Это была одна из тех ясных и вместе с тем искушающих своей таинственностью ночей полнолуния, столь любимых многими авторами балладного жанра. Луна, подобно огромной перламутровой бусинке, величественно возвышалась над черным лесным озером, грациозно танцуя по его мелкой ряби гроздями сияющих жемчужинок. Лес не спал. Время от времени в тени его могучих крон на мгновение появлялись и тут же исчезали чьи-то глаза - сторонний наблюдатель после мог бы с упоением рассказывать в какой-нибудь таверне за кубком бодрящего глинтвейна, что многие из них излучали вековую мудрость и вполне человеческий разум приблудным зевакам и пьяницам, за что потом прослыл бы сумасшедшим. И, помимо него, не было бы избранного, знающего (вернее, способного предположить), что это правда.

Прямо рядом с озером, согнутая непосильной тяжестью времени, стояла тысячелетняя плакучая ива, кончиками гибких веток упруго касаясь кромки воды и пуская по глади черного озера робкие круги. Одна из ее веток, толстая настолько, чтобы выдержать вес молодой супружеской пары, сильно выдавалась над ним, образуя изящный (несмотря на мощь и толщину) мосток над водой. От несильных порывов ветра она могла слабо качнуться, отчего веточки, касающиеся озера, погружались на небольшую часть своей длины, а затем, оказываясь снова вне ее захвата, падающими капельками отмеряли утекающие секунды. Наверное, где-то между второй и третьей упавшей капелькой в очередной раз окунувшейся ветки на ней появилось живое существо.

Действительно, это была девушка. Действительно, весьма очаровательная. Действительно, с тонкой пленкой печали на глазах. Она шла босиком, и было заметно, как непривычно ее белым ногам ступать по холодному и влажному дереву, как больно ступням задевать тонкие выбоинки и ямочки, образованные сплетением множества стеблей, как страшно находиться на высоте своего двойного роста над озером без отражения и дна...известным своей губительной силой и прославившимся как озеро Несчастной участи.
Она зябко дрогнула, с видимым усилием подняла глаза и попыталась выпрямиться. Ажурная шаль, едва прикрывающая ее плечи и до середины бедра мягко струящаяся по ее точеной фигурке, практически не спасала ни от неожиданных, хотя и несильных, порывов ветра, ни от мельчайших капель ледяной воды, случайно подхваченного им же, и принесенного на какой-нибудь участок ее нежного тела. Однако вскоре ее смогла бы выдать только гусиная кожа, да пробегавшая время от времени судорога - но не лишняя эмоция на лице. Более всего в этот момент она напомнила мраморную скульптуру - особенно же усиливал эффект падавший на нее лунный свет. Сходство нарушалось только наличием роскошных каштановых волос, непослушно и как будто с вызовом закручивающихся в тугие локоны где-то с середины всей длины. Пожалуй, не будь их, сперва невозможно было бы сказать наверняка, а жива ли та странная девушка, стоящая на ветке ивы...

Все тот же сторонний наблюдатель (если бы он присутствовал, разумеется), уже изрядно утомившись подглядывать за стоящей уже которую сотню капель девушкой, сделал бы попытку либо броситься на помощь (что до этого не позволял себе сделать из-за исключительной лояльности к выбору своей судьбы любым живым существом), либо досадливо сплюнул и убрался бы восвояси. И в этот момент был бы остановлен внезапно страстной тирадой этого самого существа, обращенной к любимому, матери, подруге, земле, небесам и Луне с такой невероятной чувственностью, что обязательно бы его остановила, невзирая на то, что вся эта речь была произнесена на совершенно неизвестном наречии и не ему, а скорее тонкой глади черного озера, лесу или мудрым глазам в его кронах...
Девичье лицо при этом приобрело какой-то совершенно неземной оттенок, в глазах разгорелся невиданный доселе пожар, а локоны заблестели в свете серебряного сияния ночного светила так, словно сами приобрели невероятную способность зеркально отражать от собственной поверхности ее лучи. Негромкий голос девушки звучал так пронзительно и горько, но вместе с тем так сладко и легко, что на мгновение показалось, будто весь лес затих в благоговении, и даже ночные мотыльки сложили крылья, боясь хоть шорохом смутить ее. Девушка стояла над озером и говорила, говорила, перестав в какой-то миг оценивать то, что говорит, прислушиваясь к самому журчанию собственной речи и постепенно затухающему голосу. Она закрыла глаза и замолчала совсем, заставляя мир вокруг погрузиться в невиданную (и неслыханную!) доселе пустоту, заполняющую, казалось, каждую веточку ивы, каждую капельку хрустальной воды. Внутри нее непреодолимо росло тепло и уверенность в правильности того, что она делает, в то время как сама она потихоньку переставала чувствовать пальца на ногах...
Теперь наблюдатель был готов оставаться в своем тесном и неуютном укрытии хоть до утра, пытаясь убедить себя в том, что иноязычная трель девушки не была последней. Он был совершенно очарован даже не ею, однако же всей ситуацией в целом, и он догадывался, что не простит себе ухода до того, как девушка развернется и осторожно сойдет с ветки ивы на повлажневший от выступившей росы мох. И потом...повинуясь общему порыву, он был вынужден хранить совершенную тишину, оберегая ее от посторонних звуков и тщась услышать в окружении хоть одно лишнее звучание - будь то шорох листвы или нечаянный взмах крыла ночной птицы.

Где-то глубоко внутри рождалось чувство тепла и легкости, и она знала, что именно так и должно быть. Уже близилась та минута, когда на место боли и смятения придет покой и умиротворение, и не сами эти чувства, но уверенность в их скором возникновении заполняли сейчас каждую клеточку ее тела. Однако вместо того, чтобы питать ее новыми силами, эта уверенность истощала ее, очень медленно, и потому невероятно мучительно... Впрочем, это тоже сейчас было правильным. Как и все то, что происходило за все время существования вселенной.
Девушка улыбнулась. Вот оно. Именно так, и никак иначе. Сейчас все должно идти именно так. Сейчас все идет ПРАВИЛЬНО.
Эта улыбка заставила бы наблюдателя (если бы он, конечно, присутствовал) вздрогнуть и остолбенеть от того неудержимого и невероятно необыкновенного ощущения шевеления чего-то небольшого где-то в недрах грудной клетки. Это не сердце. Это что-то совершенно необъяснимое. Сердце, впрочем, тоже повело бы себя несколько не так, как должно бы, когда девушка внезапно отряхнулась и посмотрела в его сторону. Оно стукнуло и, казалось, остановилось...а через мгновенье забилось вдвое...втрое... вдесятеро быстрее, потому что сразу после этого девушка шагнула вперед и...скрылась в зеве черной воды...

- Э-э, приятель, да тебе, видно, сегодня здорово наливали! - Хлопнув себя по немаленькому животу крякнул мой собеседник, то ли с укором, то ли с восторгом глядя в мои глаза.
- А что было дальше-то?! - Перебил его сидящий за стойкой трактира немолодой, но невероятно жилистый воин в кожаном плаще. - Утонула девка-то? Али всплыла, убоявшись Безглазой?..

Капли, бесшумно отсчитывающие время, казалось, замедлили свой бег, нарочно растягивая минуты томительного ожидания...чего-то. Лес в силу своей инертности все еще не осмеливался подавать действительно весомых аргументов в пользу теории о собственной жизни - однако первые несмелые звуки уже раздавались в кромешной темноте его черной глубины, осторожно побуждая окружающую его вселенную в стряхивании оцепенения. И мир уже начал поддаваться - неуверенно и тихо, когда раздался плеск из абсолютно гладкого доселе озера, а затем юный серебристый смех...кто-то, кто смотрел на водную гладь в эту минуту, мог поклясться, что в этот момент чернота озера на секунду растворилась, озаренная изнутри мягким светом, а затем его грань прорезало яркое свечение, в котором, если очень приглядеться, можно было разглядеть узор вязанной шали и сияющие серебром локоны...впрочем, разумеется, в его слова никто бы не верил - в том числе, он сам. Если бы он существовал.

Таверну огласил раскатистый хохот сразу нескольких луженых глоток. Мужчины смеялись, хлопали друг друга по плечам и ладоням, время от времени стирая с щек накатившие от долгого хохота слезы.
- Ну, п-парень... - Пробасил один из них, приобняв одной рукой за плечи юного сказочника. - Ну рас...рассмешил старика...
- Где же ты раньше был! - Вторил ему седовласый толстяк с бородой, заплетенной в толстую косу. - Тебя бы - да моим деткам сказки баять, жаль лишь, забрал их у меня Нидхегг рогатый...
- Подобные расказчики на вес золота! - Присоединился к ним еще один воин с полосатым плащом, от которого страшно пахло потом и дряной выпивкой... - Позволь-ка, братец, угостить тебя! Отказы не....не прини....ооооох...не принимают...ся! - Наконец-то закончил он и потащился к хозяину трактира требовать еще.
- Да ты сумасшедший, мальчишка! - Время от времени раздавалось из толпы скорее с одобрением, чем со страхом, чему изрядно способствовала выпитая бочка клюквенного вина...

Я смеялся вместе с ними и благородно терпел грубую ругань.
Ничего страшного. Значит, не нашлась еще та публика, что способна поверить мне.
Понять меня.
Я пройду еще сотню дорог и загляну в тысячу трактиров, но найду того одного человека, способного по достоинству оценить то бесценное, что я готов ему преподнести в дар. Способным стать еще одним хранителем почти моей тайны.
А пока я не торопясь допью свой глинтвейн...и скроюсь из этого города, не дожидаясь того, чтобы охрана обнаружила наше тайное пристанище.
Знаете, ночью довольно сложно спрятать девушку, излучающую лунный свет.