О том, что смерти нет, и что разлуки нет,
И нет земной любви предела,
Не будем говорить. Но так устроен свет,
Где нам дышать судьба велела.
И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря
На то, что ты и бодр и молод,
Как грустно путнику в начале сентября
Вдруг ощутить чуть слышный холод.
Георгий Адамович – русский поэт, переводчик и литературный критик, один из руководителей «Цеха поэтов» — поэтического объединения русской литературы Серебряного века.
Начинавший своё творчество в рамках акмеизма (сборник «Облака») Георгий Викторович Адамович постепенно перешёл к жанру поэтических заметок. Его стиль называют интуитивным, импрессионистским – в стихотворениях присутствуют многочисленные упоминания света, смены дня и ночи («Заходит наше солнце», «Светало», «Окно, рассвет»).
Эмиграция в 1923 году изменила тональность произведений Адамовича – в них усилилась «рефлексия и самоанализ», возникло настроение тоски по родине, ощущение отрыва от историко-культурных традиций народа («Что там было? Ширь закатов блеклых…»).
По мнению Г.В. Адамовича, поэзия должна выражать «обострённое ощущение личности», которая не находит понимания в культурных традициях прошлого. Преобладающим в поэзии является чувство метафизического одиночества личности.
Главным направлением критической деятельности поэта стала интерпретация культурно-исторической судьбы поэтов первой волны русской эмиграции: И.Бунина, З.Гиппиус, Д.С.Мережковского, И.С.Шмелёва.
Критик Георгий Адамович о бунинском «патенте на благородство»:
«У Ивана Бунина был очень острый ум, лишённый, однако, всего, что можно бы отнести к способностям аналитическим. Ошибался он в оценках редко, — в особенности, когда речь шла о прошлом, — но объяснить, обосновать своё суждение не мог.
Больше всего я любил Бунина как человека. Кто знал его, кому случалось провести в его обществе час-другой, в особенности, когда бывал он в ударе, согласится, что разговорной талантливости его нельзя было противостоять. Но при напускной резкости, при склонности всё свысока вышучивать и надо всем посмеиваться в нём безошибочно угадывались и душевные сокровища, которых он как будто сам стеснялся. Нежность? Истрёпанное, мёртвое слово, которое не знаю, однако, каким другим заменить. Огромные достоинства бунинских писаний очевидны. Ни к чему, значит, повторять то, что о них уже много раз было сказано. Особенно подчеркнуть сейчас мне хотелось бы только его острейшее, непогрешимое чутье ко всякой фальши, что необыкновенно отчетливо обнаруживается в его отзывах о чужих писаниях, — например, во второй части книги о Чехове, оставшейся незаконченной. Читая те или иные из его приговоров, хочется иногда вскрикнуть: браво, браво! — настолько они верны, большей частью расходясь при этом с общепринятыми, традиционными суждениями. По части чутья ко всякой фальши, ко всякой театральщине, во всех её видах, даже самых утончённых, хитрых, усовершенствованных и приперченных, у Бунина не было соперников, и это неотъемлемый его «патент на благородство», гораздо более значительный, чем решили бы те, кто отнёс бы это свойство к одной лишь области стилистической».
Нет, ты не говори: поэзия - мечта,
Где мысль ленивая игрой перевита,
И где пленяет нас и дышит легкий гений
Быстротекущих снов и нежных утешений.
Нет, долго думай ты и долго ты живи,
Плач, и земную грусть, и отблески любви,
Дни хмурые, утра, тяжелое похмелье -
Все в сердце береги, как медленное зелье,
И,может, к старости тебе настанет срок
Пять-шесть произнести как бы случайных строк,
Чтоб их в полубреду потом твердил влюблённый,
Растерянно шептал на казнь приговоренный,
И чтобы музыкой глухой они прошли
По странам и морям тоскующей земли.
