – Тирион сделал ход рыцарем, чтобы поддержать всадника. – Как насчет ставки на выигрыш?

Полумейстер вскинул бровь.

– И сколько?

– Денег у меня нет – играть будем на секреты.

– Гриф мне язык отрежет.

– А, боишься? И я бы на твоем месте боялся.

– Скорее у меня черепахи полезут из задницы, чем ты выиграешь у меня в кайвассу, – Полумейстер выдвинул вперёд своего копьеносца. – По рукам, коротышка.

Тирион протянул руку за драконом.

Три часа спустя карлик наконец выбрался на палубу облегчиться. Утёнок и Яндри воевали с парусом, Исилла стояла у руля. Солнце нависло над тростниковыми зарослями на западном берегу, порывами налетал ветер. «Мне нужен бурдюк вина», – подумал карлик. Ноги у него затекли от сидения на табурете, а голова кружилась так, что он чудом не свалился в реку.

– Йолло, – окликнул его Утёнок. – Где Хэлдон?

– Лёг спать – неважно себя чувствует. У него черепахи лезут из задницы, – он оставил недоумевающего рыцаря на палубе и поднялся к себе на крышу. На востоке за скалистым островом сгущалась ночная тьма.

Здесь его и нашла септа Лемора.

– Чувствуешь в воздухе приближение бури, Хугор Хилл? Впереди Кинжальное озеро, где рыщут пираты. А за ним лежат Горести.

«Только не мои. Все свои горести я ношу с собой, – он подумал о Тише и месте, куда отправляются шлюхи. – Почему бы и не в Волантис? Быть может, я найду её там. Нельзя оставлять надежды». – И что он ей скажет? – «Прости, любимая, что я дал им тебя изнасиловать. Я думал, ты шлюха. Сможешь ли ты меня простить? Я хочу вернуться в наш домик, чтобы мы, как прежде, были мужем и женой».

Остров скрылся позади. Впереди по левому берегу Тирион увидел руины: перекосившиеся стены и упавшие башни, проломленные купола и ряды сгнивших деревянных колонн, улицы, заросшие грязью и пурпурным мхом.

«Ещё один мертвый город – в десять раз больше Гоян Дроэ». Теперь здесь жили огромные черепахи-костегрызы. Тирион смотрел, как они греются на солнце – коричневые и чёрные бугры с зазубренными гребнями, спускающимися от центра панциря. Несколько черепах увидело «Скромницу» и соскользнуло с берега в реку, оставив только круги на воде. Не лучшее место для купания.

Потом за кривыми стволами полузатопленных деревьев и широкими залитыми водой улицами он увидел серебрящийся отблеск солнечного света на воде.

«Другая река, – понял он сразу, – она впадает в Ройн».

Чем уже оставалась полоска земли между реками, тем выше становились здания, пока город не окончился застроенной косой на слиянии рек. Здесь лежали развалины колоссального дворца из розового и зелёного мрамора, его обвалившиеся купола и сломанные башенки нависали над арочными галереями. У причалов, где когда-то могли пришвартоваться разом полсотни кораблей, спали «костегрызы».

Теперь Тирион знал, где находится. «Это был дворец Нимерии, и эти руины – всё, что осталось от Ни-Сара, её города».

– Йолло, – закричал Яндри, когда «Скромница» проходила мимо мыса, – что ты там говорил о вестеросских реках, которые шире Матери-Ройн?

– Я не знал, – громко ответил ему Тирион. – В Семи Королевствах нет ни одной реки шириной хоть в половину этой.

Этот новый приток Ройна был ничуть не уже той реки, по которой они приплыли, и сам по себе был под стать Мандеру или Трезубцу.

– Здесь, у Ни-Сара, Мать принимает на свое лоно Буйную Дочь Нойн, – сказал Яндри, – но она не достигнет своей наибольшей ширины, пока не встретит и остальных своих дочерей. У Кинжального озера к ней присоединится Койн, Черная Дочь, несущая золото и янтарь с Секиры и еловые шишки из Квохорского леса. Южнее Мать встретит Лхорулу, Ласковую Дочь с Золотых полей. Там, где они сливаются, некогда стоял Хроян, город празднеств, где вместо улиц каналы, а дома из золота. Затем Ройн долго-долго течет на юг и на восток, пока, наконец, к ней не подкрадётся Селхору, Робкая Дочь, что прячет своё русло в излучинах и зарослях тростника. Там Матерь-Ройн разливается так широко, что плывущий по середине реки не видит берега ни справа, ни слева. Сам увидишь, мой маленький друг.

«Увижу», – подумал карлик, заметив на воде рябь – прямо по курсу, меньше чем в шести футах от судна. Он уже собирался привлечь внимание Леморы, когда на поверхность всплыло нечто, да с таким всплеском, что «Скромницу» закачало из стороны в сторону.

Это была ещё одна черепаха – рогатая черепаха исполинских размеров; её темно-зелёный панцирь, испестрённый бурыми пятнами, оброс водяным мхом и чёрными речными моллюсками. Гигант поднял голову и издал горловой трубный рев – громче любого боевого рога, какой только доводилось слышать Тириону.

– Мы благословенны, – зарыдала от счастья Исилла, слёзы текли у неё по лицу, – мы благословенны, благословенны.

Утёнок заулюлюкал, следом Юный Гриф. Хэлдон выскочил на палубу, чтобы узнать причину переполоха... но слишком поздно. Гигантская черепаха снова скрылась под водой.

– Что это вы так расшумелись? – спросил Полумейстер.

– Черепаха, – ответил Тирион. – Черепаха размером больше нашей посудины.

– Это был он, – закричал Яндри, – Речной Старик.

«Почему бы и нет? – Тирион ухмыльнулся. – Чудеса и явления богов всегда сопутствуют рождению королей».