Мы легли у разбитой ели,ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее на продрогшей, сырой земле.
— Знаешь, Юлька, я против грусти,но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый.У меня лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,за порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик беспокойную дочку ждет
Знаешь, Юлька, я против грусти,но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле,вдруг приказ: «Выступать вперед!»
Снова рядом в сырой шинели светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше.Шли без митингов и замен.
В окруженье попал под Оршей наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам,через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы,мы со славой хотели жить.
Почему же в бинтах кровавых светлокосый солдат лежит...
Ее тело своей шинелью укрывала я, зубы сжав.
Белорусские хаты пели о рязанских глухих садах.
Знаешь, Зинка, я против грусти,но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый у нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,за порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье у иконы свечу зажгла
Я не знаю, как написать ей, чтоб она тебя не ждала.
Юлия Друнина
|
|
[показать]