Почему-то принято относиться к нему снисходительно, этакий глуповатый, пошловатый, манерный полузабытый поэт.
А между тем Иннокентий Анненский писал о Бальмонте: «Его изысканность… далека от вычурности. Редкий поэт так свободно и легко решает самые сложные ритмические задачи, избегая банальности».
А Марина Цветаева, которая была с ним очень дружна, говорила: «Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы, не задумываясь, сказала: Поэт…»
Даже Брюсов, который отзывался о Бальмонте довольно критически, признавал: «Он переживает жизнь, как поэт, и как только поэты могут ее переживать, как дано это им одним: находя в каждой минуте всю полноту жизни. Поэтому его нельзя мерить общим аршином».
Бальмонт был неутомимым тружеником, страстным читателем, исследователем, путешественником, наверно, самым путешествующим из всех русских писателей: Европа, Африка, Австралия, Полинезия, Цейлон, Индия, Новая Гвинея, Самоа, Тонга, Япония. И все это во времена, когда из Европы до Африки добирались не часами, а неделями, а то и месяцами.
При этом, как точно сказал Эренбург: «…переплыв все моря и пройдя все дороги, он ничего в мире не заметил, кроме своей души». Выучив 16 языков, он, по словам той же Цветаевой, продолжал говорить только на одном – бальмонтовском.
Полная неизвестность-сумасшедшая слава-полное забвение-возрождение из небытия – путь Бальмонта. Он сказал как-то о малоизвестном чешском поэте Ярославе Врхлицком, которого переводил: «Но разве было когда-нибудь в человеческой жизни, чтоб не набросал около себя много окалины и праха тот, кто добывал и добыл много золота? Возьмем его золото».
Сказал о другом, но будто о себе.
БЕЛЫЙ ПОЖАР
Я стою на прибрежьи, в пожаре прибоя,
И волна, проблистав белизной в вышине,
Точно конь, распаленный от бега и боя,
В напряженьи предсмертном домчалась ко мне.
И за нею другие, как белые кони,
Разметав свои гривы, несутся, бегут,
Замирают от ужаса дикой погони
И себя торопливостью жадною жгут.
Опрокинулись, вспыхнули — вправо и влево, —
И пред смертью вздохнув и блеснувши полней,
На песке умирают в дрожании гнева
Языки обессиленных белых огней.
***
Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны;
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я — внезапный излом,
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
Переплеск многопенный, разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли самобытной,
Переклички лесные зелёного мая,
Всё пойму, всё возьму, у других отнимая.
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблён
И в себя, и в других,
Я — изысканный стих.
МАЛЕНЬКИЙ СУЛТАН
То было в Турции, где совесть — вещь пустая,
Там царствуют кулак, нагайка, ятаган,
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький султан.
Во имя вольности, и веры, и науки
Там как-то собрались ревнители идей,
Но сильных грубостью размашистых плетей
На них нахлынули толпы башибузуков.
Они рассеялись... И вот их больше нет;
Но тайно собрались изгнанники с поэтом.
«Как выйти, — говорят, — из этих темных бед, —
Ответствуй нам, певец, не поскупись советом!»
И он собравшимся, подумав, так сказал:
«Кто может говорить, пусть дух в нем словом дышит,
И если кто не глух, пускай то слово слышит,
А если нет — кинжал».
БЕЗГЛАГОЛЬНОСТЬ
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора, -
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье — глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, -
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
Всё равно мне, человек плох или хорош,
Всё равно мне, говорит правду или ложь.
Только б вольно он всегда да сказал на да,
Только б он, как вольный свет, нет сказал на нет.
Если в небе свет погас, значит — поздний час,
Значит — в первый мы с тобой и в последний раз.
Если в небе света нет, значит умер свет,
Значит — ночь бежит, бежит, заметая след.
Если ключ поёт всегда: «Да́, — да, да́, — да, да́», —
Значит в нём молчанья нет — больше никогда.
Но опять зажжётся свет в бездне новых туч,
И, быть может, замолчит на мгновенье ключ.
Красен солнцем вольный мир, чёрной тьмой хорош.
Я не знаю, день и ночь — правда или ложь.
Будем солнцем, будем тьмой, бурей и судьбой,
Будем счастливы с тобой в бездне голубой.
Если ж в сердце свет погас, значит — поздний час,
Значит — в первый мы с тобой и в последний раз.
НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ
Мы говорим на разных языках.
Я свет весны, а ты усталый холод.
Я златоцвет, который вечно молод,
А ты песок на мертвых берегах.
Прекрасна даль вскипающего моря,
Его простор играющий широк.
Но берег мертв. Измыт волной песок.
Свистит, хрустит, с гремучей влагой споря.
А я живу. Как в сказочных веках,
Воздушный сад исполнен аромата.
Поет пчела. Моя душа богата.
Мы говорим на разных языках.
КТО КОГО
Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обгоню.
Я колдую. Вихри чую. Грею сбрую я коню.
Конь мой спорый. Топи, боры, степи, горы
пролетим.
Жарко дышит. Мысли слышит. Конь — огонь
и побратим.
Враг мой равен. Полноправен. Чей скорей
вскипит бокал?
Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обогнал.