
На этой фотографии запечатлена Марина Цветаева зимой 1917 года. Та беспокойная зима была для нее очень знаковой: в феврале 1917-го петроградский журнал "Северные записки" опубликовал цикл ее "Стихов о Москве". Цветаевой руководило желание ответить петербургским поэтам явлением нового образа Москвы, новым языком и новым слогом сказать старую истину:
"Москва - всем городам мать".
Сама Марина Ивановна вспоминала:
"Ясно чувствую, что читаю от лица Москвы и что этим лицом в грязь - не ударяю, что возношу его на уровень лица - ахматовского. Ахматова! - Слово сказано. Всем своим существом чую напряженное - неизбежное - при каждой моей строке - сравнивание нас (а в ком и - стравливание): не только Ахматовой и меня, а петербургской поэзии и московской, Петербурга и Москвы. Но, если некоторые ахматовские ревнители меня против меня слушают, то я-то читаю не против Ахматовой, а - к Ахматовой. Читаю, - как если бы в комнате была Ахматова, одна Ахматова.
Читаю для отсутствующей Ахматовой. И если я в данную минуту хочу явить собой Москву - лучше нельзя, то не для того, чтобы Петербург - победить, а для того, чтобы эту Москву - Петербургу - подарить, Ахматовой эту Москву в себе, в своей любви, подарить, перед Ахматовой - преклонить. Поклониться ей самой Поклонной Горой с самой непоклонной из голов на вершине. Чтобы все сказать: последовавшими за моим петербургским приездом стихами о Москве я обязана Ахматовой, своей любви к ней, своему желанию ей подарить что-то вечнее любви, то подарить - что вечнее любви. Если бы я могла просто подарить ей - Кремль, я бы наверное этих стихов не написала".
— Москва! — Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси — бездомный.
Мы все к тебе придём.
Клеймо позорит плечи,
За голенищем нож.
Издалека-далече
Ты всё же позовёшь.
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон
У нас, целитель, есть.
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, —
Там Иверское сердце
Червонное горит.
И льётся аллилуйя
На смуглые поля.
Я в грудь тебя целую,
Московская земля!